— Дядя Миша, где ты был? Я тебя искал!
— Да я только в магазин вышел, мой хороший, — ответил Мишка, приподнимая и показывая нам сумку, из которой торчала палка колбасы, круглый бок ржаного хлеба и пакет кефира. — А что такое?
Узнав, в чём дело, он присоединился к нам, и мы пошли втроём. По дороге он довольно быстро допил своё пиво и выбросил пустую банку, а когда мы вошли в дом, он поставил сумку с продуктами в угол и велел Антону сесть в комнате на диван. Мне показалось, что Антон немного успокоился: видимо, он надеялся на "скорую".
На кухню мы вошли с Мишкой вдвоём. Я невольно вздрогнул, увидев своими глазами то, о чём мне сбивчиво рассказывал Антон. Галина Фёдоровна лежала на полу у кухонного стола — в фартуке, с белыми от муки руками; на столе было тесто, миска с фаршем, а на посыпанном мукой противне сидело ровными рядками десятка два готовых пельменей. Один пельмень, наполовину слепленный, лежал на полу возле безжизненно откинутой руки Галины Фёдоровны — видимо, она не успела его доделать. Мишка подошёл, присел возле неё, окинул её взглядом и пощупал пульс на сонной артерии. Подняв лицо и посмотрев на меня, он тихо проговорил:
— Всё… Кранты.
— То есть? — похолодел я.
Мишка помолчал и сказал:
— Мёртвая. Видно, мгновенно её скрутило, и пикнуть не успела.
— Ты уверен? — пробормотал я.
Мишка выпрямился, мрачно усмехнулся, и от его взгляда у меня пробежали по спине ледяные мурашки. Он проговорил:
— Я видел смерть. И знаю её личину… — Вдруг он воскликнул: — Антоха! Тебе что было сказано?
Его взгляд был устремлён куда-то за моё плечо; я обернулся и увидел, что в дверях стоял бледный Антон и смотрел на мать широко раскрытыми, полными слёз глазами. Мишка схватил его на руки.
— Тебе что было сказано? — повторил он. — Сидеть в комнате. Кто тебе разрешил заходить?
Антон обвил руками его шею и мелко затрясся. Мишка вынес его из кухни, а я — что мне ещё оставалось? — поплёлся следом. Мишка опустил Антона на диван, присел рядом и с минуту удерживал его, не давая ему вскочить и броситься обратно на кухню.
— Тихо, тихо. Держись. Надо держаться.
Вскоре Антон перестал биться и уткнулся лицом Мишке в плечо. Поглаживая его по голове, Мишка смотрел на меня, а я почему-то думал: Мишка на правах друга мог и носить его на руках, и обнимать, тогда как я был учителем и должен был соблюдать некоторую дистанцию. Хотя могла ли быть об этом речь сейчас, в такую минуту? Я присел рядом, и Мишка отдал Антона в мои объятия.
— Пойду, покурю, — сказал он.
Он вышел во двор и курил там, пока мы ждали уже бесполезную "скорую", которая задерживалась — впрочем, теперь это уже не играло большой роли. Младшая сестра Антона, Маша, спала в своей кроватке и ничего не знала, и мы не стали её будить. Мишка вернулся, и Антон встрепенулся, вскинув побледневшее, залитое слезами лицо.
— Нет, никто не едет, — сказал Мишка, качнув головой.
"Скорая" приехала через полчаса. Антон весь напрягся, вытягивал шею, как будто в нём ещё теплилась безумная надежда на чудо. Врач, выйдя из кухни, сказал, разводя руками:
— Милицию вызывайте, а мы уже тут ничем, как вы сами понимаете…
Когда тело, накрытое с головой белой простынёй, выносили на носилках, Мишка прижал голову Антона к своей груди лицом, чтобы тот не смотрел. На крыльце послышалось трескучее "Апчьчьчь!", и вошёл участковый Саночкин — озабоченный, усталый и с красным распухшим носом.
— Кто обдаружил тело? — спросил он гнусаво.
Вечно простуженный, он отчаянно шмыгал и покашливал.
— Опять простудились, Виктор Иваныч? — сказал я.
— Ох, и де спрашивайде, — прокряхтел он, доставая платочек и вытирая нос. — Оседь, зиба и весда для бедя — адское вребя. А летоб — пух тополидый, у бедя да дего аллергия. В общеб, круглый год. Де дос, а даказадие…
Я сказал:
— Тело матери обнаружил сын Антон. Можно его не мучить сейчас? Он и без того в шоке.
И я кивнул в сторону притихшего Антона, сидевшего на коленях у Мишки.
— Да как скажете. — Участковый высморкался, обернулся и кивнул: — Привет, Миша. (У него вышло "Биша".)
— Здравствуйте, — отозвался Мишка.
Саночкин допросил меня и Мишку, при этом сдерживая чиханье. Когда он выходил из дома, на крыльце раздалось двукратное яростное "Апчьчь!", усталое кряхтение и трубный звук сморкания.
Мне пора было возвращаться в школу. Мы с Мишкой вышли во двор.
— Мне надо идти, — сказал я. — У меня ещё уроки сегодня. Ты побудешь с Антошкой?
— Само собой, — ответил он.
— Там ещё его младшая сестрёнка… Когда проснётся, её, наверно, накормить надо будет. Да и Антошке поесть надо бы, хотя, если честно, не до еды сейчас… Но ты всё равно за этим проследи.
— Будет сделано… — Мишка достал сигареты. — Куда ж я денусь.
— Как там твоя мама, не знаешь? — спросил я.
— Откуда? — Мишка вздохнул, чиркнул зажигалкой, затянулся. — Вот сдам ребят отцу, вечером пойду к ней в больницу — узнаю. Я бы и сейчас пошёл, да Антошку одного бросить не могу.
Когда вечером после уроков я зашёл к ним, отец Антона ещё не вернулся с работы. Мишка доделывал на кухне пельмени, на нём был фартук Галины Фёдоровны. Антон сидел тут же, раскатывая для пельменей тесто. Его глаза уже просохли, но я с тревогой всмотрелся в его лицо. Он посмотрел на меня и чуть улыбнулся — грустно, совсем по-взрослому.
— Вот, решили — не пропадать же добру, — сказал Мишка. — Батя с работы придёт, его покормить надо.
— Не знаю, до еды ли ему будет, когда он узнает, — вздохнул Антон.
— Всё равно поесть надо, — сказал Мишка. — А то никаких сил не будет.
— А где сестрёнка? — спросил я.
— Там, в комнате, — ответил Антон. — Спряталась. Она дядю Мишу боится, глупая.
Мишкины пальцы, белые от муки, ловко защипывали края теста. Едва один круглый аккуратный пельмень ложился на противень к другим, Мишка лепил уже следующий, проворно работая пальцами.
— У мамы не был? — спросил я.
Мишка покачал головой. Антон, раскатывая тесто, взглянул на него.
— Дядя Миша, ты иди, если тебе надо, — сказал он тихо.
— Вот батя придёт, мы ему всё расскажем, убедимся, что с ним всё нормально, и тогда я пойду, — сказал Мишка.
Антон еле слышно вздохнул.
— Я знаю, что будет, когда он узнает про маму, — проговорил он. — Он напьётся. Я боюсь с ним один оставаться.
Мишка бросил на него острый, заблестевший взгляд.
— Тогда я с тобой останусь, — сказал он. — Или заберу тебя к себе.
— Нет, я батю тоже не могу бросить, — вздохнул Антон.
— А я тебя не могу бросить, — сказал Мишка.
Они умолкли: Мишка лепил пельмень, Антон раскатывал тесто, но оба они отчаянно цеплялись друг за друга.
— Миш, давай, я схожу в больницу, — предложил я. — Потом приду и расскажу тебе, как там.
Он вскинул на меня взгляд.
— Правда? Слушай, в самом деле, будь другом. — Он взглянул на Антона. — Я правда не могу сейчас от него уйти.
— Я туда и назад, — сказал я.
— Я жду, — кивнул он.
Я помчался в больницу так, как и не снилось моей злосчастной спине, и поверите ли, она даже не посмела устроить мне никаких препятствий в виде судорог! Но, как оказалось, спешил я напрасно. У больницы я встретил Мишкиного отца: он как раз выходил оттуда. Только взглянув на его лицо, я похолодел и сразу заподозрил самое страшное. Мишкин отец шёл и, казалось, ничего не видел перед собой, а меня заметил только тогда, когда столкнулся со мной лицом к лицу.
— Серёжа, — пробормотал он. — Ты не знаешь, где Мишка опять шатается?
— Я только что от него, — сказал я. — Он у Антона… У него мать сегодня умерла.
Мишкин отец посмотрел на меня недоуменно — странными, затуманенными глазами.
— Как, и эта тоже? Вот схлестнулись так схлестнулись бабы… Хорони их теперь.
— Погодите, дядя Паша… Так тётя Валя… — начал я.
— Умерла, Серёженька. Умерла. — Мишкин отец как-то странно задышал, стал смахивать с глаз что-то. — Инфаркт у неё случился. А эта-то курица… Она-то отчего загнулась? Молодая баба, с виду вроде здоровая… Глотка у неё, по крайней мере, не больная была.
— Скоропостижно. — Я ещё не вполне пришёл в себя от новости о смерти Мишкиной матери.
— Ох, бабы, — покачал головой Мишкин отец. — Ну, отчебучили… Ну, учудили…
Он вдруг побледнел, прижал руку к сердцу и закрыл глаза. Я испугался и схватил его под локоть.
— Дядя Паша, что с вами?
Он открыл глаза, перевёл дух.
— Да ничего, нормально всё.
— Давайте, я вас провожу!
— Не надо, Серёженька… Иди, скажи Мишке, что мать умерла. Пусть деньги готовит, у него там вроде есть какие-то… У нас с матерью ничего на такой случай не было отложено. Не собирались помирать-то так рано…
Я плёлся обратно к дому Антона так, словно на ногах у меня было подвешено по пудовой гире. Вот так ситуация… Пока я шёл, у меня самого началось какое-то покалывание в сердце, и я, признаться, не чаял добраться. Когда я наконец пришёл, отец Антона сидел на кухне за столом, сцепив свои тёмные рабочие руки в замок и опустив голову. Антон сидел напротив него в такой же позе, а Мишка — по-прежнему в фартуке Галины Фёдоровны — варил пельмени. В гробовой тишине булькала кастрюля и вкусно пахло. Я подошёл.
