Бутерброд «а ля Пухарчук» застрял в горле. Я понял, что он не шутит.
— Ты это серьезно? — спросил я.
— Сам посчитай… — протянул он мне счет.
— Булка домашняя, — читал я вслух, — один рубль. Масло деревенское натуральное — два рубля. Варенье клубничное — два рубля. Сыр Российский с сырзавода — два пятьдесят. Колбаса сушеная — пять рублей. Итого: двенадцать рублей пятьдесят копеек.
— У тебя цены ресторанные или кооперативные? — мрачно посмотрел я на друга.
— Я по-честному, — опустил глаза Пухарчук.
— Да… кажется, твоя дружба мне слишком дорого обходится…
— Еще… за коньяк, — чуть слышно проговорил Пухарчук. — Два рубля.
— А коньяк с наценкой?
— Без наценки! — завертел головой Пухарчук. — По госцене!
— Ты мне одно скажи, — решил я вывести его на чистую воду. — Ты прикидываешься или меня за дурака принимаешь?
— А что я сделал? — отвернулся к окну Пухарчук. — И Закулисный тоже записывает, кому чего дает, я ведь мог тебе и не давать…
— А что ж ты сразу не сказал? — разъярился я. — Как паучище, заманил в ловушку и кровь из меня сосешь, тоже мне, друг называется. Если хочешь знать, я бы тебе последнее отдал…
— А у тебя и нет ничего, — буркнул Пухарчук.
— Ах так! — подпрыгнул я от таких слов. — А ну давай считать по новой, — гаркнул я, окончательно поняв, что мост доверия и дружбы между нами рухнул бесповоротно.
Мы уселись на развалинах моста и принялись считать.
— Почему так дорого стоит булка? — задал я первый вопрос своему оппоненту. — Пускай она домашняя, в булочной обыкновенная стоит шесть копеек. Сколько в твоем дурацком бутерброде уместится булок?
Мы прикинули на глазок размер домашней булки, которую продают в магазине, и начали считать.
— Шесть булок, — подвел я итог.
— Где ты видишь шесть! — закричал Пухарчук. — А надкушенное место почему не считаешь? Здесь две булки умещаются!
— А может, там и не было ничего? — нахальным голосом заявил я. — Мне столько съесть не под силу, может, ты ночью специально отгрызал от моего противного бутерброда, чтобы мне меньше досталось.
Пухарчук захлопал глазами от такого нахальства.
— Ладно, — сказал я, видя, что он сейчас очнется. — Согласен на полбулки.
— На две! — завопил Пухарчук.
— Булка! — твердо сказал я. — И ни крошки больше!
— Ладненько! — угрожающе пропищал Пухарчук. — Ладненько, пусть будет булка.
И тут до меня дошло, какой я дурак. Отвоевал булку, которая стоит шесть копеек, а то, что впереди варенье, на которое, как я подозревал, он взвинтит цену, масло деревенское, черт знает сколько оно стоит, сыр, колбаса…
— Итого: семь булок по шесть копеек, — подсчитывал зловеще Пухарчук, всем своим видом показывая, какую он делает мне огромную уступку. Будет сорок две копейки. А ручной труд? Это же не хлебозавод! — подскочил с загоревшимися глазками он. — А тесто какое?! Туда кладут и яйца, и масло, и…
— И скармливают таким дуракам, как я, — продолжил я его мысль. — В общем, ты можешь перечислять что хочешь, но на это безвкусное тесто и труд Софьи Михайловны… кидаю семь, ну ладно, восемь копеек… Итого: за булку я тебе должен пятьдесят копеек.
— Одно яйцо стоит десять копеек! — взвыл от такой несправедливости Женек.
— А сколько ты хочешь?
— Восемьдесят!
— А вот этого ты не видел? — показал я ему кое-что.
— Твоя Софья Михайловна случайно не шеф-поваром в «Метрополе» работает? Такую дрянь слепила…
— Ладненько, — мстительно оборвал меня Пухарчук. — Твоя цена?
— Могу набросить еще две копейки! И не больше.
— Хорошо… А вчера: «Какая булочка! Какая булочка!» — пытался вывести меня из терпения Пухарчук. — Я тебе это припомню. Пусть будет пятьдесят две копейки, — записал он в блокнотик. — А масло деревенское во сколько ты тогда оценишь, ведь оно же не из магазина?
— А в деревне сейчас тоже натурального масла нет, — огрызнулся я. — Коров неизвестно чем кормят, лугов не осталось, коровы сена никогда не видели, так что никакой разницы не вижу.
— Как лугов не осталось?! — закричал Пухарчук. — Сам же говорил, что такого масла не ел?
— Говорил. Лучше ел, а хуже нет. Ты посмотри, какое оно желтое, твоя дежурная думала его выбросить, а потом решила скормить тебе.
— Что ты врешь! Желтое самое вкусное!
— Желтое самое противное!
— А что же ты ел тогда, если оно противное?
— Назло тебе!
— Ладненько, — сморщился Пухарчук. — Пусть будет как в магазине. Согласен?
От этого факта я уйти никуда не мог, ясное дело хуже просто не бывает.
— Мы с тобой съели килограмм, — считал Пухарчук.
— Килограмм пополам… рубль семьдесят и пять копеек. Согласен?
— Килограмма не было! — заявил я. — Грамм триста.
— Что?!
После бурных прений сошлись, что масло обошлось мне в девяносто пять копеек, а варенье — в один рубль пятьдесят.
— А теперь — сыр! — сделал ударение Пухарчук на слове «сыр» и повторил его со значением: — Сыр!
— Да — сыр! — собезьянничал я. — Сыр! Сыр! Сыр! и к тому же ворованный с сырзавода! А если я кому-нибудь сообщу, что ты скупаешь ворованное, можешь распрощаться с филармонией, здесь такие воришки не нужны…
Я был зол. Пухарчук не ожидал от меня такой подлянки.
— Я не скупаю ворованного, мне его подарили, — пробормотал он растерянно.
— Это еще хуже, ты знал и молчал, за это знаешь, что бывает?
И тут передо мной отчетливо всплыла мерзкая рожа, которая ухмылялась сквозь прогнившие зубы и цедила:
— За козла-хозяина! Чтоб ему с насеста не слезать!
Меня всего передернуло, надо же такому привидеться.
— Про сыр мы потом поговорим, — ответил дребезжащим голосом Пухарчук. — А колбаса? — закричал он со слезами на глазах. — Сейчас скажешь, что пересохла?
Про колбасу я что-то ничего не мог придумать. Женек бегал по комнате, торжествуя победу. Сейчас он отыграется, колбаса была самой дорогой составной частью этого жуткого бутерброда «а ля Пухарчук».
— Ну? — то и дело поглядывал на меня Пухарчук. — Ну? Это я еще по-дружески, по магазинной цене уступил, а у частника знаешь, сколько стоит?
— Частники сухую колбасу на огородах не выращивают, — старался я сохранить спокойствие и как-нибудь выкрутиться из этого положения.
И, главное, улика была налицо. Пухарчук оторвал от глянцевой поверхности сыра шпалу и положил ее передо мной. Она весила даже больше, чем полкилограмма.
— Черт с тобой, — сдался я. — Давай счет.
Пухарчук с радостным визгом выложил мне информацию:
— Булка — пятьдесят две копейки, масло — девяносто нить, варенье — один рубль пятьдесят копеек, сыр… — тут он запнулся и посмотрел на меня.
— Ворованный, — презрительно сказал я. — За это у нас сам знаешь…
И опять, словно наваждение, появилась перед глазами гнусная рожа.
— Ша! Не гони, баклан! — увидел я на уровне глаз два растопыренных пальца.
— Итого… — донесся до меня голос моего бывшего друга. — С тебя девять рублей девяносто семь копеек. Я сейчас еще три копеечки займу, и ты мне будешь должен ровно десять рублей. И вот здесь распишись.
Он ткнул мне в нос блокнотик, где я с удивлением увидел расчерченные графы, в которых стояли имена Пети, Коли, Левшина, и теперь рядом с ними появилось мое.
— Петя, — читал я вслух. — Два рубля пять копеек, Коля — пятнадцать копеек, Левшин…
Напротив Левшина сначала стояло пятьдесят копеек, потом это было вычеркнуто и исправлено на один рубль. Напротив моей фамилии тоже были вычеркнуты пятьдесят копеек и сейчас громоздилась жирная цифра — десять.
— Это что же? — грозно спросил я его. — Ты тоже долговую яму открыл? Под Закулисного работаешь?
— При чем здесь Закулисный? — покраснел он. — В долг даешь, а попробуй все запомни.
— В общем, так, — поднялся я. — Во сколько мне обошелся твой бутерброд?
— Семь рублей девяносто семь копеек, — тут же выстрелил Пухарчук. — Три копеечки я тебе занимаю, будет восемь рублей, два рубля коньяк — итого: за тобой должок десять рублей.
— Короче! — командирским голосом произнес я. — Плачу тебе только за коньяк и за то, что съел. Мы насчитали всего семь булок. Я съел одну, вот за это тебе и плачу, то есть один рубль и… тринадцать копеек, — подсчитал я на бумажке. — Плюс коньяк два рубля. Твоя дружба мне будет стоить всего три рубля тринадцать копеек. А оставшийся бутерброд «а ля Пухарчук» можешь засунуть себе… Теперь иди и жалуйся Закулисному.
— Мы так не договаривались! — Женек задергал головой, сморщил носик… — Ты его уже надкусил!
— Вот за это тебе и плачу!
— Так нечестно! — показались слезы на его глазах. Куда я его теперь дену? Ну хочешь, без колбасы за пятерочку?
— Я на тебя буду жаловаться, — сказал я. — За то, что ты позоришь Куралесинскую филармонию, вымогаешь продукты и спекулируешь ими. Ты позоришь высокое звание артиста! Сейчас пойду и расскажу все Закулисному.
