Ознакомительная версия.
— Шеф, именно в этом месте взорвется бомба, — сказал парень с отверткой.
Из их разговора я понял, что они приделали к телевизору бомбу. Или я не так понял? Нет, все правильно, это была бомба с изображением, которая взорвется, когда на экране появится ослепительный свет Ангела. Я знал, что я прав, потому что, с одной стороны, меня интересовали технические подробности бомбы с изображениями, но, с другой стороны, я испытывал чувство вины. И я сказал себе: «Так и должно быть». Вот как, наверное, это произойдет: утром, на собрании, продавцы засмотрятся на волшебное зрелище, обсуждая Ангела, свет и время, тогда-то и взорвется бомба — мягко, нежно, — так происходят автокатастрофы; и время, копившееся долгие годы в изголодавшейся по жизни, борьбе и интригам толпе, разольется страстно, бурно и жестоко. И все застынет. В тот миг я подумал, что хочу умереть не от бомбы или сердечного приступа, а погибнуть в автомобильной катастрофе. Наверное, я думал, что в ту минуту мне покажется Ангел — и шепнет на ухо тайну жизни. Когда же, когда, Ангел?
Я все еще что-то видел на экране. Какой-то свет, у которого, наверное, не было цвета, а может быть, это был Ангел — я не понимал. Смотреть на изображения, которые возникнут на экране после взрыва, — все равно что заглянуть в жизнь после смерти.
Меня так взволновала эта перспектива, что я поймал себя на том, что озвучиваю изображения с экрана. Может быть, я только повторял слова, сказанные кем-то другим? Или же это был миг единения душ, встретившихся в мире ином? Вот что мы говорили:
— Когда Аллах вдохнул душу в свои творения, Адам созерцал это. И тогда все стало таким, как есть, да, именно таким, как видят дети, а не таким, как выглядело в неотполированном зеркале, как выглядит сейчас. Мы, дети, дававшие имена всему, что видели, были счастливы в те времена, когда видеть и называть значило одно и то же! В те времена время было временем, смерть — смертью, а жизнь — жизнью. Это было настоящим счастьем, но это не нравилось шайтану, и тогда он, шайтан, и задумал Великий Заговор. Одной пешкой Великого Заговора был человек по имени Гуттенберг, книгопечатник — так называли его и его многочисленных последователей: он размножил слова, и теперь трудолюбивые руки, терпеливые пальцы и требовательное перо за ними не поспевали. И тысячи слов разлетелись по миру, как бусинки с разорвавшейся нитки бус. Слова, словно полчища прожорливых тараканов, облепили пороги дверей, мыло и коробки с яйцами. Так слова и пред меты, некогда неотделимые друг от друга, стали противоречить друг другу. И когда при свете луны у нас спрашивали, что такое время, что такое жизнь, что такое печаль, что такое судьба и что такое боль, мы стали путаться в ответах, как школьники, зубрившие всю ночь перед экзаменом, хотя некогда хранили ответы у себя в сердце. Время, говорил один глупец, это шум. Случай — это судьба, вторил другой невежда. А третий подхватывал: жизнь — это книга. Теперь вы понимаете, почему мы, заблудшие, ждали Ангела, чтобы он шепнул нам на ухо правильные ответы.
— Али-бей, сынок, — перебил меня человек в лиловом кресле, — вы верите в Аллаха?
Я задумался:
— Меня ждет любовь, Джанан. В номере отеля.
— Он для всех нас — любовь и «джанан». Иди, соединись со своей любовью, — отозвался тот. — А утром приходи побриться. В парикмахерскую «Венера».
Я вышел в жаркую летнюю ночь, и мне подумалось: бомба — тоже мираж, как и автокатастрофа. Никогда не знаешь, когда и откуда она появится. Ясно, что мы, несчастные пораженцы, проиграли в азартной игре под названием «история». И все, что нам теперь остается — столетиями бросать друг в друга бомбы, чтобы убедить себя, что мы сумели выиграть хоть что-то, чтобы хоть на миг ощутить вкус победы, взрывая наши тела и души бомбами, которые мы будем класть в коробки с конфетами, в тома Корана и в автомобили — из любви к Аллаху, книгам, истории и миру. Я подумал, что все не так уж плохо, как вдруг заметил, что в комнате Джанан горит свет.
Я пошел в отель и поднялся в комнату. Мама, я был сильно пьян. Я лег рядом с Джанан и заснул, — мне казалось, что я обнимаю ее.
А утром, проснувшись, я долго смотрел на любимую, спящую рядом со мной. В ее лице были то же внимание и та же тревога, с какой она смотрела фильмы в автобусах. Она приподняла каштановые брови, словно удивляясь неизбывной последовательности в чередовании снов. Из крана все так же капала вода. Пыльный луч солнца, пробравшийся между занавесками, стал медовым, когда коснулся ее ног, и она что-то спросила во сне. Когда она отвернулась, я тихонько вышел из комнаты.
Ощущая утреннюю прохладу я пошел в парикмахерскую «Венера» и там встретил вчерашнего человека — того, кто наступил на сигарету Джанан. Его брили, и все лицо у него было в пене. Я сел в кресло и стал ждать своей очереди, но тут я с ужасом уловил запах пены для бритья. Наши взгляды встретились в зеркале, и мы улыбнулись друг другу. Конечно, именно он отведет нас к Доктору Нарину.
Мы ехали к Доктору Нарину. Джанан сидела на заднем сиденье длинного «шевроле» шестьдесят первой модели, словно испанская принцесса, нетерпеливо обмахиваясь, как веером, газетой «Почта Гудула», а я на переднем сиденье считал призрачные деревни, утомленные мосты и печальные городки. Водитель наш, благоухавший «ОПА», был неразговорчивым, ему нравилось крутить ручку радио и слушать одни и те же новости и отличавшиеся друг от друга прогнозы погоды. В центральных районах Анатолии ожидались дожди. Дождей не ожидалось.
В западных районах Анатолии идут грозовые дожди. Наблюдается переменная облачность. Ясно. Мы ехали шесть часов под этими проливными ливнями и переменной облачностью. И когда последний ливень, безжалостно молотивший по крыше «шевроле», закончился, мы, словно в сказке, очутились в совершенно иной стране.
Тоскливая музыка автомобильных дворников смолкла. Блистающее солнце в этом геометрически ровном мире вот-вот собиралось зайти за горизонт в левом окне в форме крыла бабочки. Прозрачная, как хрусталь, яркая и безмолвная страна, поведай нам свои тайны! Деревья в капельках воды сияли сочными красками. Птицы и бабочки — разумные и спокойные — пролетали перед нами, не касаясь лобового стекла. Мне хотелось спросить: где сказочный великан волшебной Страны Вневременья? И за каким деревом прячутся лиловая ведьма с розовыми карликами? Я только собирался сказать, что нигде не вижу никаких надписей и знаков, как вдруг мимо нас по сверкавшему асфальту беззвучно проехал грузовик, на кузове которого было написано: «Прежде чем обогнать слева, подумай!» Мы проехали через маленький городок, затем повернули налево и въехали на проселочную дорогу. Поднялись на холмы и проехали мимо затерянной, полустершейся в сумраке деревни, за темный лес, и остановились перед домом Доктора Нарина.
Деревянный дом походил на старый деревенский особняк, перестроенный в отель под названием типа «Люкс-Палас» или «Комфорт-Палас» после того, как из-за переездов, смертей и невзгод большая семья рассеялась по миру. Но рядом не было видно ни поливальных машин, ни пыльных тракторов, ни муниципальной пожарной башни, ни ресторанчика «Гриль», что характерно для таких отелей. Только одиночество… На верхнем этаже было четыре окна, вместо обычных для таких особняков шести, и из трех окон на нижние ветки платанов, растущих напротив дома, падал апельсиново-желтый свет. Только шелковица едва виднелась в полутьме. Занавески зашевелились, стукнуло окно, послышались шаги, звонок; тени зашевелились, отворилась дверь, нас вышел встречать сам Доктор Нарин.
Он был высокого роста, с величественной осанкой, в очках, и хорошо выглядел для своих шестидесяти пяти-семидесяти лет. У него было незапоминающееся лицо, бывает, иногда трудно вспомнить, носит хорошо знакомый вам человек усы или нет. Позднее, в комнате, Джанан сказала: «Я боюсь», но, по-моему, она сказала это от любопытства, а не от страха.
Мы поужинали вместе с семьей за длинным-предлинным столом при свете керосиновых ламп, бросавших длинные теки на стены. У него было три дочери. Младшая, Гюлизар, казалась мечтательной и скромной и, несмотря на зрелый возраст, была не замужем. Средней сестре, Гюлендам, видимо, ближе был муж-врач, сопевший напротив меня, а не отец. А старшая сестра, красавица Гюльджихан,[27] видимо, давно развелась с мужем, — это я понял из разговора двух ее послушных, тихих дочерей, двух маленьких розовых бутончиков шести и семи лет. Она была миниатюрной женщиной, невысокого роста, но от нее исходила некая угроза — всем своим видом она давала понять, что может устроить истерику в любую минуте Она словно говорила всем: «Смотрите, если вы расстроите меня, я разрыдаюсь». За другим концом стола сидел адвокат из города, который мы проезжали, — я так и не запомнил его название, — он рассказывал историю о некой земельной судебной тяжбе, в которой были замешаны и борьба партий, и политика, и взяточничество, и даже смерть. Он был рад, что Доктор Нарин оправдал его ожидания и слушает историю с любопытством, взглядом одобряя адвоката, хотя оба сокрушались из-за происходящего. Рядом со мной сидел старик. Он был из тех пожилых людей, кому выпала возможность прожить последние годы в счастье, с любовью наблюдая за шумной жизнью своей большой и крепкой семьи. Неясно было, кем он доводился этой семье, но счастье его было полным — рядом с его тарелкой лежал маленький транзистор. Я несколько раз замечал, как он прикладывал транзистор к уху — наверное, плохо слышал — и внимательно что-то слушал. Потом он поворачивался к Доктору Нарину и ко мне, сообщая: «Из Гудула новостей нет!» — и улыбался, демонстрируя вставную челюсть. Вдруг, ни с того ни с сего, старик заявил: «Доктору нравятся споры на физиологические темы. А еще он обожает молодых людей, как вы. Вы так похожи на его сына!»
Ознакомительная версия.
