Мне тридцать, и на протяжении последних десяти лет мой средний доход составлял около $1400 в год. Америка — очень благополучная страна, так что порой я чувствую себя анти-американцем. Ну то есть, чувствую себя так, будто тяну Америку назад, поскольку зарабатываю недостаточно, чтобы оправдать свое гражданство.
В любом случае, непросто взять отпуск при $1400 в год, и вчера я сел в "грейхаунд" на Монтерей, где проведу пару недель — своего рода изгнание из Сан-Франциско.
Не стану объяснять, почему. Боюсь, избыток юмора развалит эту историю, поскольку, на самом деле, она почти не имеет ко мне отношения. Я-то просто отправился в поездку.
История же — про двух немецких парней, ехавших в автобусе. Им было по двадцать с хвостом, они сидели прямо передо мной. На три недели приехали в Америку в отпуск. И теперь он почти закончился: жаль.
Они трепались об этом по-немецки, по-туристски глазели вокруг, тыча пальцем во все стороны, а автобус катил в Монтерей.
Кроме того, парень, сидевший у окна, сильно интересовался содержимым американских автомобилей — особенно содержимым женского пола. Каждый раз, высмотрев красивую девушку, сидевшую за рулем в одиночестве, он демонстрировал ее приятелю, как достопримечательность из путеводителя по Америке.
Здоровые, нормальные сексуально озабоченные люди.
Мимо немца в окне проехал "фольсксваген-седан", и немец немедленно ткнул приятелю в двух красивых молодых девушек в этом "фольксвагене". Теперь немцы и впрямь вжались лицами в стекло.
У девушки на пассажирском сиденье прямо под нами были короткие светлые волосы и нежная белая шея. "Фольксваген" и автобус ехали с одинаковой скоростью.
Парни продолжали ее разглядывать, и она занервничала, смутилась, но не могла понять, почему, поскольку нас не видела. Теперь она перебирала волосы, как часто делают женщины в подобной ситуации, не понимая, что именно происходит.
Движение в ряду "фольксвагена" притормозилось, и наш автобус с ревом ушел в отрыв. Мы потеряли друг друга примерно на минуту, а затем "фольксваген" догнал нас вновь.
Немцы отреагировали мгновенно: лица снова прижались к стеклу в синдроме "секс в витрине кондитерской", которому уже лет сто.
На этот раз девушка взглянула вверх и увидела немцев — те таращились вниз, улыбались и строили глазки. Девушка в ответ неопределенно полуулыбнулась. Идеальная Мона Лиза автострады.
Мы попали в новую автомобильную свалку, "фольксваген" затерли и он отстал, но вернулся к нам через пару минут. Мы оба двигались со скоростью около шестидесяти миль в час.
На этот раз, когда та, со светлыми волосами и нежной белой шеей взглянула вверх и увидела строящих глазки немцев, она замечательно широко улыбнулась и радостно помахала. Холодность ее разбилась вдребезги.
Немцы махали, как целый съезд флагов, строя глазки и улыбаясь со скоростью миля в минуту. Очень довольные: ах, Америка!
У девушки была чудесная улыбка. Ее подруга тоже помахала, ведя "фольксваген" одной рукой. И она была красива: тоже блондинка, но с длинными волосами.
Немцы отлично провели отпуск в Америке. Плохо, что никак нельзя выйти из автобуса и сесть в "фольксваген" к девушкам, но таких вещей просто не бывает.
Вскоре девушки свернули на Пало-Альто и исчезли навсегда — если, конечно, в следующем году они не соберутся в отпуск в Германию и не поедут на автобусе по автобану.
Странные изгороди растут на полуострове Пойнт-Рейс, прижатом, будто затертый отпечаток пальца, к калифорнийскому побережью. Странные виды непрерывно испаряются из поля зрения или становятся слишком интимными здесь, где белые средневековые португальские маслобойни являются внезапно в нежных объятиях кипарисов, а потом исчезают, будто в действительности их и не было никогда.
Ястребы кружат в небе, как потерянные пружинки от старых железнодорожных часов, ищут подходящие питательные белки, что бродят где-то внизу, — чтобы камнем упасть на них и, соответственно, сожрать.
Я нечасто отправляюсь на полуостров Пойнт-Рейс, поскольку, сказать по правде, мне это редко приходит в голову, но если все же еду, мне там всегда хорошо. То есть, если "хорошо" — правильное слово. Я еду по дороге, очерченной по краям изгородями, похожими на кладбища, что теряются в полурассеянной полуртутной призрачной плотности.
Обычно под конец я приезжаю в место под названием пляж МакКлюра в конце полуострова. Там есть парковка, где можно оставить машину, а затем приятно прогуляться вниз по плавному каньону на пляж, вдоль маленького ручья.
В ручье растут роскошные водяные крессы.
Там встречается масса необычных цветов — шаг за шагом ты исчезаешь за поворотами каньона, пока наконец не доберешься до Тихого океана и драматического пляжа: он походит на фотографию, если бы во времена Христа существовали фотоаппараты, и ты теперь — часть этой фотографии, только иногда приходится щипать себя, чтобы убедиться, что ты и вправду там.
Помню, как однажды днем, много лет назад, поехал с другом на Пойнт-Рейс, сознание мое тут же приладилось к этому месту, и пока я смотрел на изгороди, мы все больше углублялись в полуостров, который, разумеется, разворачивался под ястребиными кругами множеством слоев абстракции и близости.
Мы припарковались на пляже МакКлюра. Я очень ясно помню звук, с которым машина въезжала на стоянку. Она страшно ревела. Там стояли еще несколько машин. Даже после того, как наша припарковалась и совсем затихла, она по-прежнему ревела.
В каньоне извивался теплый туман, а мы постепенно спускались. В сотне футов перед нами все терялось в тумане, и в сотне футов за нами все терялось в тумане. Мы шли в отсеке между потерями памяти.
Со всех сторон нас окружали притихшие цветы. Такие, будто их нарисовал неизвестный французский художник четырнадцатого века. Мы долго не говорили друг другу ни слова. Может, наши языки прилипли к кисточкам того художника.
Я разглядывал водяной кресс в ручье. Он выглядел богачом. Каждый раз, когда я вижу кресс, — а это нечасто случается, — я думаю о богатых. Наверное, только они могут себе позволить добавлять кресс в экзотические блюда, а рецепты прячут от бедняков в сундуках.
Внезапно каньон повернул, и мы обнаружили пятерых красивых мальчиков в купальных костюмах. Мальчики хоронили в песке пятерых хорошеньких девочек. Все они были выточены из классического калифорнийского телесного мрамора.
Девочки пребывали на разных стадиях захоронения. Одну похоронили целиком, и над песком оставалась только голова. Она была очень красива, длинные черные волосы тянулись по песку, будто из ее головы вытекала какая-то темная вода, может, нефритовая.
Девочкам очень нравилось, что их хоронят в песке, — как и мальчикам, которые этим занимались. Подростковая кладбищенская вечеринка — все остальные занятия им уже наскучили. Вокруг валялись полотенца, пивные банки, пляжные сумки, остатки пикника и т. д.
Они не обратили на нас особого внимания, и мы пошли дальше, к Тихому океану, где я мысленно ущипнул себя, чтобы убедиться, что я все еще на этом вдохновленном Христом фотоснимке.
Этот рассказ — близкий друг или даже любовник рассказа "Эльмира". Они оба имеют некоторое отношение к реке Лонг-Том и к тому времени, когда я был юным, подростком, а река Лонг-Том каким-то образом была частью моей духовной ДНК.
Мне эта река действительно была нужна. В моей жизни она стала началом ответов на несколько очень сложных вопросов, которые я по сей день пытаюсь решить.
Я прекрасно знаю, что Ричард Бротиган написал роман под названием "Рыбалка в Америке", в котором подробно повествуется о рыбалке и калейдоскопе сопутствующих ей обстоятельств; мне немного неудобно писать на ту же тему, но я все же продолжу, поскольку эту историю я рассказать обязан.
Обычно я рыбачил на Лонг-Том в горах, где река местами немногим шире журнального столика с умостившимся на нем бестселлером.
Форель — маленькие лезвия от шести до десяти дюймов длиной, их очень весело ловить. Я и вправду наловчился рыбачить на реке Лонг-Том и при небольшом везении вылавливал свой максимум в десять рыбок чуть больше чем за час.
До реки Лонг-Том было сорок миль. Обычно я туда уезжал автостопом далеко за полдень, в сумерках отправлялся обратно и сорок миль ехал стопом домой.
Несколько раз я добирался туда под дождем, и рыбу ловил под дождем, и обратно возвращался под дождем. Восемьдесят мокрых миль туда и обратно.
Я вылезал возле моста через Лонг-Том и ловил рыбу, проходя полмили вниз, к другому мосту. Деревянному, похожему на ангела. Река была какая-то пасмурная. Тихая рыбалка между мостами, вниз, сквозь ленивый текучий пейзаж.
За вторым мостом, походившим на белого деревянного ангела, река Лонг-Том текла крайне странно. С темной и призрачной рекой происходило вот что: через каждую сотню ярдов или около того находилось большое озерцо, вроде бочажины, река выбиралась из него и текла быстрым мелководный потоком под низко склонившимися деревьями, будто в тенистом плетеном тоннеле, до следующего топкого озерца, и редко-редко позволял я реке Лонг-Том позвать меня туда, вниз.
