А с передней работы было меньше: только поправить монограмму, несколько букв с завитками. В нашем случае – переделать «НГ-П» на просто «НГ». Убрать «П» ничего не стоило, а что «НГ» оказалось не совсем в центре, так блеск проклятого металла и сияние камней отвлекали от небольшого левого уклона. Заинтересовались, когда пришло время, этим тщательно скрываемым от партии уклоном совсем не в связи с расположением инициалов…
Тем более что, будучи сдан по описи при аресте, портсигар из описи впоследствии оказался вымаран и родственникам подвергнутого высшей мере социальной защиты передан не был.
…Серебряные портсигары были самым обычным предметом из тех, что хранились в карманах средних советских служащих и специалистов. Комиссионки были ими забиты, их дарили небольшим начальникам искренне благодарные за невнимательное чтение анкет подчиненные и верные жены – верным мужьям. При этом никого не смущали непонятные посвящения и чужие инициалы, выгравированные на крышках, – переделка их у ювелира стоила бы больше, чем сам портсигар. Правда, иногда терпеливые дарители находили в комиссионных залежах предметы с монограммами, совпадающими с инициалами одариваемого, – тут уж они раскошеливались и на уничтожение негармонирующей дарственной надписи… Такой портсигар стоит перед моими глазами, но кому он принадлежал, дядьке или тетке, – не помню. Тетка курила как паровоз, вполне возможно, что портсигар был ее, а инициалы у них были одинаковые.
И, наконец, портсигар тонкий, весь во вмятинах, сделанный взводным умельцем из простой жести или, если повезет, из авиационного дюраля, оставшийся на память о военном времени. Иногда он был украшен чеканным изображением красавицы, выбитым изнутри на его передней крышке. Для этой художественной работы использовался маленький молоток из оружейного набора инструментов. Военного времени портсигары носили немногие мужчины, в подробности и легенды – вроде того, как портсигар спас ему жизнь, остановив летевшую прямо в сердце пулю, – они вдаваться не любили. Может, потому, что портсигар носили в брючных, а не в нагрудных карманах.
…А трофейный портсигар я видел только однажды – он был из толстой тисненой кожи в металлической, вероятно, серебряной оправе. В его переднюю крышку была врезана маленькая серебряная свастика, а в заднюю – такого же размера эсэсовские молнии. Заметив мой взгляд, владелец убрал сомнительный предмет с вагонного столика в карман и пошел курить в тамбур. Больше он эсэсовский сувенир не вынимал – видимо, любопытство мальчишки в очках ему не понравилось. Хотя практических неприятностей он вряд ли опасался: выходя, надел голубую фуражку офицера госбезопасности…
Куда мы ехали? Какой это был год? Где сошел этот поклонник вражеской эстетики? Как он выглядел?
Ничего не помню. Ранние пятидесятые, голубая фуражка – и всё.
А вот коричневую толстую кожу с тиснением «под крокодила» и маленькие блестящие значки на ней – помню подробно.
В памяти вещи живут дольше людей и обстоятельств, мыслей и даже чувств.
Незабываемая красота вредной привычки
Итак, то, что я собираюсь написать ниже, будет продолжением совершенно очевидного вызова нашему все еще юному и хрупкому парламентаризму. Дума ведет неутомимую борьбу с вредными для здоровья нации привычками: пить еще туда-сюда, но курить уже вот-вот запретят в собственных квартирах – а я, на́ тебе, расписываю красоту курительных предметов!
И ведь не только мы, а весь мир, непреклонно нас воспитывающий, объявляет курение вне закона. То есть мир даже раньше и суровей, чем мы, начал войну с никотином. Марихуану – пожалуйста, а табак – ни в коем случае. И куда делась гордость депутатская? Вместо того чтобы ответить на западную моду независимым «тьфу» от имени всего русского мира, пошли на поводу у атлантистов и европейских либералов.
Ну и ладно.
Авось в тюрьму меня не посадят. Ведь пожизненное за пропаганду курения пока не полагается, а в моем возрасте все – пожизненное.
Кроме того, у меня есть еще один аргумент в мою пользу, который я приведу в конце.
Итак:
Про трубки больше не будем, их простым людям не полагалось – только генералиссимусу С., вождю, да писателю Т., графу, да поэту С., лирику… В общем, не будем про трубки, с их рыжеватым полированным вереском, кремовыми пенковыми мундштуками, с обязательным присутствием на портретах упомянутого С., с их британским мужественным изяществом, привлекавшим художников слова, кисти и пр. Нет, не будем про трубки.
Или будем отдельно.
Но боже, какая это была красота – папиросы!
В твердых коробках, с чуть выпуклой, откидывающейся крышкой, выложенных изнутри папиросной, естественно, бумагой.
Зеленая с черным «Герцеговина Флор», мифология.
Темно-красные с желтым золотом «Гвардейские».
Былинно-патриотические, третьяковские «Богатыри».
Интеллигентно кремовые ленинградские «Ленинградские».
Щеголевато-неопределенного цвета одесские «Сальве» с фильтром.
Классическая, много раз вспомненная бурка, развевающаяся над «Казбеком».
Лагерно-шершавая не коробка, а пачка «Беломора», пачка-пачка, передачка…
Стандарт – не по 20, а по 25 штук в упаковке.
И курение разрешено всюду.
Собственно, только оно и разрешено.
Поздние сороковые, ночной папиросный дым в кабинетах… Курите, гражданин.
…И понемногу переходим на сигареты, оттепель, западное влияние, крошки табака на губах.
Коричневый «Памир» и красная «Прима». И я курил эти горлодеры. В седьмом классе.
А еще был голубоватый «Дукат». Ужас!
Фасонистая «Тройка» с золотым обрезом, в коробочке, как папиросная, только меньше, с картинкой в палехском стиле.
Розовые «Краснопресненские», коротенькие и слабые, с бумажными мятыми фильтрами, для тех, кого уже разок или два сердце приперло.
А из Болгарии тем временем валят, пока без фильтров, «Шипка» в белых коробках и «Джебел», коричневая пачка которого сильно напоминает ленд-лизовскую с верблюдом.
…А дальше пошли уже обыкновенной длины, которая тогда называлась king size, все с фильтром, твердые пачки запаяны в целлофан. Tresor, Opal, BT, дамская Femina с золотым мундштуком.
И даже наши туда же: длина, фильтр, пачка – всё как у людей. У вас «Ява» явская? – Берите, какая есть, фабрика на ремонт становится.
«Союз-Apollon», разрядка.
Молдавское Marlboro и настоящие Pall-Mall, пустая Москва во время той еще Олимпиады.
Выносимые по молодости и здоровью, крепкие, как вера кубинцев в веселый социализм и легкую любовь, Partagas – двадцать копеек цена и романтический сигарный аромат, сплошной Хемингуэй.
…Все это можно вспоминать бесконечно. Это было стильно – гениальные рисунки на коробках и пачках, громко шуршащая фольга, элегантное прикуривание.
Но два года назад я бросил курить. И вам советую.
Кроме азиатских стран разуваться при входе в дом принято только в России. Есть, правда, слух, что обувь при входе в жилище оставляют скандинавские крестьяне – снаружи непогода, то мороз, то оттепель с соответствующей грязью. Но я у финских и шведских крестьян в гостях не бывал и предполагаю, что дело не в климате, а в нелюбви северных женщин к мытью полов. И судить их за это не приходится. Работы у них и без того столько, что никогда всю не переделаешь – от приготовления высококалорийной еды до борьбы с последствиями употребления калорий в чистом виде…
В общем, в нашей прихожей постоянно толпились офицерские сапоги, свесившие на сторону голенища, и дамские ботинки-румынки; некоторые покорно лежали на боку. Так выглядело пространство под вешалкой в нашей военнослужащей квартире. Когда приходили гости, толпы такой обуви заполняли всю прихожую. А в обычной, гражданской квартире нашей столичной родни прихожую в демисезон и зимой заполняли мужские галоши и женские ботики, резинотехнические произведения ленинградской фабрики «Красный треугольник».
Кто сейчас помнит в подробностях, как выглядели галоши? Те, кто еще не сдался склерозу, не могут помнить, поскольку не видели. А те, кто видел, не помнят уже, что именно видели.
Галоши (или калоши?) представляли собой мелкие, не достающие до края полуботинок футляры из черной полированной резины. Изнутри они были оклеены алой байкой. Поскольку надевались галоши без помощи рук, энергичным вбиванием стопы, алая подкладка имела обыкновение отклеиваться от задника. Отклеившаяся подкладка препятствовала надеванию галош, кроме того, ослабленный отсутствием подкладки задник лопался, и трещина быстро доходила до подошвы. Примерно половина наваленных в любой прихожей галош имела рваную подкладку и лопнувшие задники – даже весьма обеспеченные люди меняли галоши редко. Так что рваная черная резина вполне могла сочетаться с богатой профессорской шубой на дорогом меху. Но, конечно, были и обладатели новеньких, заменяющихся при первом дефекте галош. Чтобы кто-нибудь, уходя, не надел случайно эту роскошь, в изнанку подошвы, в алую байку, вкалывались остренькими, подгибающимися треугольниками медные инициалы владельца. Помогали они и в театре, когда гардеробщик искал нужную пару…
