Ознакомительная версия.
— Обувную фабрику?
— Да.
Лила рассказывала так убедительно, как умела только она: на литературном итальянском описывала фабричную вывеску «Черулло», товарный знак на стельке «Черулло», обувь «Черулло», сверкающую, элегантную, как на ее рисунках, такую, что любой, кто хоть раз ее примерит, скажет, что будет носить ее, не снимая даже на ночь, — до того она красивая и удобная!
Мы смеялись, шутили.
Потом Лила замолчала. Казалось, она осознала, что мы просто играем, как когда-то играли с Тиной и Ну, нашими куклами, у подвального окошка, и заговорила по-другому, став больше обычного похожей на девочку-старушку:
— Знаешь, почему братья Солара считают себя хозяевами квартала?
— Потому что они сильные.
— Нет, потому что у них есть деньги.
— Думаешь?
— Конечно. Ты замечала, что Пинуччу Карраччи они не трогают?
— Да.
— А знаешь, почему они поступили так с Адой?
— Нет.
— Потому что у Ады нет отца, брат ни на что не годится, а сама она помогает Мелине мыть лестницы в подъездах.
Следовательно, либо мы должны заработать денег больше, чем Солара, либо, чтобы защитить себя, нам надо научиться давать отпор. Она показала мне острый сапожный нож, который взяла в мастерской отца.
— Меня они не тронут, потому что я некрасивая и у меня нет месячных, — сказала она, — а вот тебя могут. Если что случится — скажи мне.
Я смотрела на нее в растерянности. В свои почти тринадцать лет мы ничего не знали о законах, правосудии, государственных учреждениях. Мы с раннего детства повторяли все, что видели и слышали от взрослых. Разве справедливость восстанавливается не в драке? Разве Пелузо не убил дона Акилле? Я вернулась домой. По последним словам Лилы я поняла, что она заботится обо мне, и эта мысль наполнила меня счастьем.
9
Выпускные экзамены за среднюю школу я сдала на восьмерки, по итальянскому получила девятку и девятку по латыни. Мои оценки были лучшими в школе — лучше, чем у Альфонсо со средним баллом восемь, и намного лучше, чем у Джино. Несколько дней я наслаждалась своим абсолютным первенством. Отец очень меня хвалил и с того момента начал хвастаться перед всеми старшей дочерью, у которой девятка по итальянскому и даже по латыни девятка. Мать на кухне, стоя ко мне спиной и продолжая чистить овощи над раковиной, неожиданно сказала:
— Можешь в воскресенье надеть мой серебряный браслет, только смотри не потеряй.
Во дворе мой успех никого не интересовал. Там имели значение только любовь и парни. Когда я сообщила Кармеле Пелузо, что сдала экзамены лучше всех в школе, она, не дослушав, принялась взахлеб рассказывать, как смотрел на нее Альфонсо, когда проходил мимо. Джильола Спаньюоло очень расстроилась, потому что завалила латынь и математику и теперь пыталась реабилитироваться, в подробностях расписывая, как за ней ходит Джино и как она его не подпускает, потому что влюблена в Марчелло Солару, и Марчелло, возможно, тоже ее любит. Лила тоже не выказала особой радости. Когда я, предмет за предметом, назвала свои оценки, она спросила с издевкой:
— А десяток тебе не поставили?
Я сникла. Десятки у нас были только за поведение; по серьезным дисциплинам преподаватели не ставили их никому. Но одной этой фразы было достаточно, чтобы стало очевидным то, о чем я старалась не думать: если бы Лила пошла учиться в школу, в мой класс, если бы ей это позволили, у нее были бы одни десятки. Я всегда это знала, как и она, а теперь она еще раз мне это напомнила.
Я пошла домой. Мне было обидно быть первой и в то же время сознавать, что на самом деле я не первая. Вдобавок родители принялись обсуждать между собой, куда определить меня теперь, когда я получила среднее образование. Мать хотела попросить продавщицу канцтоваров взять меня к себе помощницей: ей казалось, что им как раз нужна такая умница, как я, чтобы продавать ручки, карандаши, тетради и учебники. Отец мечтал в будущем выхлопотать для меня через своих знакомых в муниципалитете какую-нибудь престижную должность. Мне было так грустно, что не передать словами; тоска нарастала, нарастала, нарастала и выросла настолько, что я перестала выходить из дома даже по воскресеньям.
Мое самодовольство исчезло без следа, как и хорошее настроение. Я смотрелась в зеркало, но видела в нем совсем не то, что мне хотелось бы видеть. Белокурые волосы потемнели и стали каштановыми. Крупный нос казался приплюснутым. Тело продолжало расти вширь, но не в высоту. Даже кожа испортилась: на лбу, подбородке и шее то и дело возникали архипелаги красных припухлостей, постепенно приобретавших фиолетовый оттенок и наконец превращавшихся в жирные желтоватые точки. Я по своей воле начала помогать матери: готовила, наводила в доме чистоту, убирала разбросанные братьями вещи, возилась с младшей сестрой Элизой. В свободное время я забивалась в угол и читала взятые в библиотеке романы: Грацию Деледду, Пиранделло, Чехова, Гоголя, Толстого, Достоевского. Иногда мне очень хотелось пойти в мастерскую к Лиле, поговорить о любимых персонажах, обсудить цитаты, которые я выучила наизусть, но я отказывалась от этой затеи, подозревая, что она скажет какую-нибудь гадость или начнет рассказывать об их с Рино совместных планах, о ботинках, обувной фабрике и деньгах, вселяя в меня уверенность, что чтение романов бесполезно, моя жизнь — убога, а в будущем мне суждено стать толстой прыщавой продавщицей канцтоваров в магазине напротив церкви или служащей в муниципалитете окривевшей и хромой старой девой.
Однажды в воскресенье я наконец решила хоть что-то предпринять, к чему меня подтолкнуло пришедшее по почте приглашение: учитель Ферраро звал меня на утренник в библиотеку. Я постаралась привести себя в порядок, стать такой же хорошенькой, какой с детства привыкла себя считать и выглядеть какой все еще надеялась. Я потратила кучу времени, выдавливая прыщи, отчего лицо стало еще краснее, надела мамин серебряный браслет и распустила волосы. Результат меня разочаровал: я все равно казалась себе уродиной. До библиотеки я еле дотащилась: жара своей распухшей потной лапой цепко сжимала весь квартал с самого утра.
У главного входа толпились ученики младшей и средней школы с родителями, и я сразу догадалась, что в библиотеке необычный день. Я вошла. Стулья были расставлены рядами и почти все уже заняты, на стенах висели цветные гирлянды. Здесь были священник, Ферраро и даже директор начальной школы с учительницей Оливьеро. Как выяснилось, учитель задумал вручить самым верным и постоянным, согласно его записям, посетителям библиотеки по книге. Поскольку мероприятие уже началось и обычная выдача книг была приостановлена, я села в глубине зала. Я поискала взглядом Лилу, но увидела только Джильолу Спаньюоло: она сидела вместе с Джино и Альфонсо. Мне было неудобно, я ерзала на стуле. Вскоре рядом села Кармела Пелузо с братом Паскуале. «Привет». — «Привет». Я прикрыла волосами щеки в пятнах.
Началось награждение. Ферраро зачитал список: первая — Раффаэлла Черулло, второй — Фернандо Черулло, третья — Нунция Черулло, четвертый — Рино Черулло, пятая — Элена Греко, то есть я.
Мне стало смешно, Паскуале — тоже. Мы переглянулись и чуть не прыснули; Кармела недовольно прошептала: «Над чем это вы смеетесь?» Мы ничего ей не ответили, снова переглянулись и, прикрыв рот рукой, затряслись от беззвучного смеха. Так, улыбаясь — не только губами, но и глазами, — я отправилась получать награду. Перед этим учитель несколько раз спросил, есть ли в зале кто-нибудь из семьи Черулло, не получил ответа и вызвал меня, пятую по списку. Ферраро посоветовал мне взять «Трое в лодке» Джерома К. Джерома, сказав, что это отличная книга. Я поблагодарила его и тут же спросила:
— Можно я возьму и передам призы семье Черулло?
Учитель отдал мне книги для всех Черулло. Когда церемония награждения закончилась, Кармела, сгорая от зависти, бросилась догонять Джильолу, которая болтала с Альфредо и Джино и прямо-таки светилась от счастья, а Паскуале опять начал меня смешить: рассказывать на диалекте, как Рино испортил зрение за чтением книг, как сапожник Фернандо не спит по ночам, перелистывая страницы, а синьора Нунция читает стоя, прямо у плиты, когда готовит пасту с картофелем — в одной руке книга, в другой — половник. Паскуале учился с Рино в начальной школе, они даже сидели за одной партой. Теперь, хохоча так, что из глаз брызнули слезы, он признался мне, что они оба, просидев в школе не то шесть, не то семь лет (их не раз оставляли на второй год), даже на пару, подсказывая друг другу, вряд ли прочтут что-нибудь длиннее вывески — «Табак», «Колбасная лавка», «Почта. Телеграф». Потом он поинтересовался, какой приз достался его бывшему однокласснику.
— «Мертвый Брюгге».
— Про привидения?
— Не знаю.
— Можно я пойду с тобой? Отдадим ему книжку вместе. Или, хочешь, я ему сам передам?
Ознакомительная версия.
