— И да, и нет, — сказала Сибилла.
Стоило установить снаружи камеру, как жизнь у Уэстонов сразу менялась. Все, включая детей, должны были светиться радостью. Слугам из местных предписывалось одеваться в их лучшие белые одежды и создавать фон. Время от времени Барри собирал всех, опять-таки с детьми, в круг для танцев, а аборигены отбивали такт.
А в последний раз Барри поставил мизансцену безмятежной жизни. Поваренок, знавший толк в фотографии, стал на свое место.
— Приготовиться, — кивнул ему Барри, — начали.
Из дома вышла Дезире, за ней бежала собака.
— Веселее, Баркер, веселее, — скомандовал Барри. Овчарка весело ощерилась.
Одной рукой Барри обвил талию Дезире, другой взял за локоть Сибиллу и медленно повел обеих перед камерой. По-театральному вскинув голову, он добродушно болтал о чем-то. Время от времени Барри громко смеялся, откидывая голову назад. Правда, на звуковой дорожке сохранились такие слова: «Улыбайся, Сибилла. Иди медленно. Ты должна выглядеть совершенно довольной. Потом, через много лет, тебе самой покажется, что это были самые счастливые моменты твоей жизни».
Сибилла усмехнулась.
Как раз в этот момент в кадре мелькнул Дэвид: он привязывал к стволу дерева маленькую лодку.
— Наверное, через озеро переплыл, — сказал Барри. — Неужели снова пьет?
Но походка у Дэвида была совершенно ровной. Он пересекал широкую лужайку, не подозревая, что идет съемка. На мгновение он остановился и пристально посмотрел на Сибиллу.
— А, это ты, Дэвид, привет, — кивнула она.
Он повернулся и бесцельно двинулся в сторону камеры.
— Снимай, — велел Барри поваренку.
Малый повиновался, и как раз в этот момент Дэвид заметил камеру.
— Отлично, — крикнул Барри, когда Дэвид скрылся в доме. — Продолжай.
Тогда-то он и спросил Сибиллу: «Ну что, так никого и не нашла?», Дезире подхватила: «Тебе надо завести роман…»
— Мы расстроили Сибиллу, — сказала Дезире.
— Да нет, у меня отличное настроение.
— В таком случае улыбайся на камеру, — сказал Барри.
Солнце быстро садилось за горизонт, камеру зачехлили, и все пошли переодеться. Сибилла спустилась и села на веранде перед окном, занимавшим всю стену столовой. Дезире в это время была внутри, она поправляла масляные лампы, которые кто-то из слуг поставил слишком высоко. Дезире повернулась к окну и окликнула Сибиллу:
— Олух этот Бенджамен, придется поговорить с ним завтра утром. Он просто не знает, как обращаться с этими лампами. В один прекрасный день мы все здесь задохнемся от чада.
— Так все, наверное, давно к электричеству привыкли, — сказала Сибилла.
— В том-то и беда. — Дезире отвернулась.
В присутствии Дэвида Сибилла ощущала какую-то неловкость. Интересно, думала она, а за ужином он появится? Вспоминая его мрачный взгляд, она забеспокоилась, как бы он не устроил сцену. Из столовой донесся сдавленный крик.
Она обернулась, но все кончилось в считанные секунды. Раздался оглушительный треск, и, согнувшись пополам, Дезире рухнула на пол. Шаг к двери, ведущей в коридор, и Дэвид приставил пистолет к виску. Сибилла закричала и, едва отдавая себе в том отчет, бросилась вверх по лестнице. Еще один выстрел, и Дэвид завалился набок.
Она вошла в столовую вместе с Барри и слугами. Дезире была мертва. Дэвид протянул еще несколько секунд, которых хватило на то, чтобы посмотреть закатывающимися глазами на Сибиллу в тот момент, когда она разгибалась над телом Дезире. Он видит, отчетливо подумалось Сибилле, что застрелил не ту, кого хотел.
— Чего я не могу понять, — сказал Барри, навестив Сибиллу несколько недель спустя, — так это зачем он сделал это.
— Он был безумен, — сказала Сибилла.
— Не так уж и безумен, — возразил Барри. — Все, разумеется, думают, что у них был роман. Вот чего я не могу вынести.
— Это-то понятно. Ну да, конечно, он был сильно увлечен Дезире. Ты сам всегда говорил это. А эти ваши скандалы… Ты всячески показывал, что ревнуешь ее к Дэвиду.
— А знаешь, на самом деле ничего подобного. Это было… это было нечто вроде…
— Спектакля, — подсказала Сибилла.
— Ну да, похоже. Видишь ли, между ними ничего не было. И честно говоря, Картер был совершенно равнодушен к Дезире. Тогда вопрос: зачем он все-таки сделал это? Не могу примириться с тем, что люди думают, будто…
Удар по самолюбию, поняла Сибилла, сильнее горя. Солнце садилось, и она встала зажечь свет на веранде.
— Стой! — сказал он. — Повернись. О господи, на какой-то миг мне показалось, что ты и впрямь — копия Дезире.
— Это все нервы. — Сибилла включила свет.
— Да нет, ты действительно немного смахиваешь на Дезире. При определенном освещении, — задумчиво добавил он.
Надо что-то сказать, подумала Сибилла, что-то такое, что заставит его выбросить эту мысль из головы. Надо стереть этот эпизод из его памяти, сделать так, чтобы ему было неприятно о нем вспоминать.
— В любом случае, — сказала она, — при тебе остаются твои стихи.
— Да, это великое дело, — согласился он. — И оно у меня есть. Это для меня все, огромное утешение. Я продаю поместье и записываюсь на военную службу. Девочки поступают в монастырь, а я отправляюсь на север. У нас нет военной поэзии.
— Солдатом ты будешь лучшим, чем поэтом, — сказала она.
— Что-что?
Она повторила сказанное, раздельно, медленно, с чувством облегчения, едва ли не освобождения. За время лжи наросла короста, и скоро она отпадет. «Мне только одно вернет здоровье, — подумала она, — честность».
— Ты ведь всегда говорила, что у меня прекрасные стихи, — заметил он.
— Говорила, но это тоже было что-то вроде спектакля. Конечно, это всего лишь мое личное мнение, но как поэт — ты ничто.
— Ты просто не в себе, дорогая моя, — сказал он.
За месяц до того, как он был убит в бою, Барри прислал ей четыре бобины. «Когда-нибудь, — писал он, — ты с удовольствием вспомнишь те славные дни, что мы провели вместе».
— Замечательно, — сказала хозяйка. — Вы нисколько не изменились. А чувствуете вы себя иначе?
— Ну да, конечно, теперь я, в общем, по-другому на все смотрю. С годами учишься мириться с собой.
— Полчаса из собственного прошлого! — воскликнул молодой человек. — Если бы это была моя жизнь, уверен, я бы не выдержал. Кричал бы: «Света! Света!» — как дядя Гамлета.
Сибилла улыбнулась ему. Он посмотрел в сторону с видом неожиданно торжественным и трезвым.
— Какая трагедия, эти люди погибли под пулями, — сказала престарелая дама.
— Последняя бобина — лучшая, — сказала хозяйка. — Сад просто волшебный, я бы не прочь еще раз посмотреть, а ты, Тед?
— Да, мне тоже понравились эти этюды на природе. Чего мне, чувствую, не хватает, так это природы, — откликнулся ее муж.
— Нет, вы только послушайте его — этюды на природе!
— Ну ладно, пусть будут тропические растения крупным планом.
Всем захотелось еще раз посмотреть последнюю бобину.
— А вы как, Сибилла?
«Кто я, женщина, — спокойно думала она, — или интеллектуальный монстр?» Она так привыкла задавать себе этот вопрос, что на него даже не требовалось ответа.
— Да, и я бы тоже с удовольствием посмотрела. Занятно.
ЗАНАВЕСКА, КОЛЕБЛЕМАЯ ВЕТРОМ
© Перевод. Н. Анастасьев, 2011.
Когда на открытом окне при легком дуновении ветра вздрагивает занавеска, я всегда вспоминаю тонкие белые занавески из превосходной кисеи в спальне миссис Ван дер Мерве. Те занавески, что висели там изначально и были натянуты так небрежно, что как-то вечером, три года назад, двенадцатилетний негритенок смог подсмотреть в просвет, как миссис Ван дер Мерве кормит грудью младенца, и, будучи пойман на месте преступления, был застрелен ее мужем Дженни, те занавески я не застала. Потом их заменили новыми, более тонкой выделки; к этому времени мужу Ван дер Мерве еще оставалось сидеть пять лет, а сама она сильно переменилась.
Она перестала сутулиться и уже ничем не напоминала себя прежнюю — долговязую, вечно чем-то недовольную жену мелкого собственника; очистила двор от старых канистр из-под бензина, и это было только начало; она превратилась в большой маяк, рассеивающий лучи доброго света, которые иным казались не знаком, предупреждающим о том, что на пути рифы, но приглашением в дом. Она накупила посуду из лучшего фарфора, перестала запихивать в чулок фунтовые купюры, изменила имя с Сонджи на Соню и вообще всячески наслаждалась жизнью.
Это была территория, где нельзя искупаться без риска подхватить какой-нибудь микроб, который отравит твой организм на всю оставшуюся жизнь; где до шести вечера нельзя выйти на улицу, не получив солнечного удара; еще в этих отдаленных местах, где белых совсем немного, да и те в основном бедняки, молодой незамужней даме лучше не держать дома кошку, потому что однажды эту кошку поймают и аккуратно обреют местные холостяки из белых — просто для того, чтобы позабавиться; высокие травы здесь опасны своими змеями, а полы в домах — скорпионами. Белые цепляются за любое слово; природа с фанатической серьезностью ловит едва слышные шаги. Медсестры-англичанки, попадая сюда, с удивлением узнают, что стоит оказаться за ужином рядом с мужчиной и затеять с ним светский разговор — например, попросить рассказать о себе, — как он воспримет это за откровенное заигрывание и уже на следующий день после завтрака заявится, чтобы заняться любовью; это было место, где ветерок поднимается только в сезон дождей, а занавески на окне не пошевелятся, если вскоре не поднимется буря.
