Мужчины переглянулись и заулыбались. Когда они были юнцами, Джорджу казалось, что Рэнди — вылитый Меркуцио. Небольшая, точеная, прекрасной формы голова, густые светлые волосы; редкостное прирожденное изящество в каждом движении жилистого, но легкого и стремительного тела; и весь он — живой как ртуть, жизнерадостный дух, ясный ум, острый и точный, как тончайший толедский клинок. Таким Рэнди показал себя и в колледже — не только превосходно учился, но стяжал лавры отличного пловца и защитника в футбольной команде.
Но что с ним сделало время? Джордж почувствовал ком в горле. Худощавое точеное лицо Рэнди прорезали глубокие складки, и годы оставили белый след на висках. Волосы уже редели, надо лбом с двух сторон обозначились залысины, от уголков глаз тянулась сеть тонких морщинок. Джорджу и грустно и даже как-то совестно стало оттого, что друг выглядел таким постаревшим и измученным. Но всего сильней его поразили глаза Рэнди. Прежде они были ясные, смотрели на мир зорко, спокойно и уверенно, а теперь в них таилась тревога, какая-то неотвязная забота глодала его даже в эти минуты, когда он искренне радовался встрече со старым другом.
Так они стояли здесь втроем, а по платформе неторопливо приближались Джарвис Ригз, Пастор Флэк и мэр, занятые каким-то интересным разговором с одним из видных местных агентов по продаже недвижимости, который явился их встречать. Рэнди издали завидел эту компанию и, не переставая улыбаться, подмигнул Джорджу и ткнул его в бок.
— Ага, сейчас тебе достанется! — крикнул он по-озорному, совсем как в мальчишеские годы. — В любой час — от зари и до трех ночи — никаких запрещенных приемов, все средства хороши! Они только тебя и ждут! — И он насмешливо фыркнул.
— Кто ждет? — спросил Джордж.
— Ого-го! — веселился Рэнди. — Да провалиться мне, сейчас они изобразят тут же на месте торжественную встречу и возьмут тебя за глотку — все разбойники по недвижимости, сколько их есть у нас в городе! Старая кляча Барнс, живодер Мак Джадсон, хорек Тим Уогнер, дьявол Промоутер и старый упырь Симс из Арканзаса, душитель вдов и сирот, — все тут как тут! — Рэнди ехидничал вовсю. — Она им сказала, что ты — подходящий покупатель, вот они тебя и дожидаются! Теперь твой черед! — заорал он. — Она им сказала, что ты едешь домой, и сейчас они бросают жребий, кому содрать с тебя рубаху, а кому штаны! Ха-ха! — И он снова ткнул друга в бок.
— Ничего они с меня не сдерут, — засмеялся Джордж. — С меня и содрать-то нечего.
— Не важно! — орал Рэнди. — Если у тебя найдется лишняя пуговица на вороте, они ее схватят вместо первого взноса, а потом — ха-ха! — с годами в уплату запросто отберут у тебя запонки, носки и подтяжки!
Он покатывался со смеху, такое изумленное лицо было у Джорджа. Потом встретил укоризненный взгляд сестры, ткнул и ее локтем в ребра, так что она сердито вскрикнула и ударила его по руке.
— Ты что, Рэнди? — сказала она с досадой. — Честное слово, ты себя ведешь, как безмозглый дурак! Просто дурак безмозглый!
— Ха-ха! — опять заорал Рэнди. И спокойно, но все еще с усмешкой прибавил: — Пожалуй, придется тебя устроить на ночь в комнатке над гаражом, Обезьян, дружище. У нас ведь только одна комната для гостей, а тут как раз приехал Дейв Меррит. — Имя Меррита он назвал с ноткой почтительности в голосе, но потом продолжал небрежно: — А если хочешь — хо-хо! — у миссис Чарлз Монтгомери Хоппер есть премилая свободная комнатка, и она будет только рада заполучить тебя в гости!
При имени этой дамы Джордж смущенно поежился. Слов нет, она весьма достойная особа и он прекрасно ее помнит, но вовсе не жаждет останавливаться в ее пансионе. Маргарет посмотрела ему в лицо и рассмеялась.
— Что, не повезло тебе? Это ж надо, блудный сын возвращается домой, а мы ему предлагаем выбор — гараж или миссис Хоппер? Да разве это жизнь, скажи на милость?
— Нет-нет, я не против! — возразил Джордж. — Гараж — это просто роскошно. И потом… — все трое опять с веселой нежностью улыбались друг другу, они слишком давно и хорошо друг друга знали и понимали без лишних слов, — если я стану по ночам куролесить, так не разбужу вас, когда буду возвращаться… А кстати, кто такой мистер Меррит?
— Видишь ли… — Теперь Рэнди, казалось, обдумывал и взвешивал каждое слово. — Это… это очень важный человек в нашей фирме… мое начальство, понимаешь? Он объезжает отделения Компании в разных городах, проверяет, все ли в порядке. Отличный парень. Он тебе понравится, — серьезно докончил Рэнди. — Мы ему про тебя рассказывали, и он хочет с тобой познакомиться.
— Мы так и знали, что ты не обидишься, — сказала Маргарет. — Понимаешь, это деловые отношения, мы его подчиненные, и, конечно, надо быть с ним полюбезнее. — Но такая расчетливость была слишком чужда ее открытой и радушной натуре, и она прибавила: — Мистер Меррит неплохой человек. Мне он нравится. Мы рады, что он у нас остановился.
— Дейв отличный парень, — повторил Рэнди. — И он хочет с тобой познакомиться, это уж точно… Ну что ж, — продолжал он, и взгляд его снова стал озабоченным, — если тут больше делать нечего, пойдемте. Мне пора назад в контору. Меррит наверняка уже там. Пожалуй, я довезу вас до дому и оставлю, а после увидимся.
Так и договорились, Рэнди еще разок улыбнулся, — беспокойной улыбкой, подумалось Джорджу, — подхватил чемодан и торопливо зашагал через перрон к своей машине, стоявшей поодаль у обочины.
В день похорон Джорджу Уэбберу показалось, что старый деревянный домик, который давным-давно построил своими руками отец тети Мэй и его дед Лафайет Джойнер, ничуть не изменился с тех пор, как он, Джордж, жил здесь мальчишкой. Дом был все тот же, прежний. И, однако, он словно бы стал меньше, в памяти Джорджа он не был таким убогим и жалким. Он выходил не прямо на улицу, а стоял немного в глубине, по одну его сторону был дом Шеппертонов, по другую — огромный кирпичный домина, где жил дядя Марк Джойнер. Вдоль всей улицы выстроились автомобили, почти сплошь — древние расхлябанные колымаги, заляпанные рыжей глиной горных дорог. Во дворе перед домом тесными кучками стояли мужчины и серьезно переговаривались вполголоса; все они, с непокрытыми головами, в чопорных черных парадных костюмах, казались оробело-смущенными и скованными.
В крохотных комнатках набилось битком народу, перед лицом смерти все притихли, только снова и снова кто-нибудь сдавленно кашлял, приглушенно всхлипывал иди сморкался. Здесь было много Джойнеров, три дня они съезжались с гор — старики и старухи, на чьих лицах лежал отпечаток тяжких трудов и забот, двоюродные братья и сестры тети Мэй, дальние родственники и свойственники. Иных Джордж видел впервые, но во всех узнавал племя Джойнеров — по выражению вечной скорби и еще по особенной складке поджатых губ, словно они с угрюмым торжеством бросали вызов смерти.
В комнатушке, где при свете керосиновой лампы, перед зыбким огнем очага сиживала зимними вечерами тетя Мэй и рассказывала маленькому Джорджу нескончаемые истории смерти и скорби, лежала она теперь в черном гробу, который еще не закрывали, чтобы все могли на нее наглядеться. И, едва переступив порог, Джордж понял, что, по крайней мере, в одном отношении тетя Мэй, одержимая при жизни, восторжествовала и после смерти. Весь свой век эта целомудренная старая дева трепетала и ужасалась при одной мысли, как бы вдруг когда-нибудь какой-нибудь мужчина случайно не увидел хотя бы кусочек ее тела. Старея, она все больше думала о смерти — и ее терзал страх и стыд, что кто-то может увидеть ее обнаженной, когда она умрет. Поэтому похоронных дел мастера внушали ей ужас, и она заставила своего брата Марка и его жену Мэг торжественно пообещать ей, что ни один мужчина не увидит ее мертвого тела без одежды, что обряжать ее будут одни женщины, а главное — что ее не станут бальзамировать. И вот уже три дня, как она умерла — три долгих жарких знойных дня, — и какая это мрачная, но весьма подходящая развязка, подумалось Джорджу: в пору его детства в этом домишке все разило смертью заживо, а напоследок останется в памяти зловоние самой доподлинной смерти.
Марк Джойнер сердечно пожал племяннику руку и сказал, как он рад, что Джорджу удалось приехать. Марк держался просто, со спокойным достоинством, которое яснее слов говорило о тихой скорби, ведь он всегда искренне любил старшую сестру. Но его жена Мэг, которая пятьдесят лет кряду вела нудную, непрестанную войну с тетей Мэй, теперь разыгрывала самую неутешную плакальщицу и явно наслаждалась этой новой ролью. Во время нескончаемой заупокойной службы, пока баптистский проповедник резким гнусавым голосом воздавал покойнице хвалы и перебирал шаг за шагом всю ее жизнь, Мэг то и дело разражалась громкими рыданиями и, широким жестом откинув длинный траурный креп, утирала платком опухшие, покрасневшие глаза.
С бездумной черствостью завзятого фарисея проповедник длинно и ненужно пересказывал старый семейный скандал. Говорил о том, как отец Джорджа Уэббера покинул свою жену, Эмилию Джойнер, ради бесстыдного грешного сожительства с другой женщиной, и как Эмилия вскоре скончалась, ибо «разбитое сердце свело ее в могилу». О том, как «брат Марк Джойнер и его богобоязненная супруга Мэгги Джойнер», исполнясь праведным гневом, пошли в суд и вырвали осиротевшего мальчика из-под опеки грешника отца; и как «добрая женщина, что покоится сейчас перед нами», взяла на себя попечение о сыне сестры и воспитала его по-христиански. И он рад видеть, продолжал оратор, что молодой человек, на коего обращено было сие достойное милосердие, вернулся домой, чтобы отдать последний долг той, кому столь многим обязан.
