Бесси была добра со стариком: она считала, что ей полезно на нем практиковаться. Виктория покорно исполняла свои обязанности, выливая мочу из мочесборника, вынося горшок, но ей это было противно. Филлис работала допоздна, и ей приходилось ухаживать за четырьмя детьми и стариком, но иногда у нее находилось время и просто посидеть с ним немного. Дед сам говорил, что никому не нужен.
Как-то Филлис обратилась к Виктории: «Девочка, нам надо серьезно поговорить, ты когда сможешь?»
В воскресенье вечером, когда мальчики пошли на улицу творить безобразия со своей компашкой, а Бесси заперлась у себя, Виктория с Филлис закрыли дверь в комнату старика — он остался этим недоволен. «Всего на минутку, дедушка», — пообещала Филлис.
Виктория думала, что ее попросят уйти: ведь нет совершенно никаких причин, почему она должна жить здесь — на плечах у этой женщины и так много забот.
— Налей нам по чашке крепкого кофе, а потом садись, — сказала Филлис. Расположив свое грузное тело в углу дивана, она задрала ноги, казалось, что она прямо сейчас же тут и уснет.
— Виктория, девочка, — начала она, — я понимаю, что ты так спешно устроилась на работу, чтобы чем-то мне отплатить, но меня это печалит. Ты могла бы добиться большего.
За этим заявлением, которое прозвучало так, словно долго обдумывалось, в данном случае несколько ночей, стояла жизненная история, о которой ни Виктория, ни Бесси ничего не знали. Даже дед — лишь частично.
Он с бабкой Филлис приехал в Лондон после Второй мировой с волной эмигрантов, приглашенных делать ту грязную работу, за которую англичане браться не хотели. Они попали на улицы, в их воображении мощенные золотом, и увидели… но это описывается в других книгах. Их ждала трудная жизнь, тяжелые времена, у этой молодой пары было двое детей. Мама Филлис, бунтарка, в четырнадцать лет заберемела и сделала подпольный аборт, после которого, как ей сказали, она осталась бесплодной, так что она уже не ждала от секса никаких последствий, но потом оказалось, что у нее все же будет ребенок — Филлис. Отец ее — ведь должен же он у нее был быть — так и остался неизвестным, а мать ничего не рассказывала. Молоденькая мама с младенцем поселилась у родителей, которые постоянно читали ей проповеди, но все же позаботились о том, чтобы они не голодали. По воспоминаниям Филлис, ее мать постоянно орала, по сути, она была слегка больна на голову, могла пропасть на несколько лет, кутила и гуляла, а потом возвращалась, мрачная и безмолвная, к нравоучительным родителям, которым приходилось в ее отсутствие заниматься Филлис. Потом ее убили в уличной драке. Филлис вздохнула с облегчением. И ее растил дед, сидевший сейчас за дверью, из-за которой раздавался громкий звук телевизора и радио (он частенько включал и то и другое одновременно), и бабка, добрая, но строгая — ведь мать подавала ребенку такой плохой пример. «У тебя дурная кровь», — ежедневно твердили ей. Филлис прилежно училась, дав себе слово никогда не напиваться, не скитаться и не ввязываться в драки, а также обрести собственную крышу над головой и семью. После сдачи экзаменов последовало кратковременное грехопадение, как это называли дед с бабкой, говорившие, что она пошла по стопам матери: Филлис не могла удержаться на одной работе и то и дело меняла их — из ощущения собственной силы и свободы. Она была крупной и чувственной девушкой, довольно миловидной, работала кассиршей в обувном на Оксфорд-стрит, официанткой на крупных ярмарках в Эрлз-корт, официанткой в кафе, переживая лучшую пору своей жизни. С деньгами все было чудесно, она зарабатывала приличную сумму каждую неделю, но главное, что она получала — это свободу делать то, что захочется. Филлис работала на одном месте, пока ее все устраивало, но потом с радостью шла на собеседование в другое место: она нравилась, ее выбирали иногда из десятка соискателей. Было в ней нечто такое, благодаря чему наниматели доверяли ей. Несмотря на то что старики ворчали и прочили ей пустое будущее и полную стыда старость, ей казалось, что она парит над землей, что она и владеет собой и может управлять своей жизнью. Но потом Филлис встретила свою судьбу, отца Бесси, хотя мальчики родились уже от другого, и ей пришлось усиленно взяться за работу. Она начала с нижней ступени лестницы соцслужбы, и, когда пришло время, ей выдали собственную квартиру, вот эту. Ее бабка, которая была, скорее, как мать, умерла, и ответственность за деда перешла на нее. «Он сел мне на шею, как злой старик в сказке про Синдбада-морехода», — говорила она. Но Филлис была не только благодарна ему, но и любила старика, который теперь без одежды напоминал обвисшую куклу: тонкие плети рук и ног безвольно свисали из-под большой головы, а на лице читалась долгая история…
— Виктория, девочка моя, — говорила Филлис теперь, — что ты делаешь на этой никчемной работе, ты же такая умная?
— А вы бы чего хотели? Что мне делать?
Филлис думала так: «Боже мой! Уходи оттуда, не трать время попусту, потом встретишь мужика — и все, тебе конец». Но она не хотела будить в Виктории дурную кровь, которая в ней непременно таилась: женщин всегда подстерегает дьявол, маскируясь улыбками и лестью.
Подавшись вперед, Филлис взяла девушку за руки и отбросила все мысли о том, что может оказать на нее дурное влияние:
— Молодость дается только раз, — сказала она. — Ты хороша собой, хотя человек красив настолько, насколько красивы его поступки. Ты пока ничем не обременена, — Виктория обратила особое внимание на слово «пока», которое выдавало отношение Филлис Чедвик к собственной жизни.
— Виктория, тебя могли бы взять не только туда. Пока не попробуешь другую работу, не узнаешь, как это бывает, — Филлис не сказала: «Уж если я нашла себе хорошую работенку, хотя не была столь миловидной, то чего же можешь добиться ты с таким лицом и фигурой?»
— Не ограничивайся только тем, что можно найти тут, в нашем районе. Выбирайся на Оксфорд-стрит, Найтс-бридж, Брент-кросс и выбирай самое лучшее место, заходи с деловым видом и говори, что ищешь работу.
Еще она предложила Виктории стать моделью, ведь сама Филлис больше всего мечтала именно об этом, но не имела задатков.
— Почему бы и нет? Ты хорошо сложена, и лицо под стать.
У Виктории было все самое лучшее из того, чего добилась она сама, и более того. Филлис Чедвик происходила из рода рабов, даже их фамилия, Чедвик, принадлежала рабовладельцу, но знала, что она достаточно хороша, чтобы устроиться там, куда ее родителей даже не пустили бы. Но все время, что Филлис говорила, на ее нервах играла пугающая мысль: я посылаю ее на путь опасности, разве нет? Но эта девушка так разумна, так сдержанна, с ней ничего плохого не случится.
Она дала Виктории денег, велела ей пойти и принарядиться, но не чересчур ярко.
Девушка все усвоила, оценив по достоинству все, что вкратце узнала о судьбе своей благодетельницы и что предстояло еще раз обдумать.
Она приоделась и, воодушевленная наставлениями Филлис, начала с самой главной улицы, Оксфорд-стрит, так как пока еще не знала ничего лучше и популярнее. Какое-то время она торговала там парфюмерией, а потом, выяснив, что еще не самый рай, устроилась ассистенткой в воистину эксклюзивный магазин, но ушла и оттуда, когда ей надоело, поскольку, при поддержке Филлис, она находила недостатки даже на самой большой высоте. Виктории было противно продавать красивые платья чрезмерно уродливым или старым теткам, платья, которые лучше бы выглядели на ней самой — а это действительно было так, так что она стала фотомоделью: не в жанре порно, но в снимках все равно было достаточно эротики, чтобы смутить ее. А потом, оказавшись такой же противоречивой, как и Филлис, которая, с одной стороны, подталкивала ее, а с другой — предостерегала, начала позировать обнаженной другому фотографу. И все это время Виктория откладывала деньги, копила — они должны были стать будущим взносом за жилье, ее, собственное.
Увы, оказалось, что естественным окончанием съемки ню должен быть секс с фотографом, так что Виктория ушла.
Дедушка умер. По тому, как горевала Филлис, дети поняли, что это был не просто вонючий полумертвый старик с мочесборником, занимавший место, которое лучше было бы отдать живым.
На его место переехали мальчишки, а Филлис призналась Бесси и Виктории, что до этого у нее еще ни разу в жизни не было собственной комнаты. Обретя ее, она в буквальном смысле плакала от благодарности к жизни, судьбе или Богу.
Бесси, добродушная и беззаботная молодая женщина, лежа в темноте, сказала Виктории, что считала своего прадеда суровым: при нем ей было неловко. «Да, Виктория, иногда его слова меня очень огорчали».
Виктория промолчала. Она хорошо понимала, из какого сырья Филлис построила свою жизнь. Виктория сочувствовала Филлис так, как не сочувствовала ей ее собственная дочь, Бесси. Та попросту не могла: ей все досталось легко. А Виктория оказалась больше похожа на Филлис, чем ее собственная дочь.
