— Вот уж не ожидал, господин Лю Цзиньгуй, что вы подсунете мне испорченный товар. Да еще за такую цену! — Он вырвал у помещика из рук контракт о продаже, разорвал и направился к выходу.
— Ли Чжангуй… — попытался остановить его хозяин.
Но тот даже не обернулся.
Хозяин пришел в бешенство, лицо его покрылось пятнами. Он схватил Цюлань за волосы и ударил кальяном по голове.
…Хозяйка невольно потянулась рукой к седой пряди, нащупала шрам. И словно ощутила старую боль. Может, кое-кто и забыл прошлое, только не она. Ненависть не дает забыть…
Очнувшись от воспоминаний, женщина направилась к дому, подняла голову, посмотрела на строение из темного кирпича, крытое черной черепицей. Здесь прошла почти вся ее жизнь. В этом доме она была служанкой, теперь — хозяйка. Была бедной, да и теперь не очень богата. Но это нельзя равнять, — как, например, тыкву с фруктами! В тот страшный день, зажимая кровоточащую рану на лбу, она убежала от помещика. Односельчане помогли ей построить лачугу, которая и стала для нее и Со Чэна их первым семейным домом. На второй день их совместной жизни Со Чэн нашел временную работу, а она принялась плести корзинки. Ее душа была спокойна: есть семья, есть защита.
В 1947 году после освобождения у помещиков конфисковали землю и все имущество. Председатель деревенского комитета (сейчас он деревенский секретарь) привел их в помещичий дом и сказал:
— Отныне он ваш, вы за него заплатили кровью! Дом крепкий, еще ваши дети и внуки будут в нем жить!
Ли Цюлань провела рукой по дверям, покрытым черным лаком, заплакала. И вот с того дня, что бы ни происходило, она верила, что никто не отнимет у нее дом. В 1948 году одно время в провинции хозяйничали гоминьдановцы. Кое-кто из помещиков стал сводить с крестьянами счеты. Многие испугались и вернули землю, которую дала им народная власть. Но и тогда Ли Цюлань не оставила дом, хотя это могло стоить ей жизни. К счастью, Ли Цзиньгуй почувствовал, что его время прошло, и вел себя осторожно. Вскоре отряды гоминьдана были разбиты и бежали. Помещик, взяв семью, ушел вместе с ними, сначала на Тайвань, а потом за пределы Китая.
Когда в 1962 году с территории Тайваня проникли вооруженные группы и высадили в провинции морской десант, Со Чэн ночи не спал. Жена удивлялась:
— Чего ты боишься? Разве небо может рухнуть? Коммунистическому Китаю никто не страшен.
Да, это была сильная женщина!
«Что же сейчас происходит? — думала она. — С помещиков колпаки словно ветром сдуло. Вообще, давно пора… Сколько лет перевоспитывали! Многие исправились. Но чтобы коммунист говорил так, как заведующий Сунь, — в это трудно поверить».
Хозяйка почувствовала сильную головную боль. Забыв о колодце, она вернулась в дом и легла на кан. Со Чэн заметил, что жене нездоровится, и всполошился. Не знал, то ли бежать за врачом, то ли варить спасительный фасолевый суп.
— Ну что ты суетишься, — прикрикнула на него жена, — не сходи с ума! Лучше потри мне голову, может, пройдет!
Старик залез на кан и стал растирать жене голову.
Вечером пришел деревенский секретарь. Хозяйка вновь вспомнила события дня, разволновалась, заплакала.
— Дядюшка, что ж это такое, опять наступают плохие времена?
Секретарь закурил трубку и, улыбаясь, присел на кан.
— Цюлань, ты ведь сильная, и вдруг скисла.
Со Чэн решил поддержать жену:
— Хозяйка говорит, что в этом году власть приберут к рукам те, у кого есть деньги!
— Эх ты, чертушка! О ком это ты говоришь? Разве власть не у коммунистов?
— Какой же коммунист этот заведующий Сунь? — возразил Со Чэн. — Нет, я таких не признаю.
— Но ведь ты ему не перечил, — сказал секретарь и лукаво улыбнулся.
Ли Цюлань покосилась на мужа.
— Да он всех боится!
Со Чэн густо покраснел, а секретарь рассмеялся.
Ли Цюлань оставалась серьезной.
— Но ведь Сунь просто прикрывается званием коммуниста!
Секретарь шумно попыхивал трубкой.
— Ты правильно ставишь вопрос, Цюлань. Сейчас из-за таких, как он, упал авторитет партии. Простых людей беспокоят и слова, и дела. Этот Сунь ведет себя так, будто университет закончил, а сам, как говорится, ветер называет дождем, а молнию громом, чересчур умный. Такие вот кричат на всех углах о своих способностях, а у самих за душой ничего нет. Они — это еще не партия. Ну как, Со Чэн, согласен со мной?
— Да, такие слова мне по душе, — закивал головой старик.
Хозяйка о чем-то задумалась, как всегда поджав губы.
Секретарь выбил из трубки пепел и улыбнулся:
— А ты, Цюлань, что молчишь?
Женщина тоже улыбнулась:
— Так что же мне делать завтра?
— Ты хозяйка — тебе гостя принимать, как скажешь, так и будет, — ответил секретарь. Он рассказал, что недавно звонил Чжан из уездного комитета и отчитал заведующего Суня. И еще Чжан сказал, что Лю Цзиньгуя пусть встречают односельчане, ведь он приехал в родную деревню. Надо доверять простым людям. Лю Цзиньгуй приедет один, без сопровождающих.
Тут хозяйка облегченно вздохнула.
Перед уходом секретарь сказал:
— Цюлань, хочу поделиться с тобой тем, что у меня наболело. Когда я узнал, что приезжает бывший помещик, мне стало как-то не по себе. Мало радости встречаться с бывшими врагами, да еще оказывать им гостеприимство. Но я много думал и понял, что такой подход устарел. Нельзя теперь жить по старым канонам! Сама посуди: сколько лет прошло после земельной реформы, а мы все считаем помещиков врагами. Прикажут ругать их — ругаем, прикажут драться — и тут подчиняемся. Разве это справедливо? Партия ведет нас к социализму, и эти люди нам теперь не мешают. Они такие же, как и мы: рождаются, воспитывают детей, умирают… Почему надо их унижать? Забудь, что Лю Цзиньгуй причинил тебе зло, ведь он человек!
Со Чэн, затаив дыхание, слушал секретаря.
Хозяйка вдруг подняла голову.
— Дядюшка, позвони секретарю Чжану и скажи: пусть Лю Цзиньгуй приезжает, я не прогоню его.
Секретарь кивнул головой.
— А как же с колодцем? — вдруг вспомнил Со Чэн.
— Копайте!
4
Со Чэн вместе с сыном вращал ворот, доставая корзиной со дна колодца камни. Хозяйка громко командовала:
— И раз, и два…
Утренний свет заливал двор. Свиньи терлись спинами об угол хлева, петух на заборе возвестил о наступлении нового дня. На круглых, как блюдо, листьях тыквы блестели жемчужинки росы и, сливаясь при легком дуновении ветра, скатывались на землю, напоминая серебряные бобы. Сноп колосьев, подвешенный под карнизом, золотился в лучах восходящего солнца…
Пустая корзина коснулась дна колодца. Хозяйка смахнула пот со лба и, глядя куда-то вдаль, сказала:
— Тридцать с лишним лет прошло, состарился он…
— Он родился в год собаки, значит, сейчас ему семьдесят один, — вспомнил Со Чэн.
— Еще и не узнаем его!
— Мать, а правда, что в Японии он женился?
— Что-то не слыхала такого.
— На чужбине еда сладка, да вода горька. Зачем он приезжает? Хочет рассчитаться за старое? Хотя секретарь Чжан вон как про него говорит… А ты что думаешь, мать?
— Трудно жить вдали от родины, — задумчиво произнесла Ли Цюлань. — Говорят, когда он уезжал, украдкой вытирал слезы. Смотреть было жалко…
— Ты вот его жалеешь, а он тогда тебя не пожалел! — в сердцах произнес Со Чэн.
— Что было, то прошло, а сейчас другое дело. Да что там говорить, он сам по себе, мы сами по себе.
Сын слушал, о чем говорили отец с матерью, и в разговор не вмешивался. Веревка, спустившаяся в колодец, задергалась. Хозяйка велела мужу и сыну поднимать со дна колодца корзину с камнями.
Землекоп нагрузил очередную корзину и крикнул:
— Пошла сырая глина, скоро будет вода!
Уже третий день рыли колодец, а углубились всего на три чжана.
Около девяти часов утра вдалеке засигналил автомобиль. Со Чэн прислушался и глухим голосом произнес:
— Едет!
Хозяйка немного подумала и сказала:
— Отец, иди в дом, возьми в шкафу под постельным бельем рубашку и переоденься.
— Хорошо. — Со Чэн поспешил в дом.
Затем она обратилась к сыну:
— Поезжай в лавку и купи мяса. Я к обеду напеку пирожков, он их любит.
Сын ушел.
Женщина взяла с подоконника пачку сигарет, подошла к колодцу и крикнула:
— Мастер, я жду гостей, пойду в дом. Когда появится вода, крикните, а сейчас можете покурить. — Она бросила в колодец пачку сигарет. Ну вот, кажется, все в порядке. Она отряхнула с одежды землю и направилась к дому.
Приехал! Нетвердой походкой в окружении детворы к дому приближался сгорбленный тощий старик небольшого роста. Неужели это хозяин, когда-то такой строгий, солидный? Он почти облысел, брови вылезли. Рот провалился, как у древней старухи, лицо в пятнах. Он опирался на палку, еле переставляя дрожащие ноги. В руке у старика был кальян, наверно, он только что курил: из маленькой чашечки еще струился дымок. Да, кальян и тогда был его слабостью…
