— Поняла. — Она беспомощно оглядела сад. — Не знаю, есть ли здесь щавель…
Подошла Мод с моим джином и зеленым бокалом с жидкостью цвета мочи для миссис Бобрихи — как я понял, знаменитым вином из одуванчиков. Я залпом проглотил половину своей порции. Миссис Б. опять сделала вид, что не заметила.
— Вы говорили о своей мачехе, — отхлебнув из бокала и с любопытством глядя поверх него, напомнила она.
— Разве? Ее зовут Хермайони, — сбивчиво пояснил я.
— Очень… красиво. Она тоже ирландка?
— Да. Ее родители были квакерами.
— Квакерами! — взвизгнула она, удивленно раскрыв глаза и шлепнув ладошкой по крутой груди. У меня создалось впечатление, что она не была уверена, кто такие квакеры. — Правда, никто не отвечает за своих родителей, — поправилась она. — Кому-кому, а мне-то следовало помнить! — Откинув голову, она визгливо, заученно, как героиня в трагической опере, рассмеялась. Я было подумал упомянуть о своем родстве по материнской линии с королевой; разумеется, необязательно быть снобом, но такие вещи впечатляют.
Я допил джин и красноречиво повертел в пальцах стакан, но она не захотела понять намек.
— И у вас есть брат, да?
Она вдруг принялась с интересом разглядывать обтягивающий ее большие круглые коленки ворсистый бархат платья.
— Есть, — необычайно высоким вымученным голосом подтвердил я, будто обвиняемый в убийстве, отвечающий на первый, самый страшный вопрос следователя.
— Есть, — тихо повторила она. — Вы об этом не говорили.
— Не было повода.
— Мы думали, вы единственный ребенок.
— Извините. — Непонятно, за что я извинялся. Мною вдруг овладели обида и злость. Ник! Ник все им рассказал. Миссис Бревурт поставила бокал на скамейку, поднялась, прошлась по газону и повернулась, глядя в траву под ногами.
— Само собой разумеется, — продолжила она, — будет нужна справка.
— Справка?..
— Да, понимаете, медицинская справка. Макс найдет надежного врача. В семье эти вещи так часто случаются, а мы очень не хотели бы подвергать Вивьен подобному риску. Вы, конечно, понимаете, верно? — Теперь она стояла слегка подавшись вперед и подперев скрещенными руками грудь и с грустной улыбкой сочувственно смотрела на меня. — Мы не сомневаемся, что лично вы, мистер Маскелл…
— Зовите меня Виктором, пожалуйста, — пробормотал я. Теперь меня ни с того ни с сего начал душить еле сдерживаемый глупый маниакальный смех.
— Мы не сомневаемся, — неодолимо, как линкор, напирала она, — что вы лично, конечно… не заражены, если можно так сказать. Но видите ли, это в крови. — Она театрально заломила руки и зашагала взад-вперед. — Мы, мистер Маскелл, несмотря на некоторые крайности, народ простой. Я, разумеется, имею в виду мой народ. Евреи много испытали и еще подвергнутся многим испытаниям в дальнейшем… — Она не ошиблась: ее брат с женой и тремя детьми погибнут в Треблинке. — Но на протяжении всей тысячелетней истории мы твердо держались главных ценностей. Это семья. Дети. И кровь, мистер Маскелл, кровь. — Она опустила руки, повернулась и зашагала на этот раз в другую сторону. Я чувствовал себя как зритель, который в середине длинного второго акта слышит сирены пожарных машин, мчащихся в направлении его дома.
— Миссис Бревурт… — начал я, но она, словно дорожный полицейский, подняла руку.
— Будьте добры, — прервала она с ледяной улыбкой. — Еще два слова, и потом обещаю молчать.
Мне было видно, как в окне гостиной мелькает фигура горничной, и отчаянно захотелось крикнуть ей, чтобы принесла выпить, притащила, черт возьми, бутылку. Есть ли на свете что-либо более удручающее, чем вертеть в потных руках пустой липкий стакан из-под джина? Я подумал было пососать ломтик лимона, но решил, что миссис Б. в полете красноречия вряд ли заметит этот знак отчаяния.
— Когда Вивьен сообщила по телефону о вашей помолвке, — продолжала она, — для нас с отцом, как вы понимаете, это было большим… большой неожиданностью. — Она удержалась, чтобы не сказать «потрясением». — Я на полдня заперлась в музыкальном салоне. О многом надо было подумать. Музыка всегда помогает. Играла Брамса. Эти величественные глубокие гармонии. Наполненные печалью и в то же время… придающие силы. — Склонив голову и прикрыв глаза, она мгновение как бы застыла в молчаливой молитве, потом вдруг пронзила меня взглядом. — Она наша единственная дочь, мистер Маскелл, наше единственное, любимое дитя.
Я встал. От мускусного запаха роз и всего остального у меня разболелась голова.
— Миссис Бревурт, — сказал я, — Вивьен двадцать девять лет. Она не ребенок. Мы друг друга любим. — При этих словах она удивленно вскинула свои густые блестящие брови и недоверчиво встряхнула головой, ну прямо живая миссис Тачетт. — И мы считаем, что нам пора пожениться. — Я запнулся, это было не совсем то, что я хотел сказать, вернее, как я хотел это сказать. — Мой брат страдает от синдрома, название которого вам ничего не говорит, к тому же я в данный момент забыл, как он называется. — Этого еще не хватало. — Это не наследственное, а результат кислородного голодания мозга, когда он был в чреве. — При этом слове она невольно вздрогнула; я продолжал нажимать. — Нам бы хотелось получить ваше и мистера Бревурта благословение, но если вы нам отказываете, мы обойдемся без него. Вам следует это понять.
Дела явно поправлялись. Я чувствовал, как шею мою облегает невидимое накрахмаленное жабо, и не удивился бы, увидев, что на мне фрачный камзол и сапоги для верховой езды: сам лорд Уорбартон не смог бы держаться надменнее. Я бы чувствовал, что полностью владею обстановкой, если бы не назойливое словечко «чрево», все еще стоявшее между нами как полуспущенный футбольный мяч, который ни одна из сторон не хотела ни принять, ни отбить. Мы молчали. Я слышал собственное тяжелое сопение. Наконец миссис Б. то ли удивленно, то ли сердито пожала плечами, промолвив:
— Конечно же, вы получите наше благословение. Мы благословим Вивьен. Дело совсем не в этом.
— Тогда в чем же?
Она открыла рот, но вдруг остановилась, глотая воздух и закатив глаза. Я испугался, подумав, что у нее удар — на память пришло слово «апоплексия». Почему-то вспомнились Панч и Джуди из представлений кукольного балагана летом на набережной в Каррикдреме, которые вызывали во мне смутную тревогу, даже когда я заливался смехом. Но к моему удивлению и замешательству, миссис Б. разрыдалась. Ни раньше, ни потом мне никогда не приходилось видеть, чтобы она до такой степени теряла над собой контроль. Кажется, она удивилась не меньше меня. И разозлилась на себя, что добавило новых, злых, слез.
Как глупо, как глупо, — твердила она, утирая их под звон браслетов и тряся головой, будто вытряхивала что-то из ушей.
Я на миг увидел, какой она будет, когда станет совсем старой. Мне было ее жалко, но к этому примешивалось другое чувство, которого я стыдился, но не мог от него избавиться: ликование, торжество; гадкое, скрытое от глаз, мелочное, но при всем этом торжество. Бывают моменты, редкие и еще реже так четко отграниченные, как этот, когда сила переходит от одной противной стороны к другой незаметно, мгновенно, как электрический заряд между электродами. Я принялся подыскивать ненужные и скорее неискренние слова утешения, но миссис Б. сердито отмахнулась от них как от назойливой осы. Она быстро взяла себя в руки. Слез больше не было. Шмыгнув носом, подняла голову и свысока поглядела на меня.
— Я не хочу, чтобы мы были врагами, мистер Маскелл.
— Я тоже, это было бы неразумно.
Вскоре, когда я снова оказался в гостиной, а миссис Б. куда-то удалилась, подошел Макс Бревурт. Мне показалось, что кончик его острого носа вздрагивает — так тщательно он вынюхивал обстановку. Он обладал поразительным ощущением опасности. В нем действительно было что-то от бобра — прилизанные волосы, потирание рук, осторожно принюхивающееся рыльце.
— Говорят, что у меня появится еще один сын, — начал он, одарив меня одной из своих кислых улыбок. — Поздравляю.
После этого говорить было не о чем, и мы неловко замолчали, глядя под ноги. Потом заговорили оба сразу и снова погрузились в мучительное молчание. Появилась миссис Б., вернувшая себе привычный царственный вид, и я подметил быстрый вопросительный взгляд Макса, решающего, что делать дальше.
— Может, выпьем? — предложил он и робко добавил: — Отметим событие.
— Конечно же, — поддержала супруга, изобразив ослепительную улыбку. — Шампанского. Мы тут немножко поболтали. — И она повернулась ко мне: — Верно, мистер Маскелл?
— Виктор, — поправил я.
* * *
Свадьба, как тогда говорили, прошла скромно. Церемония состоялась в отделе записи актов гражданского состояния муниципалитета Мэрилебон. Присутствовали Бобры: Ник с родителями и дряхлая тетка, которую я раньше не видел — она была при деньгах, — и кроме них, конечно, Бой Баннистер, а также Лео Розенштейн и двое подруг Крошки, перезрелых девиц в нелепых шляпках. Накануне вечером приехали мой отец с Хетти. Они стеснялись и робели, а я чувствовал себя неловко за них и из-за них. Шафером был Ник. Потом мы поехали в «Клэриджес» на ленч. Бой набрался и произнес похабную речь, в течение которой миссис Бобриха с застывшей на лице кошмарной улыбкой зверски крутила салфетку, будто сворачивала голову крошечному белому бесхребетному зверьку. Медовый месяц провели на Сицилии, в Таормине. Было жарко, над Этной постоянно висело грозное облачко дыма. Много читали, смотрели развалины, а по вечерам Крошка рассказывала мне за ужином о своих бывших любовниках, которых у нее было внушительное количество. Не знаю, зачем ей хотелось перечислять свои похождения, которые по мне были однообразно скучными; возможно, это был своего рода экзорцизм. Меня это не трогало. По-своему было даже приятно, прихлебывая из бокала, мысленно представлять эту призрачную вереницу банкиров, игроков в поло, несчастных американцев, проходящих через расписанный в изысканно мрачных тонах зал ресторана и исчезающих в душной звездной ночи.
