— Ну пожалуйста, проснись, — скулю я.
— Что случилось? — бормочет мой прекрасный принц и по совместительству муж.
— Мама! У двери!
Кричалка действует, как ожог. Он вскакивает и, морщась, бежит в ванную.
Она входит в прихожую, бледная и прекрасная леди По. За ней шлейфом тянется тонкий аромат Delice. Чуть постаревшая Натали позволяет себя обнять, одновременно выскальзывая из легкого соболиного манто. Шубка остается у меня в руках, а она входит в комнату и достает из сумочки сафьяновый коробок.
— Это тебе, дорогая! — Судя по вступлению, мама раздражена. — Прости, не поздравила с днем рождения, но получить подарок никогда не поздно, верно?
Я растерянно улыбаюсь, благодарю, одновременно раскладывая соболей на кушетке. Она примеряет маски, выбирая печально ностальгирующую. Затем, искоса взглянув на себя в зеркало, понимает, что ошиблась. На секунду теряется, а затем, улыбаясь, нежно треплет меня по щеке. Я научилась читать ее, и мне нравится эта «книга» без начала и конца. Принимаю ее ласки с удовольствием — жмурюсь, тянусь к ней, пытаясь прижаться. Недоступная Натали отстраняется, думая, как бы не испортить «естественный» макияж и не растрепать идеальное каре. Совсем как в детстве. Сахарная идиллия рассыпается на миллиарды песочных крупинок — в дверном проеме возникает сияющий и надушенный Артур, живая картинка из дорогого глянца. Полы его халата полыхают драконьими шеями и языками.
— Ой, здрасьте! — хрипло приветствует свою «великую» тещу херувим. — Как добрались?
Он принимает позу доброго самаритянина, но ее не проведешь. Мгновенно превратившись в леди По, она игнорирует вопрос и, многозначительно вскинув длинную бровь, бросает замечание:
— Уже день, Артур. Почему вы встречаете меня в таком виде?
— Я у себя дома, — дерзит остолбеневший от «беспрецедентной наглости» принц и ретируется в спальню…
— Неужели?! — Этот вопрос торжествующая Натали адресует уже мне.
Ненавижу колкости и подначки близких. Боюсь семейных драм и скандалов. И все оттого, что не обучена достойно выходить из подобных ситуаций. Это конечно же бабушкин промах. Поэтому старательно сглаживаю неловкость, предлагая ей кофе по-венски и шоколадные крекеры.
— Не беспокойся, я ненадолго… и совсем не устала. Через час конференция. Кажется, я тебе говорила… — Она задумчиво смотрит на часы и, встрепенувшись, проявляет запоздалый интерес: — Ну, расскажи о себе.
В последнее время наше общение приняло форму бесконечной мыльной оперы с плохими диалогами и отвратительной режиссурой. Мы упрямо не замечаем факта превращения наших отношений в громоздкие неуклюжие торосы, и с каждым разом их становится больше. Я ведь тоже умею так общаться — светски, поверхностно, не вникая в детали. Поэтому, слегка касаясь ее руки, нежно шепчу:
— У нас все хорошо, мам.
Она вновь оглядывает гостиную. Взгляд ее останавливается на кресле, которое я когда-то неосторожно обещала отдать на реставрацию.
— Вижу, здесь ничего не изменилось. — Глаза ее затуманиваются, она гладит потертый подлокотник. — Помню, как я, совсем крохой, сидела на нем, представляя себя королевой… подумать только, это был мой трон.
Вся эта нелепейшая игра невыносима! Я не выдерживаю и, улыбаясь, показываю на живот:
— Изменилось, мам. Здесь вновь поселилось счастье. Она пристально смотрит на меня и наконец обнимает. Я начинаю плакать…
@
— Не надо плакать, деточка. — Добрый крепыш берет меня за руку. — Все образуется.
— Мама, — шепчу я, глотая слезы, — я соскучилась, доктор…
— Так позвоните ей… В чем же дело? — Старичок хватает с тумбочки телефон и подает мне.
Но я отстраняю его руку:
— Она не звонит. Артур наверняка ей сообщил… — На глаза наворачиваются слезы.
— Не нужно гадать, — настаивает доктор, — звоните сейчас же!
@
Мама появилась в больнице к вечеру. Я никогда не видела ее в таком состоянии. Она была вне себя — взгляд пылал ненавистью ко всему человечеству, не причесанная, наспех одетая и — о, ужас! — без макияжа.
— Этот gredin, мерзавец, не счел нужным сообщить о… том, что случилось с тобой! — Она заломила руки, глаза увлажнились. — Вы не приехали, и я, конечно, начала тарабанить по всем известным телефонам, но, увы.
Она присела на краешек кровати, не зная, как себя вести. Ее «высокое искусство» не предусматривало подобных situation. Я должна была понять — выключенные телефоны ее оскорбили. Решив, что у нас изменились планы и я, по обыкновению, забыла предупредить ее, рассерженная Натали на следующий же день улетела в Европу, и вот… пожалуйста… Она описала всю гамму своих переживаний, когда узнала о моем état de santé critique — критическом состоянии. Я успокаивала ее, одновременно любуясь игрой эмоций на утонченном профиле.
Мы проговорили до утра, держась за руки, словно боялись потерять друг друга. Отбросив всякие намеки, она прямо спросила меня, хорошо ли Артур ухаживает за мной, впервые за два года нашего брака назвав его по имени. Слабо улыбнувшись, я покосилась на засохшие гвоздики. Их было четыре. Она все поняла без слов. Брезгливо схватила кувшин и вылетела из палаты.
Наш диалог не касался лишь одной темы, рядом с которой семейные передряги меркли. И я была благодарна ей за внутреннюю силу, которая каким-то чудодейственным образом распространилась на меня. На тот момент эта близость стала моим спасением.
Днем я проснулась от аромата свежих роз и груш — золотисто-кремовый букет был настолько велик, что закрывал почти весь проем окна, но я все же смогла разглядеть дерево, покрытое выпавшим за ночь снегом. Идиллическая картинка напоминала предсвадебные приготовления невесты.
На тумбочке выросла горка фруктов, а рядом, на кружевной салфетке, трогательно притулилась китайская чашечка с серебряной ручкой на резном фарфоровом блюдце. Теперь я не была одинока, наоборот — необходима. Неужели обязательно стать несчастной, чтобы ощутить свою значимость и нужность? Почувствовав свое особое положение в жизни прекрасной Натали, я перестала хандрить. Мир вернул былую красоту, собравшись из разрозненных пазлов в единую картинку. Правда, в нем не было места лишь одному герою.
@
Она вошла в палату с двумя типами в зеленых бумажных халатах. Доктора задали короткие вопросы и, многозначительно переглянувшись, удалились. А она уже говорила с кем-то по телефону, перечисляя названия «чудодейственных» снадобий, которые должны поставить меня на ноги. Совсем как дирижер гигантского разноголосого хора, она раздавала указания, требовала и звонила, звонила, переворачивая с ног на голову мой скудный больничный быт. К полудню к нам потянулись курьеры с кульками лекарств и приспособлений, а затем массажисты, ортопеды, узкие специалисты и даже настоящий экстрасенс. Последний долго кружил вокруг меня, размахивая руками и бормоча себе под нос нечто похожее на заклинания. Леди По подолгу разговаривала с каждым из них, записывая длинные назначения, и опять звонила…
К вечеру следующего дня ее телефон раскалился до температуры кипения, только на этот раз от входящих. Звонили оттуда, где необходимость ее присутствия обусловливала обязательства перед «высоким искусством», подтвержденные многочисленными пунктами в некоем контракте. «Высокое искусство» не прощало пренебрежительного отношения. Оно могло отомстить, поставив жирный крест на renommée. Леди По начала раздражаться, отвечая на звонки коротко и сухо, путая значения прилагательных, сбиваясь с мысли и искоса поглядывая в мою сторону. Плохой знак.
В раннем детстве я уверенно называла мамой бабушку, а будучи подростком, страшно обижалась, считая мамину одержимость работой невнимательностью и даже холодностью к нам… У нас не было взаимопонимания и тепла, не было всего того, что естественно в отношениях любой матери и ребенка. Мама парила в «высоком искусстве», обладая поистине энциклопедическими знаниями в той области, где не было места «слащавому сюсюканью», пусть это даже и единственный ребенок. Иногда мне казалось, что я мешаю ей своим существованием, например, задавая «глупые вопросы» или отказываясь заниматься музыкой, уроки которой ненавидела всей душой. Она отстранялась — презрительно хмурилась исподлобья, уходила в спальню, запиралась на ключ, и выманить ее оттуда не представлялось никакой возможности. Ее отчужденность рождала чувство вселенской вины и страха потерять ее. Тогда я забивалась в любой свободный угол и начинала рисовать, а если такого угла не находилось, я, как улитка, пряталась в свой мир, и вытащить меня оттуда могла только бабушка.
В конце концов прекрасная Натали не выдержала и объявила, что должна вернуться к священным камням Саамы. Далее последовало сухое перечисление фактов — долг превыше всего, да и подписанный контракт не предусматривает отлучки эксперта ее класса более чем на три дня. Правда, есть одно «но», которое конечно же перевешивает остальное: если я не обойдусь без нее, она вынуждена будет остаться. Это «вынуждена» тут же решило все в ее пользу. Я отпустила ее, умудрившись напоследок ощутить себя законченной эгоисткой. Оставалось только найти необходимые слова, чтобы соблюсти приличия. Не раздумывая, я уверила ее, что справлюсь, ведь мы с ней «одного поля ягоды» и работа для каждой из нас превыше личного… и так далее и тому подобное. Особенно удачно сложилось с фразой «так уж мы с тобой устроены». Она поверила моей «искренности» или заставила себя поверить.
