– Да, – сказала Рената, – эту ветку закрыли. Ближайшая железнодорожная станция теперь в Морсо, так что мы поедем туда.
– А зачем?
– Зачем закрыли? Ну, наверное, она перестала окупать себя. Такие маленькие ветки везде закрывают, и во Франции тоже.
– Нет, – уточнил Кессель, – я хочу узнать, зачем нам нужно на вокзал?
– Мы поедем встречать папу, – просипела Жаба.
– Что-о? – переспросил Кессель, однако не потому, что не разобрал слов Жабы.
Быстро обернувшись. Рената состроила укоризненную мину, потом пожала плечами и ответила только:
– Да! – Очевидно, эти гримасы и жесты, которых не должна была видеть Зайчик, означали, что Кесселю все объяснят позже.
Рената, в общем, рассказывала о г-не д-ре Вюнзе довольно много. а на взгляд Кесселя – даже слишком много, хотя это не было ее любимой темой и она не ставила, как иногда бывает, своего первого мужа в пример второму: нет, она частенько говорила о нем достаточно обидные вещи, хотя намеренно придерживалась при этом самого сухого и нейтрального тона, чтобы не показаться пристрастной или. как она сама выражалась, «подлой». Самого д-ра Вюнзе Кессель никогда не видел, даже на фотографии. Если у Ренаты и сохранились где-то его фотографии, она их никогда не доставала.
Теперь, зная, в чем дело, Кессель нашел разгадку некоторых странных высказываний Керстин по дороге сюда – сначала в поезде, потом в машине. Значит, ребенку это уже тогда было известно. Однажды, когда у Жабы ненадолго прорезался голос, она спросила у матери: «Скажи, кого ты любишь больше всех на свете?» – «Тебя», – ответила Рената – »Нет, – уточнила Зайчик, – я имею в виду, из мужчин?» – Это было в поезде, днем, когда они уже встали и позавтракали. Кондуктор превратил спальные места обратно в сидячие. Кессель сидел у двери в коридор и читал книгу. Рената и Жаба сидели у окна. В Провансе стоял облачный душный день. Они переезжали пересохшие русла речек.
Услышав вопрос Зайчика, Кессель оторвал взгляд от книги и посмотрел на Ренату. Он не собирался облегчать ей жизнь, делая вид, что не слышит ее ответа.
Рената бросила на него быстрый взгляд.
– Это сложный вопрос, – наконец сказала Рената.
– Папу? – продолжала докапываться Зайчик.
– Это действительно сложный вопрос, – повторила Рената.
– А я больше всех люблю папу! – призналась Жаба.
– Естественно, – облегченно вздохнула Рената, – это вполне естественно, что ты больше всех любишь папу.
– Хоть бы он приехал поскорее! – воскликнула Зайчик, поцеловала свою плюшевую кошку и подняла ее высоко над головой, чтобы та могла выглянуть из окна.
На пляже, когда Рената, совершив несколько забавных телодвижений, натянула под платьем купальник, а Зайчик унеслась к морю, чтобы показать его своей кошке Блюмшен, Кессель спросил, зачем сюда едет д-р Вюнзе.
– Ты не будешь переодеваться? – спросила Рената.
– По-моему, ты прекрасно поняла, о чем я тебя спрашиваю, – произнес Кессель. – Впрочем, могу повторить: зачем едет сюда этот господин Вюнзе?
– Ну и глупо так ревновать. Я же давно его не люблю.
– А я и не спрашивал, любишь ли ты его или нет. Я спросил, зачем он сюда едет.
– Ты хочешь испортить мне настроение?
– Это еще неизвестно, кто кому портит настроение!
– Тоже мне, нашел повод ревновать!
– Я не ревную. Просто я не собирался проводить отпуск в обществе господина Вюнзе.
– Но я же не могу запретить ему приехать! Кроме того, он приедет со своей девушкой. Так что ревновать тут совершенно нечего.
– При чем тут «запретить»? – удивился Кессель. – Ты же не будешь уверять меня, что у вас с ним не было сговора.
– Я прошу тебя не употреблять слова «сговор»! В конце концов, это только ради Зайчика.
– Значит, ты все-таки знала, что этот Вюнзе…
– Почему ты все время называешь его «этот Вюнзе»? Я уверена, что вы с ним подружитесь.
– Вряд ли я сумею подружиться с каким-то типом из этого вашего Ремшейда.
– Во-первых, Люденшейда, а во-вторых, это чушь!
– Можно вопрос? – начал Кессель, – Ты вообще-то собираешься когда-нибудь сообщить вашему Зайчику, что я – твой муж?
– Для этого Курти сюда и едет, – Рената распрямила спину – Да, именно для этого! Мы скажем ей это вместе. Родители должны щадить психику ребенка, он имеет на это право: такую ужасную весть можно сообщать только в мягкой форме.
– И когда же это произойдет?
– В свое время. Скоро – Рената потянулась к Кесселю с явным намерением поцеловать его, но он уклонился.
– Я хочу, – сказал Кессель, – чтобы ты, начиная с сегодняшнего дня, снова спала со мной в одной комнате.
– Сегодня я не могу, – сказала Рената, – Вот когда мы ей все скажем, тогда, конечно, прямо сразу, я тебе обещаю…
– Мне не нужно прямо сразу, мне нужно сегодня.
– Мы можем все втроем пойти и сказать ей – так, наверное, будет даже лучше.
– Значит, сегодня ты со мной спать не будешь?
– Ну, когда Зайчик заснет… – проворковала Рената.
– Я говорю не об этом, я спрашиваю тебя, будешь ли ты жить со мной в одной комнате. Как полагается.
– Пока мы ей этого не сказали, я не могу. Нельзя так травмировать ребенка. Ребенок этого не перенесет. Ну войди ты в мое положение…
– Прежде всего я вхожу в свое положение, – сказал Кессель.
– Ты ведешь себя, как мальчишка, – заявила Рената.
– И последний вопрос, – объявил Кессель. – Значит ли это, что вы с господином Вюнзе будете жить в одной комнате, чтобы уж создать Зайчику полную иллюзию?
– О чем ты говоришь! Я же не люблю его. И, кроме того, я давно уже не его жена, а твоя.
– Хорошо, что ты хоть это помнишь, – вздохнул Кессель, поднимаясь на ноги.
– Ты куда? – спросила Рената – Ты не будешь надевать плавки?
Альбин Кессель даже не обернулся. Он спустился к воде, снял башмаки и носки, высоко закатал брюки и отправился на прогулку по пляжу.
До Морсо было километров тридцать. Когда Кессель около двух часов вернулся со своей затянувшейся прогулки, Рената была в прекрасном настроении, хотя и встретила его легкими упреками. Она искупалась – правда, у самого берега, потому что из-за прибоя нельзя было далеко заплывать, – а купание всегда приводило ее в хорошее настроение. Она быстро все собрала, и они поехали сначала домой – «оставить вещи, а то чемоданы Курти не влезут в багажник. У него всегда бывает очень много вещей», сообщила Рената, – а потом в Морсо. Кессель сказал было, что лучше останется в Сен-Моммюле, потому что машина маленькая, места и так мало. «Нельзя, – шепнула ему Рената, – я же сказала: Курти приедет с девушкой. Надо было как-то объяснить это ребенку. Я сказала ей, что это твоя девушка».
На целых несколько секунд Кессель лишился дара речи. Наконец он открыл рот, но сумел вымолвить только:
– Однако между нами все останется по-прежнему.
– Конечно, – шепнула Рената. Оглянувшись, не смотрит ли Зайчик, она поцеловала Кесселя в щеку.
Г-н д-р Курти Вюнзе был приземист и кругл, на нем было что-то вроде куртки-ветровки со множеством молний, пряжек и карманов, у него были рыжие волосы и рыжая борода. Но это был не дьявольски-огненный рыжий цвет, как у Якоба Швальбе, а какой-то матовый, морковный. Волосы на голове и бороде были почти одинаковы: они торчали острыми, мягкими спиральками и росли как бы двумя пучками, один из которых тянулся ото лба вверх, другой от подбородка вниз. Протягивая ему руку, Кессель подумал: если бы он однажды надумал отпустить баки, они торчали бы у него еще вправо и влево, и тогда он превратился бы в законченное подобие розы ветров.
Зайчик прыгала то на одной ноге, то на другой, сипло выкрикивая:
– Как я рада, как я рада! Папочка приехал! Мамочка, что ж ты не поцелуешь нашего папочку?
Вот подлая тварь, подумал Кессель. Она ведь наверняка давно все знает.
Курти и Рената замялись, но Зайчик не отставала. Рената послала извиняющуюся улыбку Кесселю, Курти – своей девушке, и Рената чмокнула Курти куда-то в подбородок.
– Нет, нет, – квакала Зайчик, – только в губы!
– Она и поцеловала меня в губы, – попытался оправдаться Курти.
– Неправда! – обиделась Зайчик. – Я точно видела!
Но Курти взялся за свой багаж (это были не чемоданы, а так же, как и у Зайчика, нечто вроде бесформенного рюкзака плюс большое количество пластиковых пакетов; Гундула, его девушка, несла старый матерчатый чемодан, перетянутый ремнем, потому что у чемодана был только один замок) и постепенно – правда, не без труда – уложил все в маленькую машину.
Гундула была на голову выше Курти, очень худа и обладала самыми грязными ногами, которые Кессель когда-либо видел в жизни. Заметив, что Кессель смотрит на ее ноги, Гундула сказала извиняющимся тоном:
– Мы тридцать шесть часов провели в дороге.
– Да, я понимаю, – сказал Кессель.
– Я взяла с собой только сапоги – продолжала Гундула, – но в них слишком жарко. В поезде была такая жара.
