Мы заходим в Английскую башню, дама сразу же садится на скамейку, устала подниматься все вверх и вверх.
На стене, что у входа, висит стилизованная под древность доска с перечнем Великих магистров. Я смотрю на нее внимательно и выбираю последнего, Фабрицио Карретто. Он же Фабрицио Карретто ди Финале. Великий магистр с тысяча пятьсот тринадцатого по тысяча девятьсот двадцать первый год. На самом деле последним Великим магистром был Филипп де Вилье де Лиль-Адан, но именно ему пришлось сдать замок без боя войскам Сулеймана Великолепного…
— А при чем тут сокровища? — это уже спутник дамы, ему явно скучно, пора бы развеселить.
— Там были талеры, пиастры и самая надежная валюта того времени, венецианские флорины, их еще называли секвинами…
— Как доллары! — говорит дама.
— Евро лучше! — это ее спутник.
Третий молчит и лишь хитро улыбается.
— Все это были золотые монеты, — продолжаю я, — казна ордена хранилась в нескольких дубовых сундуках. А один был заполнен драгоценными камнями и жемчугом.
В ту ночь Великий магистр долго не мог уснуть. Ему пришлось даже выпить бокал сладкого и горячего вина, чтобы мозг затуманился и дурные предчувствия, что преследовали его уже несколько дней, отступили, дав дорогу безмятежному сну. Только вот вместо легких видений, которые обычно помогали скоротать ночные часы, ему привиделась жуткая картина пылающего города, галеры, все появляющиеся и появляющиеся из моря, осадные лестницы у стен, и кто знает, сколько еще выдержат стены Родосской цитадели. Этого не дано увидеть, как нельзя и узнать, когда это случится, но явен знак, послание Господа! Великий магистр Фабрицио Карретто ди Финале стряхивает с себя сон, будто то пауки или скорпионы, которых много в этих местах, зовет рыцаря, что стоит у дверей в его опочивальню, требует запалить факел и проводить его в часовню. Встает на колени у алтаря и неистово молится Ему, прося лишь одного совета: что надо сделать.
Ответ был получен, Господь не оставляет верных слуг в неведении.
Через месяц сокровища ордена были погружены на корабль, который в час, когда только что народившаяся луна лишь показала свой серпик на черном пологе неба, выскользнул из гавани Родоса и скрылся в темноте, взяв курс на Бодрумский замок. Великий магистр, завернувшись в теплый плащ, сидел в резном кресле на корме, пока ветер с моря не заставил его встать и уйти в каюту.
Они шли не два дня, а почти четыре, днем бросая якорь возле разбросанных у берега островков. Ночью же продолжали путь и наконец добрались до места, ночью же выгрузили сундуки из трюма корабля и унесли их в замок, где они и исчезли. Куда?
Есть несколько версий. Одна гласит, что Великий магистр приказал замуровать их во внутреннюю стену круглого бастиона, строительством которого сам руководил все годы своего управления орденом. Но это навряд ли, стены толстые, но сундуки в них не скроешь. Скорее всего, их зарыли в том подземелье, где во времена османского правления была тюрьма, а при рыцарях там находился один из подземных ходов, связывающих замок с берегом. Мы как раз сейчас идем туда, только осторожнее, ступеньки очень крутые и здесь темно, как было и раньше, сколько там столетий назад?
Дама пытается сосчитать, но у нее не получается. Да ей и сложно это сделать, приходится аккуратно переставлять ноги со ступеньки на ступеньку, чтобы не загреметь и не сломать себе шею.
— А их нашли? Сундуки эти? — судя по голосу, вопрос задал не ее спутник.
— Нет, хотя замок ведь реставрировали, так что перерыли здесь все. Но известно, что Карретто ди Финале оставил точные координаты места последнему Великому магистру времен пребывания госпитальеров на Родосе и в Бодрумском замке, Филиппу де Вилье де Лиль-Адану. А тот, поняв, что и Родосскую цитадель, и Бодрумский замок придется оставить, успел их перепрятать.
Мы выходим из подземелья на солнце, оно уже почти в зените.
— А сколько это на сегодняшние деньги?
Спутник дамы любит считать, это сразу видно.
— Ну если и не миллиард, то пятьсот миллионов будет точно.
— Найти бы! — говорит мечтательно дама.
— Да их давно уже прикарманили! — это опять третий, с дорогими часами.
— Не думаю, есть версия, что де Лиль-Адан поступил как какой-нибудь из карибских пиратов…
Вся троица смотрит на меня, будто ждет откровения.
— Он велел зарыть сокровища ордена на одном из близлежащих островов, нанеся его на карту, только зашифровав перед этим. А карта пропала. Островов же здесь…
И я гордо показываю рукой и на Черный остров, Кара-Аду, и на Кос, и на всю мелочь, что толпится в море между ними.
Если бы я сам прятал сокровища, то выбрал бы для этого Кара-Аду. В нем действительно есть что-то таинственное, по крайней мере если смотреть издалека. Обрывистые, крутые склоны, поросшие непроходимым кустарником, каменистые пляжи с угрожающими скалами, темные жерла пещер, хотя и там сейчас цивилизация, но ведь ее точно не было в этих местах почти пятьсот лет назад.
— Карту бы! — задумчиво проговорил грубоголосый и посмотрел на меня.
— А как вывозить будешь? — это уже подал голос спутник дамы.
— Сначала найти надо, а потом видно будет, ребят позову…
Видимо, солнце на них все-таки подействовало. Иначе мне сложно объяснить последовавшее за этой фразой предложение «нарыть карту» и обещание «дать мне тоже бабок».
Конечно, я мог ее нарисовать, но это совсем не входило в мои планы. Да и потом, если дама и ее спутник производили впечатление пусть не очень умных, но все же отчасти вменяемых людей, то этот точно был из тех, кто в девяностых отрывался по полной. Потом затаился, чуть пообтесался, стал уважаемым среди себе подобных членом общества. Может быть, даже пошел в политику и теперь депутат какого-нибудь местного законодательного собрания, но это все абсолютно ничего не значит. Как я не могу убежать от себя, хотя и пытаюсь постоянно, так не может этого сделать и он, но вот как ускользнуть от этой нелепой ситуации, которую я сам и создал своим бредом?
Мамур ждет нас у входа/выхода.
— Вы довольны?
Я перевожу вопрос и с удовольствием транслирую по-английски ответ, мол, все было круто, мужик, только нам бы вот еще карту… Стоп, это переводить я не буду, Мамуру об этой части нашей экскурсии знать не следует.
На прощание грубоголосый протянул мне руку и сказал:
— Арнольд!
Потом подумал и добавил:
— Это мое имя!
Рукопожатие было крепким и потным.
— Ты знаешь, где офис? — спросил Мамур. — Иди, подожди меня там!
— Телефон, — сказал Арнольд, — как мы созвонимся?
Я еще не завел себе турецкую симку, придется сегодня это сделать.
Арнольд написал что-то на листочке, свернул его и протянул мне.
Они пошли вместе с Мамуром к машине, а я развернул листочек и увидел накарябанный номер мобильного телефона. И еще стодолларовую купюру, тоже свернутую пополам, видимо, это был бакшиш.
Тень Великого магистра рассмеялась за моей спиной, и мне даже не надо спрашивать, кто это, Фабрицио Карретто ди Финале или же Филипп де Вилье де Лиль-Адан. Ведь каких-то полчаса назад я сам назвал последнего.
Халиль не любил Бодрум, да и было за что. Семь лет в крепости, в каменном мешке на нижнем ярусе, от одной стены до другой пять шагов. По крайней мере, я бы за это время точно взвыл.
Про Халиля мне рассказала Дениз вечером субботы, утро которой началось с того, что я встретил Озтюрка. Он шел по променаду в сторону пирса, фотоаппарат болтался у него на шее. А глаза были безумны.
Это наиболее точное слово, которое можно подобрать. Не грустные, не печальные, не тоскливые, даже не сумасшедшие. Именно что безумные.
Я вгляделся в них, и мне стало страшно.
С тех пор как я переехал на «Istavrit», я не видел никого из «Конкордии», да и новые обязанности, если их можно так назвать, не давали возможности задумываться о недавнем шуме в отеле, связанном с исчезновением аниматорши Марины.
В конце концов, помочь я ничем не мог. Есть полиция, которая обязана с этим разобраться, а у меня достаточно своих призраков. Всю минувшую ночь я опять разбирался с ними, то выгуливал пса, то выслушивал упреки матери, да еще новая напасть: временами из каких-то совсем уж неведомых глубин сна выныривал лысый и коренастый Арнольд, начинал подмигивать мне, а потом вдруг, с присвистом и шипом, выдыхал лишь одно слово: «Карта!»
Так что Озтюрк с безумными глазами был лишь еще одной метой этих странных дней, в которые я попал как в ловушку, устроенную, по всей видимости, несколько столетий назад кем-то из госпитальеров, для пущей неприступности замка Святого Петра. То ли это был глубокий колодец с острыми кольями на дне, то ли проваливающийся пол, а за ним каменный мешок со стенами, что начинают внезапно двигаться навстречу друг другу. В общем, нормальный готический бред, тень романтического чтива, которым я упивался тогда, когда даже не подозревал, что встречу Леру, что потом, много лет спустя, заведу собаку и что так и не смогу отойти от ее смерти, ведь даже уход матери настолько не потрясет меня. Видимо, что-то не то со мной, скорее уж, безумен не Озтюрк, а я, хотя по моим глазам этого не скажешь.
