Слезы неудержимо текли у нее из глаз, прокладывая две темные бороздки через тушь для ресниц, тени на веках, пудру на щеках и губную помаду.
Филип инстинктивно отскочил к стене и встал, зажатый там между столом и шкафом, заложив за спину вмиг похолодевшие руки; так он и застыл в своем укрытии, словно ожидая нападения.
— Лоуренс! — закричала мисс Джерри в трубку. — Как я рада, что ты дома! Ко мне тут пришел молодой человек, предлагает мне роль в своей пьесе. — Горькие слезы все текли ровно по выверенному маршруту — по двум бороздкам на щеках. — Знаешь, какую он мне предлагает роль? Я скажу тебе об этом только после того, как вышвырну вон этого нахала не только из своего номера, но и из отеля!
Филип от этих слов совсем прилип к стене.
— Да успокойся ты, Лоуренс! — Она еще усилила свой поставленный голос. — Надоело мне выслушивать твои медоточивые извинения! Роль женщины сорока пяти лет, — рыдая, она чуть не касалась губами трубки, — злой, неряшливой, уродливой, ненавистной всем владелицы пансиона, которая подглядывает в замочные скважины, подслушивает у дверей, да еще и дерется с членами своей семьи… — Сломленная, будто неожиданно свалившимся на нее горем, она сжимала телефонную трубку двумя руками, и, так как льющиеся потоком слезы не давали ей говорить, уже только слушала. Филип тоже слышал в трубке мужской голос — тот беспрерывно говорил что-то, — видимо, убеждал ее успокоиться, зря не волноваться.
Наконец, не обращая больше никакого внимания на тревожный голос в трубке, мисс Джерри встала.
— Мистер Блумер, — молвила она чуть ли не с зубовным скрежетом, прилагая явные усилия воли, чтобы произнести его фамилию, — скажите на милость, каким образом вам в голову пришла светлая идея предложить мне такую богатую, такую пленительную роль?
Филип старался не терять самообладания, собрать все силы, пока стоял в своей нише между столом и шкафом.
— Понимаете, — заговорил он пискливым, давно забытым мальчишеским голосом, — я видел вас в двух пьесах…
— Заткнись, ради Бога! — бросила мисс Джерри в говорящую трубку; потом с холодной улыбкой подняла глаза на Филипа. — Ну, выкладывайте, мистер Блумер, в каких именно пьесах вы меня видели?
— «Солнце на востоке», — прохрипел Филип, — и «Возьмите самых последних»…
Новый поток слез готовился вот-вот хлынуть вновь из прекрасных темных глаз.
— Лоуренс! — прорыдала она в трубку. — Знаешь, почему он предлагает мне эту роль? Оказывается, видел меня в двух пьесах — в двух твоих великих хитах. В роли шестидесятилетней ведьмы в «Солнце на востоке» и еще в другой — матери Богом проклятого выводка ирландских хулиганов в «Возьмите самых последних»… Ты погубил меня, Лоуренс, погубил! Мне конец!
Филип, выскользнув из своего неудобного пристанища, тихонько приблизился к окну и выглянул наружу: не меньше двенадцати этажей… Ничего себе!
— Все, буквально все видели меня в этих ролях! Теперь, как только появляется пьеса, где есть мать — сморщенная старуха, говорят: «Позвоните Адели Джерри». Не забывай: я женщина в полном соку, в расцвете таланта! Мне нужно играть Кандида, Гедду1, Жанну д'Арк! А все прочат меня только на одну роль — престарелой мамаши героя! Или, еще хуже, содержательницы нищенского пансиона!
Филип, глядя сверху на Мэдисон-авеню, невольно скорчил кислую мину.
— И кто во всем этом виноват? Кто удружил мне? — Голос мисс Джерри зазвучал по-театральному — в полную силу, трагически. — Умолял меня, клянчил, канючил, кнутом и пряником заставил меня сыграть эти две отвратительные роли?! Лоуренс Уилкес! Только он, он один, несет полную ответственность за гибель великолепной театральной карьеры великой актрисы. Знаменитый Лоуренс Уилкес обманным путем заставил меня сыграть роль матери, когда мне исполнилось всего тридцать три!
Филип только втягивал голову в плечи, слушая, как ее глубокий голос набирает силу, заполняя своей мощью все пространство комнаты.
— И ты еще удивляешься, — она сделала перед телефонной трубкой широкий жест рукой и всем предплечьем, — почему я не хочу выходить за тебя замуж?! Можешь присылать мне букеты цветов, книги, билеты в театр; писать мне письма, лицемерно утверждая в них, что тебе, мол, все равно, с какими мужчинами я встречаюсь! Начиная с этого момента, я намерена гулять со всем гарнизоном губернаторского острова! За обедом я буду сидеть каждый день рядом с тобой, но зато с другим мужчиной… Я ненавижу тебя, Ларри, ах, как я тебя ненавижу!..
Устав наконец от криков и рыданий, она бесшумно опустила трубку на рычаг, медленно, словно испытывая острую боль, дотащилась до глубокого кресла и беспомощно погрузилась в него — вся мокрая, в испачканном, смятом платье, выбившаяся из сил, надутая, словно обиженный ребенок.
Филип, сделав глубокий вдох, повернулся к ней… Мисс Джерри устало от него отмахнулась.
— Здесь нет вашей вины. Вот уже третий год я прохожу через такие мучения. Вы просто жертва событий, больше ничего.
— Благодарю вас, — поспешно откликнулся Филип.
— Такая молодая еще женщина, как я! — беспомощно застонала мисс Джерри, став в эту минуту похожей на маленькую обиженную девочку в своем глубоком, слишком просторном для нее кресле. — Никогда у меня больше не будет приличной роли! Никогда! Только одни матери, мать их… — Она вовремя остановилась. — Этот человек доконал меня. Никогда не имейте с ним ничего общего! Это не человек, — это маньяк, эгоист! Если вдруг во втором акте дадут занавес — распнет родную бабушку! — Она вытерла глаза, и косметика расплылась по всему ее лицу. — Представьте, он еще хочет, чтобы я вышла за него замуж! — И демонически засмеялась.
От этого смеха у Филипа мурашки поползли по спине.
— Я вам так сочувствую… — Больше он не мог произнести ни слова, — в нем вновь проснулся парнишка с фермы, например помощник дояра.
— Он сказал, чтобы вы пришли и забрали свою пьесу. Живет рядом, через дорогу — в Чатхэме. Позвоните снизу, от консьержа, и он спустится к вам.
— Благодарю вас, мисс Джерри.
— Ну-ка, подойдите поближе! — приказала она, когда слезы ее иссякли.
Он медленно подошел, и она, прижав его голову обеими руками к своей роскошной, пышной груди, поцеловала в лоб; потом ухватила за смешно торчащие уши и напутствовала:
— Ты такой милый, чистенький, глупый мальчик! Я правда рада, что в театре подрастает новое поколение. Ну а теперь ступай!
Филип медленно приблизился к двери, там остановился, повернулся к ней, — ему вдруг захотелось тоже что-нибудь сказать ей на прощание. Но когда он увидел Адель Джерри — как она сидит в этом кресле, уставившись невидящим взглядом в пол, а на лице ее, очень грустном, выпачканном краской, выпукло проступает не такой уж молодой возраст, — то отказался от своего намерения. Тихо открыл дверь, выскользнул в коридор и так же тихо прикрыл ее за собой.
Перешел через улицу, глубоко, всей грудью вдыхая холодный, свежий воздух; вот этот подъезд: он позвонил Лоуренсу Уилкесу от консьержа.
Когда Уилкес вышел из лифта с экземпляром пьесы «Дом страданий», Филип сразу узнал его: опрятно, очень элегантно и со вкусом одет; видимо, только что посетил парикмахерскую, но лицо измученное, даже изможденное, — такие лица в киножурналах новостей у тех, кому удалось остаться в живых после первого воздушного налета, но они уже не надеются спастись от второго.
— Мистер Уилкес, — произнес Филип, — это я…
Уилкес посмотрел на него, улыбнулся, и, словно принося извинения, смешно склонил голову на одно плечо.
— Молодой человек, в театре нужно хорошо усвоить одну важную вещь. Никогда не говорите актрисе, какую роль, по вашему мнению, она может сыграть! — Протянул ему его пьесу «Дом страданий», повернулся и не торопясь направился к лифту.
Филип глядел ему вслед, покуда за двустворчатой дверью лифта не скрылась его спина в пиджаке безукоризненного модного покроя. Потом выскочил на улицу и помчался как угорелый через весь город по направлению к «Гилд-театр».
Майкл Пилато нарочито зло пихнул дверь хибары Виктора — она широко распахнулась. Вывеска «Ланчи для водителей грузовиков. Добро пожаловать!» качнулась у него над головой. Вздрогнули и бледные тени, отбрасываемые в сумерках красными лампочками на асфальт федеральной дороги.
— Виктор, — произнес Майкл по-итальянски.
Виктор стоял облокотившись на стойку бара и читал статью Уолтера Уинчелла в разложенной перед ним газете; он радушно улыбнулся.
— Майкл, как я рад тебя видеть!
Майкл грохнул дверью.
— Гони три сотни! — потребовал он; его высокая, пять футов, полная, солидная, как у какой-нибудь важной персоны, фигура четко выделялась на фоне двери. — Ты должен мне триста долларов, и вот, Виктор, я пришел, чтобы получить долг.
