— Я переделаю.
— Когда?! — рявкнул муж. — Тебе через два дня это сдавать!
— Возьму каталоги, наберу стандартную мебель. Функциональный минимализм. Стены под покраску, на пол плитку, самый простой свет. Все в единой цветовой гамме. Три цвета. Синий, белый, желтый.
— Синий? Белый? Ты в своем уме?! — Валере начинает «срывать резьбу». — Как можно быть настолько бестолочью?! Почему я обо всем думаю?! Я — уполномоченный по правам человека, говорю тебе, дизайнеру, какие цвета выбрать!
Я виновато опускаю глаза. Действительно. Есть определенный парадокс в происходящем.
— Значит, так, сделаешь ей, чтоб побольше красного, розового, окантовки чтоб обязательно золотые, ручки, вся эта дребедень… Как ее?
— Фурнитура.
— Да. Лепнину всякую можно, шторки дурацкие из стеклянных бус. Ну, как в техасском борделе позапрошлого века должно быть, понимаешь?
— Спасибо, — пристыженно говорю я, усаживаясь за компьютер.
— Господи, Одинцова, вот за что тебе так повезло? — спрашивает муж, но уже беззлобно, хитро и, как всегда, очень выразительно улыбаясь. Это выражение называется «Правда, я лучше всех?».
— Должно быть, я в прошлой жизни сделала что-то очень хорошее.
И разговор продолжается уже в мажорных интонациях. Валера тяжко вздыхает и таращит на меня глаза, одновременно поджимая губы, потом спрашивает.
— Это что, шутка была? Вот все у тебя так. Никакой серьезности. Почему я должен жить в цирке?
— Прости, пожалуйста, — искренне прошу я.
— За что? За то, что ты превратила мою жизнь в ад? — приподнимает брови муж с полуулыбкой, которая в любой момент может перейти в волчий оскал. — Ты же меня узурпировала без остатка! Я целыми днями занимаюсь тем, что устраиваю нашу жизнь! От тебя же никакого толку! Ты знаешь, что от тебя никакого толку?
— Угу, — киваю я и повторяю: — Прости, пожалуйста.
— Да ладно уж… — кокетливо подмигивает мне Валера.
Ему пора уходить.
У порога он оборачивается:
— Поработай сегодня. Хорошо?
— Угу, — уныло киваю я.
Тут тон мужа внезапно меняется на серьезный. Он втягивает ноздри и вытягивает шею.
— Что-то не вижу энтузиазма. Лера, если ты думаешь, что мне надо, чтобы ты чем-то по жизни занималась, — ты ошибаешься. Мне это на фиг не вперлось. Мне проще запереть тебя дома и наплевать, как ты тут и что. Вот честно! В сто раз меньше геморроя!
На этой оптимистичной ноте Валера хлопнул дверью.
Через окно кухни я увидела, как он прошел по дорожке к гаражу, раздался писк дистанционного устройства. Ворота мягко открылись. Муж сел в машину и почти мгновенно рванул с места.
— Мам! — раздался за спиной голос Лизы.
Я обернулась. Наше чудо стояло посреди кухни босиком, потирая глаза.
— С добрым утром, — говорю я, складывая руки на животе. — Ну что? Завтракать и в сад?
— Мам, а можно, я сегодня в садик не пойду? — Лиза задает свой ритуальный ежеутренний вопрос.
— Нет. Умываться, завтракать и на работу. Развиваться духовно и физически.
— Ну ма-а-ам! — начинает ныть Лиза. — Ты же все равно дома!
— Во-первых, у меня сегодня встреча, а во-вторых, даже если я дома, то все равно работаю, — строго отвечаю я.
— Зачем тебе вообще работать, если ты все делаешь через пень-колоду? — надувшись, ворчит Лиза.
— Тапки надень, ноги замерзнут, — отвечаю я, стараясь справиться с бессильной яростью.
Папа для Лизы божество. Все, что он говорит, есть истина и принимается на безоговорочную, святую веру. Нельзя сердиться на Лизу за то, что она его слова повторяет.
Сзади раздается шарканье. Лиза надела папины тапки и шкандыбает в ванную, стараясь их не потерять. Это выглядит так смешно и трогательно, что я не могу удержаться от улыбки и, резко взмахнув рукой, сбиваю чашку с края кухонного стола. Лиза оборачивается, строго глядит на лужу и осколки, затем, вздохнув, почти как папа, произносит:
— Мама, какая ж ты бестолочь… — и, качая головой, уходит в ванную.
«Почти» потому, что Валера вздыхает с легкой, трепещущей улыбкой, которая позволяет надеяться, что он просто так шутит. А Лиза повторяет его реплики с необыкновенной серьезностью. То есть она на самом деле, с детской верой считает меня бестолочью.
[+++]
Впрочем, иногда «культ папы» мне на руку. К примеру, не надо уговаривать Лизу садиться в детское автокресло и пристегиваться ремнями. «Мама наша — тот еще водитель. Если с тобой что-нибудь случится, я застрелюсь», — сказал ей как-то Валера. С тех пор наша королевна привязывает себя так тщательно, что даже проверять не надо. И никогда не просится на переднее сиденье.
До самого детского сада Лиза учит меня водить. Едем мы из пригорода, так что ее урок длится полный академический час.
— Не надо обгонять автобус по встречной, — серьезно говорит она. — Поедем за ним.
— Не опоздаем? — я послушно пристраиваюсь в хвост пригородному автобусу, который тащится как старый больной динозавр.
— Лучше немного опоздать, чем разбиться, — назидательно отвечает мне дочка.
— Логично, — соглашаюсь я.
Через пару километров автобус сворачивает к остановке, и мы наконец получаем возможность ехать с нормальной скоростью. Внезапно слева появляется и тут же нас обгоняет жемчужно-серый «Линкольн Навигатор». Я непроизвольно сворачиваю голову в его сторону. Редкая машина в наших краях. А какая красивая, какой цвет!
— Не глазей по сторонам! — тут же кричит бдительная Лиза. — Впилимся во что-нибудь!
Мое терпение начинает потихоньку давать слабину.
— Слушаюсь, ваше высочество, — говорю я, — но позвольте заметить, мэм, мы с вами едем в танке и довольно медленно. Поэтому если наш а-агромный джип во что-то и «впилится», как ты говоришь, то бедное «что-то» раскатаем в лепешку. А наша страховка покроет все убытки.
— Тебе бы только деньги тратить, — парирует Лиза.
Когда пар грозит сорвать клапана, надо хоть немного сбросить давление. У меня вырывается сварливое:
— Ну, учитывая, что за три года мы заплатили этим жлобам почти десять тысяч, будет справедливо, если и они хоть раз на наш ремонт разорятся.
Самое ужасное, что на самом деле я так не думаю!
— Не отвлекайся, веди машину, — ровным, спокойным, учительским тоном прерывает мои рассуждения Лиза.
Тут я начинаю заводиться, но знаю, что если только открою рот и позволю себе начать говорить — мгновенно дойду до состояния, в котором сама себе противна. («Не смей со мной так разговаривать! Я тебя родила, я ночей не спала, я работу себе выбрала такую, которую можно дома делать, чтобы ты с мамой росла, а не с чужой теткой!..» — Фу!) Но сдерживаться так трудно, что у меня из глаз начинают катиться слезы. Нет, нельзя себя жалеть, нельзя устраивать истерики Лизе. Она ведь не со зла. Она ребенок. Ей всего пять лет. Она повторяет за Валерой. Я для нее не авторитет. Она меня совсем не уважает. Потому что у Валеры справедливые претензии. Мне даже возразить нечего. Да, я ничтожество. Да, он заботится обо всем. Да, я вишу на его шее мельничным жерновом. Не в материальном смысле. На жизнь себе я могу заработать. И даже на хорошую жизнь. Просто я «социальный инвалид» — не чувствую других людей, не умею с ними общаться и строить отношения. Как с Натэллой. Надо было по-простому, чтоб дорого-богато, а стоит три копейки. Это же так просто! А я что? «Простота, возведенная в концепцию». Тьфу! Дура! Дура!
Слезы уже катятся по щекам градом. Правда, нечем крыть? Правда! Правда! Правда!
— Мам, не истерикуй! — недовольно одергивает меня Лиза. — Мы сейчас точно во что-нибудь врежемся!
Я прикусываю себе губы с такой силой, что чувствую во рту соленый вкус крови. Глубоко вдыхаю и начинаю медленно выдыхать, считая про себя: раз, два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь, девять, десять. Потом еще раз и еще. На светофоре останавливаюсь и опускаю взгляд на свои руки, чувствуя, что с ними что-то не так. Пальцы одеревенели и побелели от напряжения, с такой силой я сжимаю руль.
Наконец, последний поворот — и мы перед знакомым зеленым забором.
— Приехали, — говорю я, прикладывая тыльные стороны ледяных ладоней к опухшим глазам.
В Лизиной группе всего пять детишек и очень деятельная воспитательница. Она уделяет много внимания не только каждому ребенку, но и каждому родителю. А мне совершенно не хочется слушать ее нотации, что ребенок не должен видеть родителя неуверенным, сомневающимся или трясущимся от страха. Он, ребенок, от этого теряет чувство безопасности. Хватит с меня на сегодня учителей жизни.
— Доброе утро, Лизонька! — ласково улыбается Майя Михайловна моей дочке. — Ну что, будем сегодня ставить мировой рекорд вольным стилем?
При садике есть бассейн, и наша Лиза там первая пловчиха.
— Будем! — радостно кивает она и убегает от меня в раздевалку. — Пока, мам!
