Евгений Федоров - О Кузьме, о Лепине и завещании Сталина и не только

С этих лепинских подвигов и “пошла быть” новая (и новейшая!) история ОЛПа, стал ежедневно функционировать парламент с его крикливым разномыслием, разноголосицей и конфронтацией молодежи со старшим поколением (старики, разумеется, те, кому свыше 30 лет), выбрали на ура, раз, два, три! президента, Минаева, фигура олимпийская, предмет нашей гордости и славы. При столовой развели свиней, хлеба в столовой — завались, не съедаем, (а еще совсем вроде вчера из-за пайки, когда при раздаче нарушался великий чин, кому-нибудь по забывчивости несколько дней подряд давали середину (а не горбушку), мгновенно вспыхивали мордобойные скандалы: святая, ритуальная пайка, будь то горбушка или там середина, по весу равны, это положенные зэку 600 г, но горбушка имеет скрытые, интимные, не выраженные весом потенции и качества, она достовернее, лучше пропечена, воды в ней меньше, питательнее, пользительнее, ее внутренняя сущность гораздо богаче), коммуна, а какую нам столовую отгрохали, дворец, великолепная колоннада что у Большого театра в Москве, фронтон, квадрига, Аполлон, но это все при Сталине, когда лагерь находился в состоянии вечного становления, внутреннего честного диалога с самим собой, наша прекрасная столовая возбуждала зависть других ОЛПов, на Мостовице вообще нет сцены в столовой, к ним культбригада не появлялась, они даже не видели ни разу Веру Карташову, диву культбригады — сама грация, ажурные, изысканные вышки, на них попки, нас стерегут, охраняют, пылающая готика вышек, все стреляет вверх. На закате вышки особенно прекрасны, вавилонское смешение языков, насыщения не жди, не будет насыщения.

Но вот сменился, так сказать, стилистический ключ лагеря, началась подспудная внутренняя подготовка к безоглядному дезертирству, к измене высоким вечным идеалам лагеря, затмение в человеке его божественных принципов, святынь, пайка, святая пайка! хлеб наш насущный! затмение веры в американскую оккупацию, а мы, опираясь на вечные принципы американской демократии, въедем в Москву белокаменную на белом коне! Попросту — ослаб режим, а мы разболтались; у надзирателей руки опустились, надлежащим образом и со всей положенной строгостью не блюдут порядок, курорт, а не лагерь, надзор и оперуполномоченный, в просторечии, кум, играют с нами, зэками в развлекательные игры, волейбол, шахматы, кино каждую неделю, трофейные фильмы крутим, идиллия, трансцендентальный ветерок надежды, дыхание свободы, гуляют параши, перебор, страшное количество, половодье кривотолков и параш, перекормлены парашами, лакомимся, облизываем каждую, обсасываем, вот и параша параш, лагеря распускаются, все идем на вольные поселения, надрывная параша, значит все (все, все!) женщины будут наши, дали бы женщин, вообще отказались бы выходить из лагеря, да здесь лучше, честнее! здесь правда! северное сияние, знак свыше, перст судьбы, красота неописуемая, вглядываемся, задрав головы, хайло разинув, наблюдаем небесное явление, астрономическое, теряемся в догадках, все это наколдовал нам Лепин, имеет ли видимое нами какую-то связь с тем, что происходит там, в Москве, в Кремле, слышим настоящий голос с Неба: — Лагеря не будет! Никто сидеть не будет! рождение новой звезды, не только звезда, а восхитительная суперзвезда, знак! таинственный, пугающий, волнующий символ на нашем небосклоне, а чем все это кончилось, нельзя нам поблажку давать, ослабление режима, дыхание свободы портит и быстро развращает зэка, ужалены наши сердца ею, мы в восторге, ура! воздух свободы! введены зачеты, за день (рабочий!) получаем три, срок летит быстрой стрелой, Финкельштейн, оглянуться не успели, стал бесконвойником, полсрока позади (читайте его: “Мы шагаем под конвоем”), вот окончится срок приговора, я с проклятой тайгой распрощусь, свобода! свобода — великая соперница любви, произошел такой негаданный фокус-покус, история последних дней нашего ОЛПа имеет характер поучительной притчи, познали мы на своей шкуре, что значит трагедия свободы (между прочем об этом предупреждал, звонил в колокол Достоевский, в “Бесах”, читайте “Бесы”, рассуждения Щеголева), обнажилась, заголилась трагедия, очень скоро на нашем благословенном ОЛПе, Афинах мира, стало не лучше, а хуже, прелюбопытнейший феномен, лагерь хороший разгон взял в деспотически абсурдную редукцию и хаос! не просто чуть хуже стало, а страшно, взбеленились мы, готовы в безумном порыве на колючую проволоку бросаться, нельзя нас оставлять без сурового, жесткого режима в лагере, без изолятора, без БУРа, смертной казни, начался наш крестный путь, мы ходу поддали, надбавили ходу, несемся вперед, образцовый ОЛП стремительно влетает в катастрофу, безумство гибельной свободы, хаос захлестывает лагерь, нажрались мы этой свободы сполна, ее кровавых и бесподобных парадоксов, подняли голову блатные, криминальные элементы, быстро криминализуется ОЛП, бунт, подарок, сюрприз свободы, конь блед! Авва Отче, эту чашу мимо пронеси! блатные захватили ОЛП, кончился наш рай, мы бунтуем, началось, влетели в несусветный е.истос, от всей этой криминальной, чертовой свободы, разинщины, пугачевщины, бессмысленной и беспощадной, наши души закоченели и проросли ужасом, нахлебались сполна экзистенциальной похлебки, полный произвол, разборки, кровавая патология, четвертования, убийства, а начальство чего-то ждет, не решается войска ввести, а чего ждать-то, права человека нарушить боятся, прокурор не дает санкции, все же пришлось на ОЛП войска посылать, солдатиков, автоматчиков, судный день, вынужденная мера, другого языка мы не понимаем, штурмом нас брали и взяли, сколько людей погибло, сколько крови, жанр трагедии, захвачены вихрем, зрелище без рампы, где все перемешалось, смешалось, нет исполнителя, нет зрителей, одна кровавая мясорубка, сами во всем виноваты, фатум, за что боролись — на то и напоролись, страшно и вспоминать, жаль Женьку Васяева, хороший парень, в сущности не жил, его искренне жаль, во время бунта из интеллигенции лишь он погиб, смерть его была мгновенной, да что мы знаем о этих страшных секундах, субъективное, истинное время, ведет себя причудливо и странно, так ли мгновенно он миновал врата ужаса и попал в объятия дамы в белом, здравствуй, смертушко! нет, еще и Грибов убит, ой! и Минаев, наш бессменный президент, борода по ветру, сколько еще погибло! Вот вам и свобода! Отпустили слегка гайки, а чем кончилось! Замолкаю, все это уже подробно описано в “Бунте”.

Нет, нет, об Ирке и о ее громко лопнувшей от перенапряжения целке мы не забыли, все время держим это событие в воспаленном уме: незабываемое. Вернемся к Ирке. У нее не просто лопнула целка, не просто бабах, а невероятность в масштабах нашего ОЛПа: забеременела девка (в подобных экстравагантных случаях девицу лишает девственности при родах ребенок, а у нас все не так, путаница привнесена, озадачивающая путаница), в ее организме ткется новая жизнь с признаками мужского пола, закон: при непорочном зачатии всегда рождаются мальчики, во всей природе такой порядок заведен, возьмите насекомых, тех же пчел, из неоплодотворенных яиц, аналог непорочного зачатия, вылупляется трутень (Шредингер, восклицательный знак его: “Трутень не имеет отца! Все клетки его гаплоидны”; В. К. Житомирский вообще считает пчелиный рой единым организмом, как и Метерлинк говорит о “душе улья”), можно твердо, не моргнув глазом сказать, что это типично мужской снаряд, роскошный, красавец, тридцать тысяч, не ошибся, глаз в каждой стороны головы, свирепый сперматозоидный оголтелый квант (Шредингер: “Если хотите, можно его назвать гигантски увеличившимся сперматозоидом”), единственное назначение которого (Шредингер: “единственная жизненная задача”) оплодотворить царевну-девственницу, будущую пчелиную матку, в великолепном головокружительном фантастическом брачном полете (в улье, вне стремительного полета трутень не может оплодотворить царевну), силится настичь, давно обошел, опередил соперников, во время стремительного лета под давлением дыхательного механизма, так по крайней мере полагают классики пчеловодства, у счастливого избранника выпирает, вылезает это самое, оно! ох.ительный по размеру, если соизмерить с телом трутня, орган оплодотворения, непропорционально-устрашающих размеров, зачем такой большой и страшный? еще одна загадка природы, пчеловоды мучаются, не знают ответа на этот вопрос, давно бы мог всадить, виражи, виражи, волнообразные виражи, затягивает, оттягивает момент. Все! Готово, влындил!

“Волшебный брак” (Метерлинк)! и — весь орган оплодотворения застрял, сам собою отвалился, как откушенный, остался в царице, гибель, смерть за любовь, то был безумный полет в небытие, а у людей не смерть наступает, а сон, после соития всякая тварь угнетена, пишет Стерн, справит мужик свое грязное мужское дело, отвалится, проваливается в объятие Морфея, тут же храпака задает, самодовольно, противно храпит противная скотина, оскорбляет нахальным храпом девичье сердце, сон, по представлениям древних, родной брат смерти; настиг, трахнул, умер, тьфу, барак желаний, радужная мечта и поговорка зэка: по.ть и умереть (глагольные, дурацкие, скучные рифмы, не уважаем такое, в лагерях поэты не ахти, даже прямо скажем, так себе, дрянь, а здорово воображают).