Ознакомительная версия.
– Да-да-да!
Отправились на прослушивание. Вердикт был однозначным: абсолютный музыкальный слух.
– Если хочешь, можно даже взять скрипку, – предложили Марте члены комиссии. – У тебя получится.
– Может быть, лучше флейту? – предложила Наткина мать. Флейта в разы дешевле скрипки, да и потом, девчонке придется где-то репетировать. «Где-то» – это, конечно, у них. И если фальшивую флейту еще можно как-то выдержать, то фальшивую скрипку – нет уж, увольте.
– Так что же? – с улыбкой обратился к Марте заведующий приемной комиссией.
И тут произошло то, чего Марта сама от себя не ожидала. Она крепко зажмурилась, даже сжала от напряжения кулачки и чуть слышно выдохнула:
– Фортепиано.
– Но, – здесь даже Наткина мама нашла в себе силы возразить, – у нас нет места для инструмента. Таточка играть отказалась, и мы продали. Теперь стоит шкаф. Куда же его деть?
Натка готова была ринуться в атаку с предложениями перенести шкаф на балкон, на чердак, к бабушке или даже к черту на кулички, лишь бы достать и водрузить на его место пианино, но Марта ее опередила:
– У нас в детдоме есть. Я могу там играть. – Следующая фраза прозвучала уже не так уверенно: – Думаю, разрешат.
– Вот еще, – фыркнула Натка. – Ты играть, значит, будешь. А мне что прикажешь делать?
– Слушать. – Сказала и сама себе удивилась. Это был, наверное, первый раз, когда Марта решилась перечить подруге. Удивило это и Натку, потому что она не стала продолжать спорить, а милостиво разрешила:
– Ладно, музицируй, Шостакович. Найду, чем заняться. Кроме того, для любимой подруги у тебя ведь всегда останется время?
Наткина мать просияла от счастья. Слава богу, Таточкины занятия не пострадают. Ох, знала бы она, что ее обожаемая дочь, прекрасно владеющая французским, имеющая разряд в гимнастике, диплом художественной школы и еще много других свидетельств и дипломов, полученных не в последнюю очередь благодаря упорству матери, станет пилить ногти в салоне красоты. Странная штука – судьба, заковыристая.
Марта нанесла на лицо директора салона последний увлажняющий крем, сказала: «Готово», – и принялась перебирать баночки и флакончики, имитируя чрезвычайную занятость, дабы избежать продолжения разговора с Данилевич. Впрочем, та и не собиралась снова запевать свою песню. Поблагодарила и упорхнула. Директор свои распоряжения по два раза не повторяла. Сказала – значит, хорошие подчиненные приказания исполнят. А Марта была хорошей подчиненной.
Косметолог взглянула в блокнот. Сейчас придет очень приятная клиентка, с такой можно было бы поговорить по душам. Только вот записалась она на мезотерапию: на лице слой гиалуроновой кислоты, по лицу датчик с током, и как тут прикажете разговаривать?
Дверь в кабинет с шумом распахнулась. Натка ворвалась вихрем и заключила подругу в объятия, почти выкрикнула Марте в ухо:
– Соскучилась!
Марта отстранилась, спросила с улыбкой:
– А было когда?
У Натки жизнь – не до скуки: парализованная свекровь, муж-алкоголик и пятнадцатилетние сыновья, переживающие переходный возраст в его самых худших проявлениях.
– Ну, для любимой подруги у меня всегда останется время, – хохотнула Натка, а Марта промолчала. Она думала о несправедливости жизни. Очень хотелось плакать.
Апрель 1969 года
Это пока все, что я могу написать в своем дневнике. Нет, писать не могу. Просто вложу в него эти листы. Все ведь понятно. А писать не могу. Да и читать то, что там написано, нет никаких сил. Когда-нибудь потом, потом, после. После чего? Не знаю. Нет, вру, я знаю: после боли. Интересно, она когда-нибудь закончится?
Здравствуй, моя маленькая.
Вернее, мои маленькие. Так, наверное, я должен теперь к тебе обращаться… Девочка моя, ты даже не представляешь, сколько сил и желания жить вдохнуло в меня твое сообщение. Ребенок! Как неожиданно и как чудесно! Еще неделю назад, признаюсь, я боялся, что шальная пуля может задеть и меня, а теперь знаю точно: этого никогда не случится. Теперь на Земле я необходим не только тебе и родителям, но и еще одному человечку, что только начинает расти внутри тебя.
Не знаю, что там сообщают вам по телевизору, и сообщают ли что-то вообще. Думаю, что могут напугать, а тебе нельзя волноваться. Врать и скрывать тоже не хочу: китайцы действительно наступают и жаждут захватить полуостров. Атака была неожиданной, потому и столько потерь, но сейчас ситуация уже почти стабилизировалась. Нам прислали подмогу (жаль, что ценой стольких жизней, но теперь уже ничего не исправишь). Здесь танки и ракетные установки, против них китайцы ничего не смогут, хотя подготовка у них, надо признать, неплохая. Так что не переживай. Катавасии здесь осталось на пару дней, не больше. Боев как таковых уже не случается. Думаю, сутки-двое, и Даманский окончательно останется за нами. Вот только никак не могу избавиться от навязчивой мысли (знаю, она тебе не понравится – ты девочка правильная, – и все же поделюсь: неужели эти полтора километра земли для нашей страны важнее тех тридцати жизней, которых мы уже лишились? Во-первых, погибли отличные командиры, которые могли бы воспитать отличную смену. А во-вторых – совсем молодые ребята, каждый из которых мог бы принести государству пользу гораздо большую, чем богом забытый островок. Ладно, не стоило, наверное, писать тебе об этом. Ты можешь решить, что суждения эти недостойны советского пограничника, можешь разочароваться во мне. Хотя зачем же я тебя обижаю, малышка? Ты ведь не профессию мою полюбила, а меня самого, а военное дело тебе, скорее всего, доставляет одни расстройства. Но я постараюсь все исправить.
Знаешь, что мне пришло в голову? Никогда не догадаешься! Рассказываю: еще неделю назад я клял на чем свет стоит подполковника Коваленко и спрашивал у пустоты, почему именно нашу не слишком опытную команду послал он на этот злосчастный Даманский? Ведь наверняка Михаил Егорыч не мог не понимать, что именно этот участок границы должен вызывать определенные опасения. Теперь мы воюем, а он где-то совсем в другом месте. И не придерешься: назначение есть назначение. Конечно, скорее всего, я напрасно его ругал. Он и сам человек подневольный: выполняет чужие приказы. Возможно, его перевод в Краснодар – простое стечение обстоятельств. Но тем не менее меня душила злоба: мы здесь рискуем головой, а он там жрет южные фрукты и в ус не дует. А теперь, моя маленькая, я испытываю к этому человеку, ты не поверишь, огромную благодарность. Если бы не его приказ, меня бы тут никогда не было, и я, возможно, никогда не осознал бы, что такое война, не испытал бы страха в один миг потерять все, что имею. Я бы считал выбранную профессию самой лучшей и самой правильной, таскал бы тебя по гарнизонам, испытывал бы на прочность твою любовь бытовыми лишениями. А ради чего? Ради того, чтобы в любой момент Родина могла мне напомнить о том, что я никто, а жизнь моя и гроша не стоит? Ну дали бы Звезду Героя. А что толку тебе или маме в той Звезде? А малышу нашему разве сильно она скрасит безотцовщину? Нет, милая, ты не думай, я героями восхищаюсь. Это люди смелые, сильные, волевые. Они выбрали свой путь и следуют по нему с гордо поднятой головой. Они уверены в правильности своего выбора. Но что делать, если я в своем выборе не совсем уверен? Точнее, совсем не уверен? Звезды мне не нужны, и посмертных почестей я тоже не хочу. Хочу жить, любить тебя и нашего малыша, видеть, как он растет, воспитывать его каждый день, а не тогда, когда отпустят с заставы в гарнизон.
В общем, решено, милая, в апреле я возвращаюсь не в отпуск, а насовсем. Участникам конфликта на Даманском положены привилегии, так что, считаю, имею полное право воспользоваться своей: повысить уровень образования. Говорят, в этом году в Академии внешней торговли открылся факультет повышения квалификации. Так что с моим послужным списком туда как раз должны принять с распростертыми объятиями. Буду потом охранять границы родной страны не изнутри, а снаружи. Выберу иностранным французский и повезу тебя не в какой-нибудь Ханты-Мансийск, где никому этот язык даром не нужен, а в самый настоящий Париж. Как тебе такие планы? Впечатляют? Только есть у меня одно условие: придется тебе помочь мужу освоить французский. Иначе Париж останется только в мечтах.
Так что шлифуй свои преподавательские навыки на учениках и будь с ними построже, чтобы мне потом тоже спуску не давать. Если, конечно, поганцы совсем тебя, девочку, обижать станут, то, так и быть, прежде чем окончательно распрощаться с формой, зайду в твою школу и задам эти умникам по первое число. Хотя уверен, делать этого не придется. Ты ведь у меня такая умница: со всем справишься. Это я только ною и ною, а твои письма всегда радостные, всегда опору дают и надежду и оптимизм внушают. Другие ребята жалуются, что невесты и жены ноют бесконечно, спрашивают: «Когда приедешь?» – и пишут, что не могут больше ждать. А ты у меня терпеливая. Каждый день благодарю судьбу за встречу с тобой. Даже строчки такие сложились:
Ознакомительная версия.
