Они поднялись по лестнице в комнату, которая уже не походила на магазин игрушек, а была увешана постерами с чернокожими певцами и музыкантами. Впервые давнишняя сладкая мечта о чем-то недостижимом вдруг так внезапно подала голос: «Ты все это время мечтал обо мне…» Виктория знала всех этих исполнителей, и вот она сидит на его кровати, слушает музыку Мозамбика, разглядывает постеры, а Томас разглядывает ее.
Виктория была не совсем невинна, ведь она только что сбежала от того хищного второго фотографа. Томас тоже, поскольку ему удалось убедить одну официантку — естественно, черную, — что он старше, чем есть на самом деле. Но все равно юноша был довольно неопытен, рядом с такой стильной африканочкой он занервничал, стал нерешителен, он поставил еще одну кассету, потом еще одну, пока Виктория не встала: «Мне, кажется, домой пора, уже поздно».
Тут он подскочил, схватил ее за руки и, запинаясь, начал упрашивать: «Нет, Виктория, пожалуйста, прошу, останься». Он все бормотал, она стояла, беспомощная, потому что в этот момент ее за руки держал не Томас, а Эдвард. Он начал целовать ей шею, лицо, а потом… можно сказать, что это было неизбежно, с учетом того, что столько лет все к тому и шло.
Они оба были неопытны и признались друг другу в этом, что превратило их в невинных заговорщиков, Томас умолял ее не покидать его, Виктория осталась, и несколько часов спустя они, крадучись, шли вниз по лестнице. Он гордо обнимал ее, надеясь, что их заметят, она же надеялась, что этого не случится. Когда Виктория вернулась домой, Филлис со вздохом приняла ее извинения, сказав самой себе: ну, наверное, вот и все, наверное, надо радоваться, что ничего такого не случилось раньше.
Лето выдалось длинное, хорошее и теплое, Томас, которому надо было бы готовиться к выпускным, ежедневно заходил за Викторией в магазин, вел ее к себе в комнату, где они занимались любовью под музыку со всей Африки, уж не говоря про Вест-Индию и дальний Юг Америки.
Джесси застала их за столом, когда они пили крепкий черный кофе.
— Свари и мне, — сказала она сыну, потом села, откинувшись на спинку стула, и закрыла глаза. — Ну и денек.
Когда Джесси открыла глаза, перед ней оказалась большая чашка крепкого черного кофе, от которой шел пар, а напротив — лицо, показавшееся знакомым.
— Я Виктория, — сказала девушка, — однажды вы разрешили мне переночевать у вас, когда я была маленькая.
За много лет в кухне Джесси побывало множество детей разных возрастов, среди них встречались и черные, в последнее время особенно часто, ведь Эдвард увлекся странами третьего мира. Кто же эта пугающе элегантная чернокожая девушка? Джесси охватили теплые чувства, воспоминания, даже ностальгия: она любила те времена, когда дома было много детей, они приходили, ночевали, уходили.
— Ну, рада увидеть тебя снова. — Она проглотила кофе, скривив лицо — было еще слишком горячо — и подскочила:
— Мне надо в… — они так и не узнали куда — Джесси убежала.
Возможно, вы склонны думать, что между двумя людьми, чьи глубинные тайные фантазии воплотились друг в друге, непременно возникает влюбленность или даже настоящая любовь. Но в данном случае такие понятия, как влюбленность или любовь, оказались как никогда неуместны. Томас не Эдвард: он жестче, грубее, и не мужчина, а пока еще все же мальчишка. Да и он не видел в Виктории сочной сексуальности черных чаровниц, наводнявших его фантазии. Она была осмотрительной, корректной молодой женщиной, которая двигалась так, словно боялась занимать слишком много места, а прежде, чем лечь в постель, аккуратно вешала одежду на спинку стула. Виктория была хорошенькая, о да; его восхищал вид ее тепло-шоколадной кожи на белых простынях; красивое личико, но она все же не была сиреной, соблазнительницей, и Томас понимал, что секс бывает другим — более диким, жарким, влажным, сладким…
Короче говоря, ни одна другая пара, все лето практически ежедневно занимавшаяся любовью, не узнала так мало о мыслях, жизнях, потребностях друг друга.
Лето уже готовилось уступить место осени, Томаса ждала учеба, а Виктория забеременела.
Она сразу же поведала об этом Филлис, которая не удивилась, не разозлилась. Мальчишки были на улице, как пить дать буянили где-то, Бесси — в больнице. Так что они остались наедине, не пришлось шептаться и следить за дверью.
— Отец будет с тобой?
— Он белый.
— Господи! — сказала Филлис, которую ужасал не столько груз истории, который ей удалось вложить в эти три слога, как более осязаемые неприятности. — Боже мой! — повторила она с глубоким вздохом.
А потом подытожила:
— У нас будут проблемы.
— Я не хочу, чтобы он узнал.
Филлис Чедвик кивнула, принимая, и в то же время вздохнула и нахмурилась — брови съехались, уголки губ скорбно опустились — она представляла, что ждет Викторию впереди, а вот сама девушка — еще нет. Закончилась жизнь мотылька — но это должно было когда-то случиться, обычно она очень коротка; Виктория не представляла, насколько сильно теперь сузятся ее границы.
— Я справлюсь, — сказала Виктория, и Филлис дала ей понять, что рада: она справится, потому что Филлис ей поможет. Но молодая женщина додумалась до такого, о чем старшая и не помышляла.
— Мне, как матери-одиночке, дадут свою квартиру, — сказала она. Виктория прекрасно знала об этом от своей тети и от самой Филлис: девушки беременели, потому что хотели убежать из семьи, как правило, в первую очередь — от матери.
— Я надеюсь, ты не поэтому была столь беззаботна?
Беззаботна? Томас пользовался презервативами, и она не знала, беззаботен он или нет.
— Нет. Но когда я узнала, подумала, что мне дадут квартиру.
— Ясно.
— Я смогу работать в музыкальном магазине, пока не рожу. Я им нравлюсь.
— Естественно, нравишься. Ты ведь такая хорошая девушка.
— Еще они сказали, что примут меня обратно, когда ребенок подрастет.
Филлис улыбалась, но все же что-то заставило Викторию соскочить со стула и опуститься на колени подле старшей женщины — как дитя, которому хочется, чтобы его обняли. Филлис прижала ее к себе, Виктория заплакала. О чем были эти слезы, Филлис и догадаться не могла: если бы отцом ребенка был бы Эдвард, тот высокий, светловолосый, добрый мальчик, ему бы Виктория все рассказала.
— Займемся вопросом жилья, — пообещала Филлис. — Я поговорю с инспекторами.
На квартиры была очередь, но когда ребенку исполнилось три месяца, Виктория переехала — в тот же дом, на четыре этажа выше. Можно было бы сказать, что ситуация сложилась идеально. Филлис, которая сможет помогать с ребенком, совсем рядом. Да и медсестра Бесси всегда под рукой. Мальчишки, эти хулиганы и негодяи, которые так быстро росли, крайне обрадовались малышке, они говорили, что это благословение Господне, и обещали сидеть с ней и научить ее ходить.
Когда Мэри исполнился год, Виктория, снова ставшая стройной молодой красавицей — ей еще двадцати одного не было, — вернулась на работу. Неподалеку жила знакомая Филлис, которая работала няней. По выходным Виктория возила Мэри в парк на коляске, играла с ней, и там их заприметил симпатичный молодой человек, музыкант, он пел в поп-группе. Ему казалось, что никого красивее Виктории с ее маленькой дочкой он в жизни не видел, и он сообщил ей об этом. Виктория не смогла устоять. Филлис Чедвик опасалась появления мужчины, который станет для девушки роковым; неизвестный белый отец Мэри не стал им, но в этот раз достаточно было одного взгляда, чтобы предсказать будущее. Филлис советовала Виктории искать хорошего человека, надежного; да, их немного, но Виктория красива и умна и достойна такого! Этот, как сказала она Виктории, будет сама любезность, но «большего от него ты не дождешься».
Но Виктория решила поступить по-своему и смогла удержать своего мужчину: она вышла за него и стала миссис Бисли. Тут начались настоящие трудности, потому что он переехал жить к ним с дочкой, а места в квартире было мало, более того, будучи матерью-одиночкой, Виктория получала льготы, которых теперь лишилась. Сэм Бисли каждый вечер выступал, его группа давала концерты и в Лондоне, и в других городах, появлялся дома лишь время от времени, и хотя у Мэри, в отличие от большинства темнокожих детей, появился отец, она его едва видела. Да и с Викторией он пересекался нечасто, поскольку работал над своими песнями семь дней в неделю. Через какое-то время она снова забеременела. Филлис расстроилась. Она сама больше не видела мужчину, от которого родила двойню, с той самой ночи, когда дело было сделано. «Ну вот теперь и ты, — сказала она Виктории. — Ну ладно, надо как-то справляться».
Было ли это полное трагизма сострадание так уж необходимо? Да, Сэма Бисли едва ли можно было назвать идеальным мужем и отцом, но Виктория его любила, да и дочка тоже. А когда появится еще один малыш, он станет больше времени проводить с ними и… так она рассуждала, пытаясь успокоить Филлис.
