Молодые возмущены:
— Что за дела! Ты же прогоришь, дурень!
— Кто к тебе, толстяк, ходить будет!
Хозяйчик: — И рад бы деньгам… Но в нашем районе теперь только так. Константа плюнет — мы подчищаем.
— Опять этот Константа! Ему неймется!.. Что ж это за гнида такая! Они, когда делают карьеру, гадят на каждом заборе!
Молодые ушли.
Артем поднимает голову: — Голоса. Все время слышу эти голоса.
Хозяйчик кричит своему вышибале: — Гони и тех и этих!.. Ты вышибала или кто?.. За что я тебе деньги плачу?.. За твои сладкие сны?!
Артем негромко, самому себе: — Короткий, но какой отчетливый был сон!.. Пейзажик в теплых зимних тонах… Акварелька… И как много снега! Откуда там столько снега?
Оглядывается: — Чай… Где же чай?
Припоминает мелькнувшую дрему: — И лошадка там была… Но слабая. Вся в снегу… Давай, милая, давай. Вывози… Я кричал ей. Ну еще… Еще разок. Я кричал ей. Натужься. Вывози.
*
К Артему, к его столику, подошел Коля Угрюмцев:
— Я вас п-провожу на п-п-поезд. Время уже… Время уже на п-п-подходе.
Артем молчит. Он в отключке. Со стороны Артем вроде бы читает, уткнулся в газету.
Юнец продолжает свои извинения: — Вы меня з-защищали, пригрели.
Артем зевает: — Не бери в голову.
Но юнец опять свое. Как же так?! Знаменитый Константа бежит из Москвы жалкий, пришибленный!..
Коля, по-мальчишьи, торопится свести жизненный прокол экс-политика к самому распространенному случаю — к случаю “как у всех”:
— Не расстраивайтесь, п-пожалуйста. Обычное это… Обычное дело, Артем К-константинович… Не один же вы…
— Что не один? Что ты несешь?
— У к-каждого, можно сказать, когда-нибудь там осталась такая п-подписанная бумага. Такая или п-похожая. У-у-уступчивая. И ее уже никак не забрать и не выкрасть. Не взять назад.
Артем: — Где же чай?
Голос Хозяйчика: — Сейчас будет.
А Коля знай успокаивает:
— В том ГБ, если глядеть изнутри, одни только коридоры… К-коридоры и шкафы, шкафы. Шкафы вчерашних бумаг. Но некоторые бумаги еще не рассортированы. Без н-номера… И лежат… Много. Как небольшие к-кучи. Прямо в коридоре… Майор С-семибратов нам рассказывал. Майор все з-знает… Из ГБ, из этих куч, человеку уже ничего не забрать. Не спрятать и не переделать. Н-не переписать. Не переиначить. Это на века.
Артем молчит.
— Майор С-семибратов нам лекцию ч-читал. Тысячелетия пройдут, а у гэбистов в ш-шкафах на их полочках бумаги будут лежать, как сейчас. Донос к д-доносу… Оттуда уже не выцарапать… Вчера н-написал бумагу — а сегодня она уже далеко-далеко-далеко. Как в бесконечности. Как в вечности. Как наскальные рисунки в п-пещере…
Артем молчит.
— Майор С-семибратов сказал… Наскальные рисунки. На века. Это не п-погибнет. Никогда. Не сгорит и не утонет. От этого не уйти. С этим надо жить… Осведомитель… с-стукач… доносчик… разведчик… шпион — как бы ни называлось… Это как религия. П-пишется как на к-камне.
— Рукописи...
— ...не горят. Майор Семибратов нам эти слова ч-часто ц-ц-цитировал. Это в ГБ рукописи не г-горят. Именно т-там они не горят.
Артем с вялым, чуть пробудившимся вниманием спрашивает: — А пытались?.. Некоторые… взять бумагу обратно?
— Сам в-видел… Как горько к-каются… Как плачут, просят свое объяснение назад… Я, говорит, только два слова исправлю. Проси не проси — не помогает… Некоторые в слюнях-соплях. Через их открытое окно я сам видел. Летом… Когда наша семибратовская школа была в их флигеле. Когда урок, нам хорошо видно. Слюни размазаны… Слезы видно… У просящих. У мужчин. На самом п-подбородке. Крупные слезы. Как в д-дождь.
— Майор Семибратов с-сказал — все дело в т-трепете.
— Что? Что за трепет?
— О-обыкновенный. Когда, скажем, просьбу… Когда с-свою характеристику… Когда сами на себя. Когда автобиографию п-пишет — все равно наш человек пишет д-донос. Потому что трепет. Майор Семибратов сказал.
Появилась в кафешке Инна. Она поодаль. Она делает знаки юнцу, чтобы ушел.
Но Коля продолжает. Юнец не знает, как загладить — как избыть свою неумышленную вину: — Артем К-константинович, простите. За тем столом я же нечаянно. Я съел лишнего. От еды т-тоже п-пьянеют… Если нечаянно сболтнешь — не в с-счет.
— Ладно, ладно. Верю.
— Я н-невольно настучал. Я п-пацан, и мне очень хотелось рассказать. Хоть что-нибудь… Заике особенно хочется. Чтобы за столом люди обратили в-внимание.
— Верю.
— Я просто расхвастался…
— Я же сказал — верю.
— Я расхвастался своей п-памятью.
— Не бери в голову. Ну да — стукнул немножко. Ну и забудем… В наши дни, как сказал бы твой майор Семибратов, все стали… вернее, все оказались стукачами.
— Это вы з-зря. Майор нет… Майор стал б-буддистом. Когда его школу разогнали.
Инна решительно подошла, присела за столик: — Иди погуляй, Угрюмцев…
— Я б-буду п-п-провожать.
— Проводишь. До поезда еще есть время.
Юнец ушел, а к их столику подскочил на полминуты Хозяйчик:
— Даже пива, Инна, извините, нет… Каждый день они придумывают что-то новое и дурацкое. Такая жизнь… Проклятый Константа.
*
Инна снимает пиджак со спинки стула.
— Наденьте. Вечер будет прохладный.
Она ловко помогает Артему. Руки в рукава… Экс-политик не протестует. Машинально, отключенно надевает свой зеленый пиджак. Яркая тряпка из яркой прошлой жизни.
Инна совсем близко с Артемом. Кажется, она ждала этого момента. Этого тет-а-тета. И так добра, ласкова ее ладонь на его плече.
— А я восхищаюсь… Восторгаюсь вами, Артем. Вашим признанием. Вы не побоялись признаться в постыдном промахе… Это так непохоже. Это так удивительно в наши дни… Когда нет настоящих мужчин… В Москве нет мужчин, вы заметили?
Хозяйчик в эту минуту изгоняет рвущихся в дверь: — Распива не будет! Всех, всех вон!
Голоса:
— А что? Пивка нет? Музыки нет?.. А жрать что — эти газеты?
— Константа! Константа!.. Эта сволочь все прикрыла!
— Артем, — участливо спрашивает Инна. — Но почему надо сразу в провинцию?
— В маленьком городишке проще молчать.
— Что-то вроде покаяния? Замаливание грехов?
— Что-то вроде. — Артем усмехнулся. — С митинга на митинг. Когда меня здесь звали выступить… Еще вчера! Когда приглашали там и тут… Я ведь тотчас шел и выступал. Спешил! А уж как вещал! Пел в удовольствие. И как же волновало, пьянило, что меня спрашивают, что я востребован… Что меня зовут… Именно меня… Константа! Константа!.. Я млел.
Хозяйчик приносит наконец чай.
Артем пьет, делает первые трудные глотки.
— Я млел… А сейчас у меня перед глазами снег… Снег… Снег… Как бред. Лошадка и сани… Лошадка вся в снегу.
— Но, Артем! Когда вы рассказали шаг за шагом про свой приход в ГБ, про объяснительную записку, это была минута… Минута настоящего мужества. Не нашенского, особого мужества…
— Какое мужество! Мне, Инна, было некуда отступать… Уже некуда было спрятаться. Мальчишка классно меня подставил.
— Он нечаянно.
— Знаю.
Инна набрала побольше воздуха в грудь:
— Сама не понимаю, чего я к вам пристаю. Хочется, Артем, тоже что-то рассказать вам… Про Питер. Про Санкт-Петербург.
— Я помню, помню... Ты часто туда ездишь. С какой-то туристической группой.
— Я влюблена в этот город.
— Я думал, у тебя заодно с городом там парень.
— Никого!.. Только сам город.
— …Неконтакт с властью. И особенное отвращение к стукачам.
— Это ясно.
— Вы же помните, Артем, нашего отца… Известнейший диссидент — это еще не значит правильный отец. Он привил Ольге излишнее презрение к слабостям людей. И гордыню с пеленок… Этакий либеральный снобизм. А я была тогда маленькая. И потому я проще и снисходительнее.
