Ознакомительная версия.
Противостояние усугублялось. Все знали, что на стороне Докуевых власть, деньги, низость. И тогда сельский мулла, быстро сориентировавшись, сделал упреждающий выпад. В тот же вечер в город направили стариков из соседнего села с хабаром*, что Докуевы словесно оскорбили и унизили все село, и что никихитцы требуют извинений и компенсаций морального ущерба. Это был тот результат, которого Домба более всего опасался. Конечно, извинений и тем более компенсаций не последовало, но Докуевы притихли, в родное село ездить перестали.
От дружной поддержки односельчан Кемса взбодрилась, красочнее стал мир. Однако забот не убавилось, надо было выводить в люди взрослеющих детей. По ночам она плакала от нищенской безысходности, а днем, перебаривая себя, бодрилась, пытаясь хоть этим воодушевить несчастных сирот.
* * *
Всю ночь Кемсе не спалось. Накануне от Лорсы пришло письмо. Из Астраханской колонии сын писал, что у него, как обычно, все в порядке, и просил мать и брата с сестрами за него не волноваться. Младший Самбиев благодарил родных за роскошную посылку, писал, что знает, как тяжело собрать столь дорогие угощения, требовал больше не беспокоиться о его пропитании, утверждал, что казенных харчей ему вдоволь хватает. Содержимое очередной передачи, посылаемой Лорсе ежеквартально, было как нельзя более примитивным: вяленый бараний курдюк, пара килограммов чеснока, ядра грецких орехов, домашняя просушенная колбаса. Тем не менее и это давалось Самбиевым с трудом. Берегли каждую копейку, ели всухомятку и одно и то же: в основном питались кукурузной и пшеничной мукой, запивали чаем из местных трав – душицы и зверобоя. Изредка баловались молочными деликатесами и яйцами с приусадебного хозяйства, но в основном все это шло в продажу.
Ежегодно Кемса нанималась в колхозе для выращивания двух гектаров посевов сахарной свеклы. От весны до заморозков вся семья горбатилась в поле. Если свекла урождалась, получали не только приличные, по мнению Самбиевых, деньги, но и два мешка муки и мешок сахара впридачу. Только вот урожайность высокодоходной сахарной свеклы зависела не только от погоды и ухода, но и от степени жадности почти ежегодно меняющихся председателей колхоза и их заместителей и помощников.
К тому времени в Чечено-Ингушетии разразился овощной бум. В равнинных и предгорных селах в парниках выращивали помидоры, огурцы, зелень для вывоза в северные регионы страны. С зимы целые села укрывались коркой белого полиэтилена. Сутками дети, взрослые и старики возились, согнувшись в три погибели, вокруг каждого кустика.
Самбиевы тоже взялись за это дело – выращивание помидоров. Однако, так как на покупку полиэтилена денег не было, все делалось кустарно, с опозданием сроков. Зимой в тазик высаживали семена, потом вытянувшиеся побеги пересаживали в специально изготовленные из бросового полиэтилена горшочки. Роль парника выполнял жилой дом. Два месяца две комнатенки бывали забиты рассадой. Кемса и дочери переступали по узким тропинкам. Благо, что Арзо учился в школе-интернате и дома бывал только по выходным. В конце апреля рассада высаживалась в открытый грунт, и тогда приходилось Самбиевым уповать на милость природы. Один ненастный день мог послать насмарку весь полугодовой труд. Но дело даже не в труде – труд в приусадебном хозяйстве не в счет, – можно лишиться средств к существованию. А если вслед за помидорами и сахарная свекла не уродится, тогда приходится гнать на рынок последнюю буйволицу-кормилицу, и наступает голод…
От этих горестных мыслей не спится Кемсе. Думает она все о письме сына, о непогоде за окном. Несколько раз за ночь выходила во двор, с надеждой глядя в черное небо, в тревоге прислушивалась к вою холодного ветра. Обычно на переломе мая и июня с севера приползают на благодатный юг свинцовые тучи, сопровождаемые колючим дождем, пронизывающим ветром. И тогда, под напором северной стихии, увядают завязи цветущего Кавказа, гибнут молодые, неокрепшие побеги жизни…
Привстала Кемса в постели, огляделась. Кругом убогая утварь сельской чеченской семьи: деревянные нары во всю длину комнаты; полупустой кухонный буфет, купленный Денсухаром после удачного сезона шабашки; выкрашенные в грязно-коричневый цвет скамейки для ведер питьевой воды и молока; на стене – съеденное по краям зеркало и засиженный мухами плакат с изображением счастливой колхозницы; в смежной стене – печь.
Кемса осторожно встала, тесно спящие в ногах матери дочери во сне заворочались, средняя – Марет, болезненно простонала, потянулась, оголяя худющие, с въевшейся грязью, потрескавшимися ступнями ноги. Даже во сне на лицах девушек лежали страдание и боль лишений.
Во дворе Кемса с мольбой глядела в сторону Грозного. Зарева нефтяного огня не было видно, все потонуло в скользком тумане, приползшем с бескрайних равнин холода.
– О, великий Боже! – взмолилась Кемса. – Разгони мрачные тучи. Пошли нам солнце и тепло. Пожалей нас, твоих несчастных и покорных подданных. Сохрани посланный тобой обильный урожай… И еще. О, великий, Бог! Помоги Арзо!
Накануне старший сын писал сочинение на свободную тему при сдаче выпускного экзамена в школе. Арзо был отличником. Выполняя наказ отца и просьбы матери, он учился прилежно. Все предметы давались ему на лету, особенно математика, физика, химия.
Так как в Ники-Хита имелась только восьмилетняя школа, десятилетку Арзо заканчивал в школе-интернате селения Автуры. Никто не сомневался, что Самбиев заслуживает золотую медаль за учебу. Однако судимость ставила под вопрос все старания ученика.
Директор школы-интерната Лопатин всеми силами пытался добиться заслуженной награды для талантливого выпускника. Все знали, что Арзо может оступиться только при написании выпускного экзаменационного сочинения. И тогда принципиальный директор пошел на сделку с совестью ради любимого ученика. Лопатин заставил учителя по русскому языку и литературе прямо после экзамена проверить первым делом сочинение Самбиева и сразу в своем кабинете позволил ученику исправить допущенные незначительные ошибки.
Школа выдала Самбиеву аттестат о среднем образовании с одними пятерками. Однако министр образования республики посчитал, что у медалиста должны быть не только отличные знания, но и примерное поведение. Во всяком случае выдать золотую медаль юноше с судимостью – преступление. И никакие доводы Лопатина впрок не шли.
Как таковая, золотая медаль Самбиева не интересовала, хотя, конечно, в глубине души затаилась обида. Просто медалист имел много льгот при поступлении в вуз. А Арзо замахнулся на самую конкурсную специальность в республике – решил поступить на экономический факультет Чечено-Ингушского госуниверситета. В те времена это была самая престижная квалификация, и все отпрыски местных нуворишей, поддерживаемые мощной материальной базой и связями, лезли в экономику и бухгалтерию, мечтая напрямую контактировать с финансами народного хозяйства.
Арзо с легкостью поступил в университет, гораздо легче учился в нем, и в 1982 году после получения диплома с отличием по распределению был направлен в республиканский Агропром и далее по месту жительства в родной колхоз «Путь коммунизма». Как один из лучших выпускников, Самбиев мог выбрать распределение в доходные сферы – контролирующие, ревизионные, финансовые. Однако он, выполняя просьбу матери, вернулся в родное село.
Позже, вспоминая студенческие годы, Арзо никогда не радовался им, как его сверстники. Да, он с любовью и умилением вспоминал старый и новый корпуса университета, благоухающий зеленый парк между ними, друзей-однокурсников. Но возвращения того времени он никогда не желал, даже в самые тяжелые минуты жизни. До того нищенской и позорной была его студенческая жизнь, жизнь впроголодь, со слюной едкой зависти и ущербности. Жизнь, при которой он, молодой, красивый парень, ходил в окружении обеспеченных сверстников в порванных башмаках, в залатанных, обношенных годами штанах. И осенью, и зимой, и весной в одной тоненькой куртке, в отвратительной шапке.
Еще на первом году обучения один из старшекурсников решил поиздеваться над убогим видом Самбиева. При всех оскорбленный Арзо с яростью бросился на обидчика. Победить более взрослого юношу он не мог, их вовремя разняли, но все видели, с какой яростью и отвагой защитил свою честь Самбиев.
Так и пролетели эти студенческие годы – считая копейки, глотая слюну… Правда, было еще что-то; теплое, нежное – тогда, и горькое после. Это любовь! Дважды Арзо трепетно влюблялся и оба раза безнадежно страдал. Доходило до того, что он начинал писать стихи, ночи напролет простаивал под окнами квартир, а на рассвете поджидал любимых у подъезда…
Первую свою любовь Самбиев вспоминал с особым отвращением. Его идолом стала дочь важного в республике чиновника, действительно, очень красивая, неглупая и расчетливая девушка. Она с презрением отвергла докучливого молодого «оборванца», и мало того, публично указала на его порванную сбоку подошву. На сей раз кулаки Арзо были бессильны. После этого Самбиев ровно месяц болел, а вылечившись, со стыдом, пряча глаза, ходил по университету, предпочитая пользоваться черным входом и боковыми лестницами. Это произошло на втором курсе.
Ознакомительная версия.
