— А вот и Миша идёт…
Я немного напрягся. Ретироваться было поздно: послышались тяжёлая, не очень уверенная поступь, и на кухню вошёл Мишка. Мои опасения подтвердились: войдя на кухню в запорошенной снегом куртке, он принёс с собой запах морозного вечера и алкоголя.
— Мишенька, а к тебе гости пришли, — сказала Мишкина мама.
Мишка, остановившись у стола, слегка покачнулся и расплылся в широкой улыбке, глядя на нас с Антоном.
— С-сам в-вижу, — с усилием выговорил он, разматывая шарф.
— Здрасьте, — сказал Антон неуверенно, вставая и подходя к Мишке.
— Т-ты смотри-ка, кто пришёл! — воскликнул Мишка. — Иди сюда, братишка!..
Не успел я рта раскрыть, как он подхватил Антона, прижал к своей заснеженной куртке и покружил в объятиях. На ногах он держался неплохо, Антона не уронил и сам не упал.
— В-вот не ожидал, — проговорил он, ставя Антона на пол и опускаясь на табуретку. — Это с каких таких радостей к нам такие гости п-пожаловали?
Антон вытащил из кармана открытку и часы.
— Я… это… вот. Это вам. — Он протянул Мишке сначала открытку.
— Чего т-там у тебя? Ну-ка…
Мишка привлёк Антона к себе, посадил на своё колено. Одной рукой обнимая его, другой он поднёс открытку к глазам, свёл брови, вчитываясь.
— Эт-то чей такой п-почерк, Антоха? Ничего не пойму… Это ты писал? Понимаю только, что тут что-то про дв… двадцать т-тетье фф… — Мишка осёкся и умолк, и угол его рта задёргался.
— Вот… Это тоже вам. — Антон вручил Мишке командирские часы.
Мишка растрогался до слёз — тем более, что из-за выпитого они у него были близко. Он притиснул Антона к себе и секунд десять не мог ничего сказать. Потом он попробовал что-то выговорить, но у него получилось только мычание, и он махнул рукой. Потом, протянув на ладони часы и открытку матери, он всё-таки выдавил:
— М-ма… В-вот это… н-ни з-за к-какие деньги не купишь… Д-дороже этого н-ничего… нет!
Мишкина мама посмотрела на часы и сказала:
— Хорошие часики. Дорогущие, наверно!
Мишка махнул на неё рукой, потом встряхнул головой, вытер слёзы и, сняв свои часы, стал надевать подаренные. У него не получалось застегнуть браслет, и Антон помог ему. Полюбовавшись часами на своей руке, Мишка снова вернулся к открытке.
— Антоха!.. К-кто же так пишет? А ну-ка, сам прочитай мне свои к-каракули…
Антон прочёл ему вслух своё поздравление. Когда он дочитал, Мишка чмокнул его в щёку:
— С-спасибо, мой родной.
Я осторожно заметил:
— Миш… Нас тут уже накормили… Может, мы пойдём?
Он посмотрел на меня, потом ласково потягал Антона за ухо.
— Ты что же, Сергей В-владимирович… хочешь у меня отобрать моего г-гостя? Нет… Я его не отпущу так быстро. Мам, ты его кормила?
— Кормила, и если он захочет, ещё раз угощу, — со смехом отозвалась Мишкина мама.
— А ты… С-сергей В-владимирович, — Мишка усмехнулся, называя меня по имени-отчеству, — если не хочешь, м-можешь идти. Я т-тебя не задерживаю.
— Нет уж, — сказал я. — Я тоже останусь.
Несмотря на то, что мы только что поели, Антон с удовольствием отведал всех угощений по второму разу — вместе с Мишкой. Я поражался, как в мальчишку помещалось столько еды: сам я был уже не в силах проглотить ни кусочка отменной стряпни Мишкиной мамы. Я выпил только чашку чая, чем вызвал глубокое порицание со стороны Мишки. Он был так рад приходу Антона, что долго не отпускал его — до половины одиннадцатого. Он бы оставил его и ночевать, но мы с Мишкиной мамой убедили его, что Антону всё-таки пора домой. Мишка хотя и с трудом, но согласился с этим — при условии, что сам проводит Антона. Когда мы с Антоном одевались в прихожей, было слышно, как Мишкина мама убеждала его никуда не ходить.
— Миша, ну, куда ты пойдёшь сейчас в таком состоянии?..
— В к-каком таком с-состоянии? — артачился Мишка. — Я в н-нормальном состоянии!..
— Мишенька, ну, согласись… Тебе сейчас лучше прилечь, поспать и встать нормальным человеком…
— А сейчас я, з-значит, по-твоему, н-ненормальный?
— Нет, Миша, я не то имею в виду… Ты понимаешь. Я же беспокоиться буду!
— М-мамуля, не надо ни о чём б-беспокоиться! Всё б-будет нормально…
Мишкина мама понизила голос, но я всё-таки расслышал, как она сказала:
— Миша, ты же пьяный. Серёжа сам проводит мальчика, а тебе вовсе не обязательно.
— Е… ещё к-как обязательно!
Словом, Мишка так и не согласился с тем, что ему лучше было остаться дома, и пошёл нас провожать. Вечер был морозный, небо мерцало россыпями звёзд, а снег под нашими ногами звучно скрипел в тишине улиц и сахарно искрился в свете фонарей. Мишка печатал свой шаг тяжеловато, напрямик тараня сугробы, я шёл, озабоченно думая о том, что потом придётся его вести домой, а Антон шагал между мной и Мишкой, держа нас обоих под руку. Казалось, его ничто не беспокоило, и он был всем абсолютно доволен. Он даже иногда припрыгивал, как озорной козлёнок.
Этот вечер положил начало дружбе Антона с Мишкой, которая вспыхнула быстро и горячо, но продлиться ей суждено было, увы, недолго. Сначала Антон напрашивался к Мишке вместе со мной, а потом стал бегать к нему сам. Поначалу он придумывал для своих визитов разные предлоги — например, просил Мишку помочь ему с какой-нибудь задачей по физике или математике. Задачи Мишка ещё в школе решал хорошо и, видимо, до сих пор ещё многое помнил, а потому охотно помогал Антону. Потом надобность в предлогах для встреч как-то сама собой отпала. Общение с Антоном оказывало на Мишку в целом благотворное влияние: показаться Антону на глаза пьяным ему было стыдно, поэтому он почти перестал выпивать. Отразилось это даже на внешнем виде Мишки: если прежде он мог позволить себе ходить небритым, мятым, засаленным, издавая запах табака, перегара и нечистого тела, то теперь он почти всегда был чисто выбрит, одет более или менее опрятно, да и застарелым перегаром от него больше не пахло. Я не мог нарадоваться, наблюдая эти стремительные перемены в Мишке, и мне как-то не приходила в голову мысль о том, что он сам может подать Антону дурной пример — не приходила, пока однажды я не учуял от Антона табачный запах. При этом он жевал мятную жвачку, пытаясь этот запах скрыть. Нет, я не закричал на него, не стал читать ему долгих нравоучений, просто сказал:
— Ты обещал мне бросить курить, Антоша. Я поверил тебе. Выходит, зря?
Он насупился и опустил глаза. Я сказал:
— Нормальные человеческие отношения невозможны без взаимного доверия. Как же я смогу тебе верить, если ты меня обманываешь?
Он вскинул глаза, пробурчал:
— Я вас не обманываю.
— Как же не обманываешь? Я чувствую запах. Его не замаскировать никакими жвачками.
Он помолчал, посопел и сказал:
— Дядя Миша же курит. Почему мне нельзя?
— А ты не всё перенимай у него, — сказал я. — То, что он курит — это его проблема. Тебя это не должно затрагивать.
После этого у нас с Мишкой произошёл разговор — в отсутствие Антона, разумеется. Я попросил его бросить курить или хотя бы не курить при Антоне. Но, видимо, я взял не совсем правильный тон, потому что наш разговор чуть не кончился ссорой.
— В общем, если ты проигнорируешь мою просьбу, я вынужден буду… — Я умолк, замешкавшись.
В глазах Мишки заблестели холодно-насмешливые искорки, он враждебно ощетинился:
— Что ты будешь вынужден?.. Что ты сделаешь? Запретишь ему подходить ко мне? Ты сам понимаешь, что у тебя ничего не выйдет.
— Так, — сказал я. — Стоп. Если вести разговор в таком ключе, ни к чему хорошему это не приведёт, мы с тобой только поссоримся в результате. Я всего лишь хочу, чтобы ты не подавал Антошке дурной пример.
Мишка пожал плечами.
— Я не заставлял его силком. В рот ему сигарет не совал.
— Да, сигареты ты ему в рот не совал, но он бессознательно — а может, и сознательно — копирует тебя, твоё поведение.
— Что, неужели я такой плохой, что меня нельзя копировать? — усмехнулся Мишка.
— Я не говорю, что ты плохой. Просто… Не всё в твоём поведении может служить положительным примером. Пойми, он восприимчив как к хорошему, так, к сожалению, и к плохому…
Я пустился в объяснения, привлекая все свои знания в области психологии и педагогики, но он взял меня за плечи и остановил:
— Ладно, не парься ты так… Я понял. Не буду курить при пацане. Но и ты уясни кое-что… — Он приблизил своё лицо и сказал тихо: — Может, только благодаря ему я до сих пор топчу эту землю, а не болтаюсь в петле.
— Мишка! — ужаснулся я. — Ты опять?..
Он усмехнулся.
— Да нет, не бойся. Я не примусь за старое. И Антошку я никогда не обижу — если ты тревожишься из-за этого. Я скорее застрелюсь… чем на него опять руку подниму.
Их дружба крепла буквально с каждым днём. Что ни говори, со стороны Антона это было очень сильное увлечение — настолько сильное, что это не замедлило сказаться на его успеваемости. Я слегка забеспокоился: из хорошистов он в кратчайшие сроки скатился в троечники. А когда он в течение одной недели умудрился нахватать сразу пять двоек, серьёзный разговор стал неизбежен.
