Ознакомительная версия.
– Я такая несчастная! – сказала она.
– Ты что? – Я испуганно наклонилась к ней, крепко сжав ее плечо.
– Я несчастная, и все, – убежденно повторила она.
– Дурочка! – весело воскликнула я, чувствуя, как задыхается от тоски сердце: зачем, зачем я потащила ее на этот концерт! – Вот так дурочка! Здравствуйте! Да разве несчастные такие бывают? Разве у несчастных бывает такое роскошное синее платье, такой замечательный хвост с желтым бантом! – Я несла веселую ахинею и мысленно кляла себя последними словами. – Разве у несчастных бывает такой замечательный отец, который ничего для детей не жалеет! А какие у тебя брат с сестрой! А какая кошка!
Она улыбнулась моей болтовне, сморгнула слезинку и спросила:
– А что он играл?
– Кто?
– Ну, этот скрипач – красивый такой, высокий!
Я сделала вид, что не могу вспомнить.
– Ну, ученик вашего Сергея Федоровича.
– А, ученик! Тоже мне красивый – да ты видела, как он ходит? Как верблюд. Шею вытянет, ноги волочит – шмяк, шмяк, шлеп, шлеп! – Я, не вставая, показала, как ходит мальчик. Она улыбнулась, покачала головой:
– Как он играл!
– Хорошо играл, – согласилась я. – Но если хочешь знать, меня сегодня все спрашивали – что это за девочка с вами? Какая красивая девочка!
Она подняла на меня недоверчивые глаза.
– Правда, правда! Видела, я подходила к пожилой такой даме с длинным носом? Она заведующая фортепианным отделом. Вот она как раз и спрашивала: «Что это за дивная девочка с тобой? Издали видно, какая чудная, музыкальная девочка! Надо, говорит, ее в нашу школу забрать…»
Карина глядела на меня жадно, серьезно, чуть приоткрыв рот.
– Нет, – с сожалением вздохнула она. – Нет, не получится… Слишком далеко ездить…
– Я так и сказала: трудно добираться из нашего района. Двумя трамваями… И потом. – Я наклонилась к ней и добавила серьезно: – Ты же культмассовый сектор! Нельзя же бросать общественную работу…
Она кивнула и отвернулась опять к своему отражению, колеблющемуся в черном окне трамвая…
Мы помолчали…
– Не завидуй этим ребятам, – наконец сказала я. – У них тоже нелегкая жизнь… Я не знаю, как это тебе объяснить…
– Я понимаю. Много занимаются, – сказала она.
Мы опять замолчали. Нет, не могла я ничего объяснить ей…
Карина легла щекой на поручень и снизу посмотрела на меня.
– Вы немножко на маму похожи. Только у мамы были брови гуще и нос чуть-чуть горбатей…
Я молча провела рукой по ее разметавшемуся хвосту на голове.
– А папа нас летом в Анапу повезет, – сказала она. – Он сейчас хорошо зарабатывать стал, на все хватает. К лету много заработает, он сам говорил…
– Да, Анапа – это вещь, – сказала я. – Гляди-ка, чтоб мы свою остановку не просмотрели…
…В декабре, перед Новым годом, наши занятия прервались – Карина заболела. Она болела ангиной тяжело, долго, жарко, совсем истончилась и с трудом, как в гору, шла на поправку.
Хозяйством занимался брат, и все валилось из его нетерпеливых мальчишеских рук, все подгорало, выкипало, разбивалось. Несколько раз я пыталась помочь, но мальчик вежливо и горделиво отклонял мою помощь.
С отцом семейства я не сталкивалась, он приходил домой гораздо позже.
Столкнулась я с ним тридцатого декабря. С утра выстояла очередь в дощатый загончик, раскрашенный медведями и зайцами, долго копалась в тускло-зеленой куче елок и наконец выбрала две – одну для сына, другую для семейства…
Вечером я шла с елкой по двору, и навстречу мне, из гаража, зябкой побежкой торопился отец Карины. Он издали закивал мне, пряча руки в карманы старого пиджака, и, увидев, что я с елкой направляюсь в их подъезд, все понял и воскликнул:
– Ой, это вы моим?! Ох, какое же вам спасибо! Я же совсем замотался, света белого не вижу, детям елку не успел купить! Сегодня Ларисочка так плакала! Говорит, у всех елка, а у нас нет! Ох, какое же вам большое спасибо! Сколько я вам должен?
– Ну что вы! – сказала я. – Это детям, какие могут быть счеты!
Он открыл дверь в квартиру, суетливо повторяя:
– Ох, какое же вам большое спасибо! Вы просто спасли меня, не знаю, что бы я делал без этой елки!
В коридор выскочила Лариса, взвизгнула, затопала в восторге ногами, подбежала и с размаху обняла елку, припала лицом к колючим веточкам. Карина, еще слабая, с перевязанным горлом, тоже оживилась, велела брату лезть на антресоли, доставать картонки с игрушками.
– Тихо, тихо! – покрикивал счастливый отец. – Без шума, без хая! Елка посыплется!..
Дед сидел на диване в ватном халате поверх теплого голубого белья и кротко наблюдал радостную суматоху детей. Время от времени он пояснял что-то самому себе отрывистым голосом.
…Весь вечер наряжали елку. Из старой простыни под ней соорудили сугроб, присыпали конфетти, припорошили блескучими осколками битых игрушек, и часам к десяти она уже высилась в углу, с желтой сверкающей пикой на макушке, вся переливалась, волновалась нитями «дождя» и осеняла комнату таинством смены года.
И это была уже не чахлая елочка, к которой долго и кропотливо привязывали ветки, прихваченные мною за полтинник в загончике, это была Ель – прекрасный Идол, знак, мета, дошедшая до людей через тысячелетия… Лишь в уголке простынного сугроба виднелась бирка, нашитая в прачечной: 1462…
Несколько дней спустя в очереди за молоком я случайно разговорилась с соседкой по прозвищу Чека. Свое прозвище соседка получила за то, что непостижимым образом знала все скрытое, тайное, давно захороненное обо всех жильцах нашего двора. От нее можно было получить любые сведения: кто с кем живет, кто кого бросил, кто что купил и чей муж вчера явился «в стельку».
– А твой малой опять вчера костер жег на помойке! – сообщила Чека. – Ты руки-то ему оборви, а то делов наделает!
– Хорошо, я накажу его, – заверила я.
– Слыхала, Николай этот, с овчаркой, из двенадцатой квартиры? Зинку-то свою бросил. И овчарку забрал. Все оставил, а овчарку забрал… – Подобные сообщения она делала с суровым удовлетворением. – Ты сама-то как: ходишь в двадцатую прыподавать? – строго спросила Чека.
– Хожу, – смиренно подтвердила я, нисколько не удивляясь ее осведомленности в моих делах.
– Ну и брось ходить. Посадили его.
– А? Кого? – Я очнулась. С меня мигом слетела отупелость утренней очереди.
– Ну, его, папашу ихнего, кого! Забрали еще вчера. Обыск был, тетю Машу понятой взяли… Да ты тяни бидон, твоя очередь, ну!
Я машинально протянула бидон продавщице, машинально приняла его тяжесть.
– За что? – растерянно спросила я.
– Есть за что! – бодро и строго уверила меня Чека. Вот что в ней было – уверенность высшей инстанции. – Он же экспедитором ездил, мясо на машине развозил.
– Ну и что? – спросила я, ничего не понимая.
– Вот балда музыкальная! – восхитилась Чека. – Ничего не соображает! Налево он это мясо пускал! С накладными всякие махеры-шухеры крутил…
– Воровал? – тупо уточнила я.
– Нет, обществу книголюбов отсылал! – весело воскликнула она, дивясь моей глупости. – Дурак есть дурак, вот что я тебе скажу! Воровал бы уж с умом… Люди вон всю жизнь тащат и на Доске почета висят… Маша говорит, на обыске все плакал, твердил: «Я для детей, для детей…»
Я подхватила бидон с молоком и, уже не слушая Чеки, вышла из магазина. На улице было холодно. Морозец лизнул шершавым языком руки и лицо. В воздухе потерянно носились редкие сухие снежинки.
Я шла к Карине.
Она открыла дверь, и с порога на меня пахнуло бедой. По-видимому, дети не успели еще прибрать после обыска – буфет в столовой стоял пустой, посуда была выставлена на стол, на стулья, на полу валялись какие-то пустые картонные коробки, на диване ворохом лежала одежда.
Елка торчала в углу сверкающим пугалом, кошка пыталась сбить лапой низко висящую игрушку.
Я поставила бидон на пол, сняла куртку, размотала шарф.
– Когда? – спросила я у Карины.
– Вчера, – спокойно ответила она.
Да, осведомленность Чеки была поразительной.
Дед с Ларисой сидели на диване, прижавшись друг к другу, словно ища друг у друга защиты. Дед, конечно, ничего не понимал, но беду в доме чуял.
Брат, заплаканный, слонялся по комнатам, пытаясь навести порядок – то поднимал с полу меховую шапку отца, то закрывал распахнутые дверцы шкафа.
Карина была болезненно бледна и словно заспанна. Она сидела на музыкальном табурете, покручиваясь туда-сюда, и рассказывала мне подробности тихо и сосредоточенно… Да, последний год папа хорошо зарабатывал. Его взял к себе на базу дядя Ачил, муж тети Зины… Теперь вот так получилось, что папу забрали… Дядя Ачил? Нет, оказалось, что он тут ни при чем… Все они на базе оказались ни при чем…
Елка в углу осыпалась редким шепотком. Он становился различим в долгих, долгих паузах… Что-то звякнуло – это упал и покатился блестящий шар. Кошка отпрыгнула и уставилась на него.
– Теперь нас родня разберет… – сказала Карина. – Уж лучше в детдом, там бы все вместе были. А так… Лариску тетя Зина берет, она вон где живет – почти за городом!
Ознакомительная версия.
