Звонит телефон. Фульвани с неохотой откладывает последнюю сказку. Разинув рот, смотрит на Галу с Максимом, — похоже, ему надо прийти в себя. Максим раздраженно забирает слайды со стола и засовывает их в нагрудный карман.
— Звонил Сальвини, — говорит Фульвани, повесив трубку. — Фиамелла хочет вас видеть.
Фульвани достает 20 000 лир и поручает Максиму купить бутылочку вина на Виа ди Рипетта, чтобы отпраздновать их удачу.
— Наконец-то итальянское кино вздохнет полной грудью! Вы приносите счастье, дети. Наконец-то Снапораз сделает новый фильм!
Только выйдя на улицу, слыша шорох слайдов в кармане, Максим начинает чувствовать беспокойство. Ослепленный радостной новостью он оставил Галу наедине с Фульвани. Максим на полпути останавливается и собирается вернуться, но как ему объяснить свое возвращение, да еще с пустыми руками? Максим добегает до угла. Видит бар. Оборачивается.
— Он спит с тобой? — спрашивает Фульвани.
— С чего вы взяли?
— Он сторожит тебя, как любовник.
Максим задыхается. С первым попавшимся вином стоит у двери в «Скайлайт». Звонит. Ждет. Снова звонит. Опять нажимает на кнопку звонка и не отпускает. Домофон. Фульвани:
— Еще рано, Максим. Приходи через полчасика. Будь хорошим мальчиком, ты нам пока не нужен.
Шокированный Максим не знает, что ответить. Думает, что над ним подшутили, и толкает дверь. Дверь не поддается. Тогда он снова звонит. Отвечает тот же голос На этот раз в ярости.
— Ты что, не в своем уме? Ведь прекрасно понимаешь, в чем дело… твою мать.
Максим звонит в третий раз. Кровь отхлынула от его лица. Лампочка на домофоне гаснет совсем. Теперь Максим может звонить, сколько угодно. Система отключена. Ответа не будет.
Максим старается унять панику. На миг прислушивается к пульсирующему шуму у себя в голове. Потом снова бежит на угол. Пробегает через Пьяцца дель Пополо к бару, откуда они с Галой звонили сегодня утром. Набирает номер «Скайлайта». Отвечает Фульвани.
— Я хочу поговорить с Галой.
— А она с тобой нет.
— Тогда я звоню в полицию.
В трубке слышится грохот. Шум. Борьба? Максим кричит в трубку. И вдруг слышит Галу.
— Все в порядке, Максим, — говорит она по-голландски.
Потом по-итальянски:
— Делай то, что он говорит. Ничего страшного не происходит. — После чего вешает трубку.
Максим звонит в полицию. Рассказывает. Сбивчиво. Актеры. «Бани Блад». Нагие персонажи из сказок. Снапораз. В полиции его не принимают всерьез. Предлагают прийти в участок завтра утром. И желательно со слайдами.
Максим снова бежит на Виа Брунетти. Пинает дверь. Люди выглядывают из окон. Ругаются. Максим продолжает пинать дверь и кричать в надежде, что кто-нибудь из соседей вызовет полицию. Но все лишь закрывают ставни. Кто-то кричит, чтобы он прекратил пьяный дебош и пошел проспаться. У Максима все еще зажата в руке бутылка вина. Пальцы посинели и скрючились от ярости. Максим пытается расслабиться. Прислоняется к стене. Вне себя от гнева и чуть не плача, садится на землю.
В это время мимо проходит пожилая дама в сопровождении домработницы.
— Наверняка, опять то же самое, — говорит первая, увидев молодого человека, севшего под дверью.
— Снапораз? — спрашивает домработница, взглянув искоса на Максима.
Как только он задумывает новый фильм, со всего мира слетаются актеры, как птицы по весне.
Дама качает головой.
— Загадка для науки.
Вторая женщина ставит пакеты на землю перед большой дверью в палаццо и ищет ключи. Максим вскакивает. Тяжелая деревянная дверь медленно закрывается. Максим ставит ногу в щель, не позволяя двери захлопнуться. Лифт останавливается на третьем этаже, где женщины выходят. Максим ждет, пока на лестничной клетке не затихнут все звуки. Ни шага, ни звона ключей, ни скрипа двери. Поднимается на пятый этаж. Весь последний пролет он тихо крадется. Он видел это когда — то в кино. Хотя сейчас это ни к чему, потому что перед дверью в агентство ему все равно придется дать знать о себе. Максим кричит:
— Гала!
Звонит в дверь, но и здесь звонок отключен.
— Гала! Гала!! — кричит Максим.
Бросается всем телом на дверь. Еще раз. Римские двери очень прочны. После первого похода вестготов двери стали укреплять при помощи железных опор. Входная дверь точно такая же, вдруг понимает Максим. Ту опору можно было бы использовать, чтобы пробиться в «Скайлайт». Максим садится в лифт, чтобы съездить за ней. Между третьим и четвертым этажами он вдруг слышит какой-то звук. Кто-то спускается сверху по мраморным ступеням. Спешит. Неожиданно лифт останавливается. Максим нажимает на кнопку «вызова», но электричество отключено. Он висит посередине шахты в железной клетке.
Кровь закипает у него в жилах. Он чуть не теряет сознание от собственного бессилия. Чувствует напряжение каждой клеточкой тела, словно его воля готова прорвать кожу. В состоянии бессильной ярости ему слышится Галин голос. Она зовет его. И хотя отсюда ее услышать просто невозможно, Максиму кажется, что слышит ее голос совершенно отчетливо. Дергает железные двери — ничего не выходит, и тут над головой обнаруживает люк. Толкает его, подтягивается, встает на зубчатое колесо и пинком открывает дверь на этаж. Выбирается наружу. Затем бежит вниз, берет железную опору и медленно и спокойно, чтобы сберечь силы, поднимается на верхний этаж. Там ставит опору в щель между дверью и стеной, как лом, и начинает раскачивать ее. Именно в этот момент Фульвани открывает дверь.
— Слава богу, — говорит он, — наконец-то ты!
Фульвани в панике, на секунду с облегчением замечает Максим, а тот хватает его обеими руками за плечи и вталкивает внутрь.
— Скорее. Она в офисе.
Затем с ужасом смотрит на лом и дверь.
— А это что такое?.. Вы что, оба сумасшедшие?
Пока Фульвани пытается пригладить заломы в деревянной двери, Максим уже в офисе.
Гала лежит на полу. Она все еще пытается опираться на локти, но мышцы уже не слушаются. Максим успокаивается. У него есть еще минута или полторы прежде, чем Гала потеряет сознание. Он опускается рядом с ней на колени. Она еще его узнает, улыбается ему, открыто и солнечно, и начинает рассказывать о всех невероятных вещах, что она видит. Это напоминает лепет младенца. Максим слушает внимательно, словно в ее словах есть какой-то смысл.
Фульвани входит, испуганный, как грешник пред троном Господним.
— Ничего не было, клянусь, мы сидели и просто общались, как вдруг… я еще пытался привести ее в чувство…
Пробирается вдоль стен к бару с напитками и наливает себе двойной «Бунекамп».
Максим кладет голову Галы себе на колени, берет носовой платок, сворачивает его в жгут и открывает Гале пальцем рот. Чувствует, как ее язык сразу реагирует на это вторжение и обвивается вокруг его пальца. Он опускает его вниз и кладет ей жгут из платка между зубами. И так они ждут. Вместе.
Можно ли их назвать любовниками? Многие задавали этот вопрос, но их любопытство никогда не было удовлетворено. Даже я ничего об этом не знаю, а я ведь общался с ними достаточно тесно. Доверие и отстутствие стыдливости может быть в равной степени свидетельством как близости, так и равнодушия. Кто может постичь любовные перипетии другого? Кто понимает хоть что-то из своих? В песенке на диалекте Трастевере говорится об этом так:
Ах, Фанфулла, ну ее, правду, в болото!
Догадки из Коэли[77] в Борго[78] порхают,
А знание с камнем на шее в реке.
Они целовались, много и, главное, подолгу. Обнимались на всех дискотеках и в парках Амстердама. Летними вечерами катались, сцепившись под кустами перед домом родителей Галы и на поле, где стоял цирк, когда Гала была маленькой. Нет ни одного местечка на их телах, которого бы за эти годы не коснулись губы другого. Но это ли делает мужчину и женщину любовниками?
Во время болезни или после пьянки один убирал за другим рвоту без малейшего отвращения, а потом забирался в испачканную постель, чтобы остаток ночи вытирать другому лихорадочный пот со лба и груди. Но чтобы они ни делали в этой постели, убежденные, что держат в объятиях самое дорогое, что у них есть, сексом они не занимались.
Вместо этого они шли гораздо дальше. Описывали друг другу интимные оттенки своих чувств. Как они занимались любовью с другими или хотели бы заниматься, что они при этом чувствовали и как они могли помочь друг другу разжигать новые страсти. В этом, казалось, один старался перещеголять другого, одновременно поглаживая обнаженную спину своего любимого. От каждого слова и каждой слезы, которыми они делились, они становились и ближе друг к другу, и дальше друг от друга. Пока они выслушивали трепетные признания другого, сердце таяло, а потом, в мгновение обостренной ранимости, вдруг сжималось, как будто из каждого откровения на свежую ссадину капала кислота.
