Каждую ночь она сбрасывала на землю сухие листья, застрявшие между сучьями деревьев с осени, — так она приманивала свои жертвы. И когда голод приводил сюда серн, рысь, притаившаяся в ветвях дерева, прыгала на спину какой-нибудь из них.
Убедившись, что вокруг нет ни одной белки, рысь продолжала свой путь. Ночь уже наступила, тихая и влажная. Мгла над снежными вершинами гор рассеялась, их могучие силуэты сливались в одно целое на чернильно — темном небе, на котором тут и там поблескивали мелкие и далекие звезды. Из дремлющих лесных недр доносилось негромкое журчанье весенних вод.
Неожиданно возле молодой пихты, ветви которой касались земли, появилась легкая тень. Послышался топот. Что-то светлое мелькнуло во тьме и тут же исчезло.
Рысь застыла на месте как вкопанная. Среди запахов смолы и гнили, которые источал лес, она уловила лакомый запах серны.
В несколько прыжков она достигла пихты. Ложе серны было еще теплым. Рысь жадно вдыхала влекущие запахи. В ней пробудился голос, и жажда крови заставила ее зарычать. Соблазненная близостью добычи, она побежала по следу, но вскоре остановилась, прислушалась и, досадуя, пошла обратно. Теперь она пересекла склон по диагонали и оказалась в южной его части. Здесь лес был моложе и гуще. Местами попадалась высохшая прошлогодняя трава, пожелтевшая и полусгнившая на холоде. Возле рухнувшей от старости сосны на рысь, злобно фыркая, бросился громадный кабан. Потом ощерилась голодная волчица, сидевшая у логова, в котором спали ее волчата. По рысьему следу шла лисица, и, обернувшись, рысь увидела светящиеся во тьме глаза. Чтобы избавиться от лисицы, рысь спустилась к реке. Влажная пойма обдала ее промозглой сыростью, а шум воды мешал хорошо слышать, но лисицы больше не было видно.
Рысь шла все дальше и дальше по течению реки, обогнула березовую рощицу, голую и мокрую, и вышла на открытое место, когда за скалистым хребтом одной из вершин уже разлилось бледное сияние луны. Гнилые пни и крупные гранитные валуны, разбросанные по поляне, блестели в крупных каплях росы.
Здесь рысь спугнула двух глухарок, расположившихся в ветвях пихты, сломанной зимней бурей. Потом напала на следы зайчихи, за которой следовали два зайца. Сейчас они бились за нее посреди поляны, пока она ожидала, кто победит, время от времени вставая на задние лапы и прислушиваясь.
Чтобы приблизиться к зайцам, нужно было обогнуть поляну. Но когда рыси удалось это сделать, зайцы были уже в другом месте. Увлеченные борьбой, они подпрыгивали, кусались и царапали друг друга когтями. Зайчиха равнодушно следовала за ними.
Рысь притаилась за кустом. При слабом и мутном свете восходящей луны ее кошачьи глаза улавливали все движения зайцев. В какие-то минуты их белые хвостики уносились к верхнему краю поляны, словно животные чувствовали вдруг молчаливое присутствие рыси и спасались от нее бегством. Рысь вся дрожала, но борцы каждый раз возвращались к тому месту, где ждала зайчиха. Сейчас та медленно приближалась к кусту бесшумными и плавными скачками. Рысь приготовилась.
Когда зайчиха была уже совсем рядом, серое тело рыси метнулось вперед. В этот миг оба зайца пробегали мимо куста. Вместо зайчихи в лапах рыси оказался один из самцов. Заяц взвизгнул, и его вопль утонул в молчании леса, как детский плач…
Над вершиной горы показалась луна — мутная и маленькая. Весь хребет искрился снегами на фоне озаренного светом неба. Леса посинели, окутанные легкой, точно паутина, дымкой. Гигантская тень горы быстро отодвигалась от долины, где клокотание воды было подобно шуму ветра. Лисица, следовавшая за рысью, хрипло залаяла неподалеку.
Вскоре белая шерстка и часть заячьего тельца остались возле куста, у которого рысь овладела своей жертвой.
Начало светать. В лесу уже объявились глухари. Все увереннее звучала их утренняя песня, и все синее становилось небо.
На востоке бледный румянец окрасил горизонт. Маленькое облачко оторвалось от вершины.
Рысь возвращалась сытая и довольная. Она медленно шла по поляне, отряхивая с ног росу. В утренней дымке ее пятнистое тело принимало особый светло-коричневый оттенок, сейчас с удивительной отчетливостью выделялось каждое пятнышко, каждая пестрая точка на шкуре.
Неожиданно рысь вздрогнула и сжалась.
На дальнем краю поляны показались две серны.
Самка шла первой, обрывая время от времени своими темными губами молодые побеги, только что пустившие почки. Самец шел за ней, подняв голову, на которой, словно корона, ясно обозначились мохнатые весенние рога. Он часто останавливался, еще выше поднимал голову и прислушивался. Уши его поворачивались в разные стороны. Серны паслись на лесосеке за рекой и сейчас возвращались в пихтовый лес.
Рысь подождала, пока они скрылись в мелком кустарнике, и по-кошачьи отползла назад, потому что утренний ветер дул в сторону животных.
Таким образом она отступила от тропинки, по которой они должны были пройти, бесшумно взобралась на валун и улеглась на нем. Ее ржавое тело затерялось в грязноватой белизне покрытого лишаями камня.
Серны медленно приближались. Войдя в заросли кустарника, они на несколько секунд замерли, вслушиваясь в крики сойки. Потом двинулись снова. Они были уже так близко, что рысь слышала их дыхание и шум падающих капелек росы на землю, когда самка перегрызала очередную веточку. Рысь видела, как поднималась верхняя губа на мокрой мордочке серны, обнажая зубы.
Животные были уже в двух метрах от валуна. И тут самец вдруг остановился и тревожно задрал голову.
В тот же миг рысь прыгнула. Всей тяжестью она навалилась на спину самца. Глухой отчаянный рев, словно стон, вырвался из груди животного. Самец был молодым и сильным. Пока рысь раздирала ему шею, он пытался подняться на задние ноги и сбросить с плеч хищника. Но каждый раз снова падал на колени. Еще два-три раза самец простонал и замолк…
Рысь жадно пила горячую кровь из разорванной шеи животного. Лакала долго, зажмурившись от наслаждения. Ее тупая кошачья морда и бледно-серая шея были в крови. Несколько капель, забрызгавших лоб, чернели как маленькие рубины в ясном утреннем свете.
Пресыщенная и удовлетворенная, рысь лениво отошла от туши животного и легла на опушке под кустом, чтобы погреться в лучах утреннего солнца, которое медленно поднималось из далекой синеющей горной седловины. Она облизывала и оглаживала языком свою взъерошенную шерсть, очищая ее от крови и росы. В красноватых отблесках утренней зари ее роскошная шкура казалась еще более красивой, шелковистой и блестящей.
Рысь смотрела, как легкая утренняя мгла расползалась на маленькие волокнистые облачка, которые неслись над темно-зелеными лесами, и в прозрачных ее глазах отражалась ясная синева утреннего неба. В зрачках горели разноцветные огоньки. Она блаженно сощурила глаза, словно наслаждалась красотой весеннего утра.
На ближнюю сосну грузно опустился глухарь, развернул веером хвост, расправил крылья и, весь во власти любовного томления, вытянув шею, запел.
Рысь долгое время сосредоточенно глядела на него, не мигая, затем, пригретая солнцем, уронила голову на лапы и замурлыкала…
Лет пятьдесят — шестьдесят назад гнездо их пряталось в скалах, по ту сторону ущелья, в котором теперь проходит железная дорога. Они жили там долгие годы, не тревожимые никем. С высоты смотрели они на стада диких коз, спускавшихся на водопой к маленькому синему озеру, на куропаток, пугливых серн и неуклюжих бурых медведей, чьи берлоги поросли плющом и дикой геранью.
Никто не мог бы сказать что-либо определенное об их прошлом, ибо прошлое это охватывало огромный период — полтора века. Никто не знал, где они появились на свет, где впервые встретились и какими событиями была наполнена их долгая жизнь. В те времена по ущелью редко проходили люди — разбойники или пастухи, которых тут же поглощали в свои темные дебри вековые леса. А когда гудок первого паровоза огласил узкое ущелье и топор оголил оба его склона, орлы покинули это место навсегда.
Они поселились в горах на высочайшей, недоступной скале, похожей на огромный желтый зуб, торчащий среди стремнин и обрывов, по которым утром и вечером ползли туманы. Гонимые ветром облака задевали верхушку скалы, и, глядя на них, казалось, будто не облака движутся, а сама скала бежит куда-то назад вместе с горами и всей землей.
Солнце и дождь разрушали и все больше заостряли известковый утес, а подземные воды много веков тому назад пробили внутри него настоящую пещеру. Эта пещера и стала для орлов гнездом.
Несколько жердей, облепленных пометом и ржавых от крови, защищало орлят, не давая им сорваться в пропасть. Шкурки небольших зверюшек и перья глухарей выстилали изнутри их простое и суровое убежище.
Вечером, когда они возвращались на ночлег, на скалистой вершине было еще светло. Здесь солнечные лучи появлялись раньше и угасали позже, чем где-либо. Солнечный свет медленно полз вверх по известковой скале, бледно-розовый, нежный, и незаметно догорал. В эти часы вечные снега на вершинах гор искрились и сверкали, рубиново-красные и девственно-чистые, а внизу, в ущельях, словно стада, собирались туманы и серели старые сосны. Холодное и неподвижное молчание гор становилось еще тяжелее и напряженнее, как будто сами они замирали в ожидании чего-то великого и важного. И только однообразный рев потоков слышался теперь сильнее, как единственный голос, напоминавший о неизменной и вечной сущности жизни.
