В дверь робко постучали. Дженни снова открыла:
— Простите меня, я немного нервничаю.
— Да ничего, — ответил Трэвис. — Едем?
— Конечно. Сейчас, только возьму сумочку. — И она снова закрыла перед ним дверь.
По пути в ресторан между ними висело неловкое молчание. В такое время обычно обмениваются автобиографиями, но Дженни поклялась не рассказывать о своем замужестве ничего, поэтому о бо́льшей части взрослой жизни говорить ей было нечего. А Трэвис поклялся ничего не рассказывать о демоне, поэтому бо́льшая часть двадцатого века тоже выпадала из разговора.
— Так что, — спросила Дженни, — вам нравится итальянская кухня?
— Ага, — ответил Трэвис. Остаток пути они проехали в таком же молчании.
Вечер стоял теплый, а в «тойоте» не было кондиционера. Дженни боялась открывать окна, чтобы не растрепало прическу. Она целый час укладывала и закалывала волосы так, чтобы длинные локоны спускались сзади до середины спины. Начав потеть, она вспомнила, что подмышками у нее до сих пор заткнуты два комка туалетной бумаги — остановить кровотечение от порезов. Несколько последующих минут она не могла думать ни о чем другом — как бы только улизнуть в уборную и избавиться от окровавленных прокладок. Потом решила не заговаривать об этом вовсе.
Ресторан под названием «Старая Итальянская Макаронная Фабрика» располагался в древней сыроварне, оставшейся еще с тех времен, когда экономика Хвойной Бухты базировалась на животноводстве, а не туризме. Бетонные полы остались нетронутыми, крыша из гофрированного железа — тоже. Владельцы сильно постарались сохранить деревенский дух постройки, но добавили теплоты, установив камин, проведя мягкое освещение и накрыв столики скатертями в красно-белую клетку, что, как известно, отличает все итальянские рестораны. Маленькие столики располагались на удобном расстоянии друг от друга, и каждый украшали живые цветы и свечка. «Макаронная Фабрика», по общему мнению, была самым романтичным рестораном в округе.
Как только официантка усадила их за стол, Дженни извинилась и ускользнула в дамскую комнату.
— Заказывайте любое вино, какое хотите, — сказала она Трэвису. — Я не очень привередлива.
— Я не пью, но если вы желаете…
— Нет, все в порядке. Будет мило для разнообразия.
К столику подошла официантка — явно знающая свое дело особа лет тридцати:
— Добрый вечер, сэр. Что вы будете пить сегодня? — Быстрым текучим движением она извлекла из кармана блокнотик — точно наемный стрелок выхватил шестизарядник. Профессионалка, отметил Трэвис.
— Я, наверное, подожду даму, — ответил он.
— А-а, Дженни. Она будет травяной чай. А вам принести… сейчас посмотрим… — Официантка оглядела его с ног до головы, проверила и перепроверила внешность, определила вид, приколола ярлык и объявила: — Вам какого-нибудь импортного пива, правильно?
— Вообще-то, не думаю…
— Мне следовало догадаться. — Официантка хлопнула по лбу, точно поймала себя на серьезном промахе — например, подала салат с плутониевой крошкой вместо итальянского сметанного соуса. — У нее муж пьянчуга, поэтому, естественно, она пойдет на свидание с человеком непьющим. Минеральной воды?
— Прекрасно.
Карандаш официантки зачиркал по бумаге, но в блокнотик она не смотрела, чтобы не потерять профессиональной улыбки «мы обслуживаем по высшему разряду».
— А пока вы ждете, наверное, — чесночный хлеб?
— Конечно, — ответил Трэвис. Официантка удалилась мелкими быстрыми механическими шажками и через мгновение скрылась в кухне.
Трэвис смотрел ей вслед и думал: интересно, почему некоторые ходят быстрее, чем я бегаю? Потому что они профессионалы, решил он.
Чтобы извлечь из подмышек комки туалетной бумаги, Дженни потребовалось пять минут. Спугнула ее женщина, застав перед зеркалом с задранным кверху локтем. И Дженни поспешно вернулась к столику. Трэвис, не отрываясь, смотрел на корзинку с чесночным хлебом. На столе стоял травяной чай.
— Откуда вы знаете? — спросила она.
— Телепатия, наверное. Еще я заказал чесночный хлеб.
— Да, — ответила она и села.
Они оба смотрели на чесночный хлеб, точно корзинка была кипящим котелком цикуты.
— Вам нравится чесночный хлеб? — спросила Дженни.
— Очень. А вам?
— Самый любимый.
Он взял корзинку и предложил ей:
— Возьмите?
— Не сейчас. Сначала вы.
— Нет, спасибо, у меня нет настроения. — Трэвис поставил корзинку на стол.
Чесночный хлеб лежал между ними, исходя ароматом намека. Конечно, съесть его должны оба — или никто. Чесночный хлеб означает запах изо рта. А позже между ними должен случиться поцелуй, может быть — что-то еще. В чесночном хлебе чертовски много интимности.
Они молча читали меню: она выискивала самое недорогое блюдо, которое все равно не собиралась есть; он — то, что можно есть в присутствии другого человека, не опасаясь опозориться.
— Вы что будете? — спросила она.
— Только не спагетти, — отрезал он.
— Ладно. — Дженни уже забыла, как бывает на свиданиях. Хотя наверняка вспомнить не удавалось, она полагала, что и замуж-то вышла только для того, чтобы больше никогда не переживать подобной неловкости. Это как ездить на аварийном тормозе. И Дженни решила отпустить тормоза.
— Я проголодалась. Передайте, пожалуйста, хлеб?
Трэвис улыбнулся:
— Конечно. — Он протянул ей корзинку и взял кусочек сам. Откусив, оба замерли и уставились друг на друга через стол, будто блефующие игроки в покер. Дженни рассмеялась, крошки разлетелись по всей скатерти. Вечер начался.
— Трэвис, так чем же вы занимаетесь?
— Очевидно, хожу на свидания с чужими женами.
— Откуда вы знаете?
— Официантка сказала.
— Мы расходимся.
— Хорошо, — ответил он, и оба снова рассмеялись.
Они заказали еду, и за ужином, в неловкости потихоньку нащупали какие-то точки соприкосновения. Дженни рассказала Трэвису о своем браке и о работе. Трэвис сочинил целую историческую хронику о работе разъездного страхового агента без настоящего дома и семьи.
И в этом искреннем обмене правды на ложь они поняли, что нравятся друг другу — да что там, не на шутку увлечены друг другом.
Из ресторана они выходили под руку, хохоча во все горло.
Рэчел Хендерсон жила одна в маленькой хижине, стоявшей в эвкалиптовой роще на самом краю ранчо «Пивбар». Домик принадлежал Джиму Пиву — долговязому ковбою сорока пяти лет, который с женой и двумя детьми обитал в четырнадцатикомнатном доме, построенном его дедушкой на другом краю поместья. Рэчел жила на ферме уже пять лет. И за жилье никогда ничего не платила.
Они с Джимом Пивом познакомились в «Пене дна», когда она только-только приехала в Хвойную Бухту. До этого Джим пил весь день и к тому моменту, когда Рэчел села на соседний табурет и положила на стойку газету, он уже чувствовал на себе всю тяжесть своего грубого ковбойского обаяния.
— Н-ну, дорогуша, будь я проклят, если на нашем затхлом пастбище не подуло свежим ветерком. Выпить хочешь?
Джим говорил с чистым оклахомским акцентом — будто гнусаво тренькало банджо. Он подхватил говор еще мальчишкой — у батраков, работавших на ранчо «Пивбар». Сам Джим принадлежал к третьему поколению трудяг Пивов и, судя по всему, был последним трудягой в роду. Его сынок-подросток Зэйн Грей Пив еще в детстве решил, что лучше седлать доску для сёрфинга, чем лошадь. Именно поэтому Джим и сидел весь день за стойкой «Пены дна». И еще — потому что жена его только что купила дизельный фургон «мерседес», стоивший столько же, сколько составляла чистая годовая прибыль ранчо «Пивбар».
Рэчел развернула страницу объявлений «Газеты Хвойной Бухты»:
— Апельсиновый сок, спасибо. Ищу себе жилье. — Она закинула ногу на ногу. — Не знаете случайно — здесь дом никто не сдает?
В последующие годы Джим Пив много раз вспоминал этот день, но припомнить, что именно произошло дальше, так и не смог. Помнил он только, как трясся на своем пикапе по разбитой грунтовке к задним воротам ранчо, а Рэчел бултыхалась следом в стареньком «фольксвагене». После этого воспоминания превращались в коллаж: нагая Рэчел на узкой койке, пряжка его ремня с бирюзой грохается о деревянный пол, его руки связаны шелковыми шарфами, Рэчел подпрыгивает на нем — скачет, точно на жеребце, — он садится в пикап уже после заката, весь разбитый и потный, упирается лбом в руль и думает о своей жене и детишках.
Пять лет после этого Джим Пив и близко не подходил к маленькой хижине в дальнем углу ранчо. Каждый месяц он аккуратно вносил плату за жилье в свой гроссбух, а сумму покрывал покерными выигрышами.
Несколько его приятелей в тот день видели, как он выходит из «Пены дна» с Рэчел. Встречаясь, они тыкали его в ребра, отпускали грубые шуточки и задавали каверзные вопросы. Насмешникам Джим отвечал, сдвигая на затылок летний «стетсон»:
