Ознакомительная версия.
Куда я могла деться?
— Такая история, — вздохнул он, аккуратно садясь на одеяло. — А я думал, что мы с вами никогда не встретимся.
— Кто же думал? — ответила я. — Как здоровье вашей жены?
— Вы знаете, — радостно сказал он, — хорошо. Что называется, не было бы счастья, да несчастье помогло. Когда она узнала про отношения Лены и нашего сына, она настояла, чтоб они были вместе и чтоб ребенок рождался у нас. Она сказала, что хочет видеть рождение и рост новой жизни, что это для нее важно. Она просто заставила нас с сыном поехать и забрать Лену, она совсем другая стала, наполненная смыслом. Мы присмотрели детям квартиру на первом этаже в нашем же доме, квартира не ах, но по деньгам. Ленина мать дает половину, половину мы. Будут жить и отдельно, и на глазах. Куда лучше? Жена просто воспряла. Мечтает о внуке… Мы договорились не рассказывать ей про фиктивный брак и смерть… Знаете, чтоб не заронять плохих мыслей. Я этого мальчика знаю, он был безобидный, хороший… Абсолютно… Мой сын, конечно, пошляк. Они теперь все такие. Свобода. Доступность. Если бы не случай с женой и ее верой в выздоровление при помощи новой жизни, то я бы еще очень и очень подумал насчет этой Лены. Мать — торговый работник на вокзале. То-се. Одним словом… Отец — скоропостижно. Этот ее брак с Егором… В сущности, нашла дурашку… Хотя названивала нам каждый день, просто безумие какое-то. Но, может, это все на нервной почве, дурочка ведь молоденькая.
Мне хотелось выдернуть из-под него край малинового железнодорожного, но в данный момент моего одеяла и сказануть ему такое, чтоб он пулей выскочил.
Но я проклокотала что-то неразборчивое.
— Этот мальчик… Я понимаю, он ваш родственник… Но согласитесь… Поступок наивный, глупый… И потом… Вы знаете? Он препятствовал! Он кричал на Леонида, хамски кричал… Я боялся, еще немного — и мой развернется назад. Он мне ведь по дороге в Ростов сказал прямо: «Мне, отец, это на фиг… Я не отрицаю, но мне это на фиг…» Лена, правда, умница, она сразу перешла на нашу сторону и очень толково сказала Егору: «Так правильно, а с тобой неправильно». Странный мальчик, странный… Конечно, неудобно и не к месту спрашивать… Но как вы считаете, он был здоров психически? Я что-то такое слышал… По чьей-то линии…
— По моей линии, — сказала я. — Это у нас побег другого ума.
— Побег? Побег ума? — Он смотрел так ясно и недоуменно, что, существуй в моем организме смех, я бы уже давно дала ему волю.
— Да нет, я неудачно выразилась… Просто за нами водится выбирать не то и не тех…
— Это понятно, — закивал Михаил Сергеевич. — Такое случается даже при полной здравости.
Я же думала про Зою. Про то, как она осталась одна с ангелом у камня церкви. Как летала на небко… Даже удивительно, как по ниточке-волосочку карабкается к нам прошлое… Бабушка так уж норовила отделить ее от нас, чтоб, не дай Бог, не перешло безумие… Перешло, бабушка, перешло. Во всяком случае, так считает следующий по времени народ. Выследил-таки другой ум мальчонку, летающего на небко, и забрал к себе.
— Я рада, что все для вас хорошо кончилось, — сказала я, определяя окончательность разговора.
— Да, конечно, — ответил Михаил Сергеевич. — Хотя, конечно, мальчика очень жалко. Один ребенок, ужасно… Я им посоветовал круиз. Теперь это доступно, а мы народ неизбалованный, нам хоть что покажи — интересно.
Когда он ушел, пришлось выпить горсть таблеток: от головы, от души и от сердца. Тройной коктейль выживания простого русского человека. Хоть что выпить, хоть что посмотреть.
Совсем к ночи, когда проводница сказала, что я уже могу запираться, и я так и поступила, кто-то поскребся в дверь. Я открыла, и она стремительно прошла мимо меня, как бы предупреждая возможность протеста с моей стороны. Ворвалась и села. Лена. Меня только-только стал пробирать «коктейль», благословенная тупость накрыла ватным одеялом выпрыгивающие некстати мысли, приятно было осознавать мощь науки химии непосредственно в своем теле.
Она плакала. Вернее, даже выла, уткнувшись носом в мою подушку, которую она грубо стащила с места.
Я вспомнила, как она валяла у меня ваньку в первую нашу встречу, притворяясь иудейкой. А я тогда пялилась на ее поднятые скулки и пыталась вычислить процент ее еврейства. В другой раз она рассказывала мне историю своего греха, а я воображала себя случайным, но необходимым попутчиком ее жизни. Сейчас она слюнявит мою подушку, будучи одновременно родительницей и спасительницей женщины, которая в одно историческое время непременно спрятала бы от нее сына, а в другое — сына за ней же послала. И, в сущности, жизнь Мити все время висела на волоске желаний и страстей совершенно посторонних женщин. Я отливаю в домашнюю кружечку чай из недопитого стакана, я гигиенически мыслю, что негоже совать девочке свой питый стакан, я выколупливаю из гнездышка желтые горошинки сухой валерьянки, соображая, что фенозепам, которым спасаюсь сама, девочке не годится, потому как девочка беременная. Когда она все сглотнула вместе со слезами, она сказала:
— А что, у женщины есть другой способ отплатить? Ну, за добро там или за подвезти? Есть? Я ему сказала: ты должен это сделать, потому что я не хочу быть тебе обязана. Мне даже хочется с тобой… Я представляю — другой какой… Надо было бы его упрашивать? А этот развернулся и ушел… Сволочь такая… И не говорите, — кричала она на меня, — что его уже нет! Откуда вы знаете? Я его ощущаю, понимаете, ощущаю… Как будто он меня трогает. Хоть он ко мне пальцем не прикоснулся! Псих он, псих! На дух мне такого не надо! Ленька, конечно, гад, но он живой гад, в полном смысле этого слова. От него вкус и запах. Живой Ванька-дурак лучше мертвого Ивана-царевича. Так и знайте! Это я умно сказала. А он развернулся и ушел. — Лена швыряет в меня комканую подушку, она громко втягивает в себя сопли, она задвигает дверь так, как будто задвигает вагон, поезд, всех едущих в нем, всех — к чертовой матери.
Ну что тебе стоило, Митя, стянуть с нее трусики? Девяносто девять из ста поступили бы так же, а потом, ширкнув молнией, убежали бы живые и невредимые. Мир был бы больше на целого тебя, Митя. Ее приставание, его… Что? Отвращение? Хотя нет… Какое отвращение? Может, именно в этот момент он ее и любил, распахнутую, с пятнами на лице и расплющенным ртом. Любил и бежал от несовпадения чувств, мыслей и обстоятельств, которые были вразнотык?
Потому что голая женщина, как голая правда, возникнув без вашего желания, — аргумент сильный, но и противный. Ты или распнись пред ней, или уж беги сломя голову. У мальчика заколотилось сердце, и он бежал, не зная правил.
Потому как был Егор по природе Митя.
Или все было не так и не то?
Не знаю.
В Москве они перегнали меня в тоннеле. Михаил Сергеевич сделал мне рукой небрежно так — пока, мол, пока… Лена притормозила.
— Я вам наплела вчера… Не верьте мне… Все было не так…
Утром все не так, девочка, все не так. Утро — время забывания.
Она скользнула глазом мимо меня, красивый рот был слегка сбит набок, как тогда, когда она морочила мне голову в первую нашу встречу.
— Твой рюкзачок все еще у меня, — сказала я ей вслед.
Она не повернувшись махнула рукой. Делов! Рюкзачок…
Интересен был разворот в мою сторону Леньки. Он демонстрировал мне замену жизни. Смотри, тетка! Вот я, всклокоченный, невыспавшийся, набрякший весь, от начала до конца… Я хочу есть, пить, в уборную… Хочу Ленку… Других хочу тоже… Я густой мужчина… Очень мужчина и очень густой…
На финал он пнул ногой вокзальную тумбу. Просто так, для движения молодой крови и чтоб знала… Но в этом не было зла. Была природа.
Дома я трогаю предметы. Стулья и кастрюли. Чайник еще теплый. Я наливаю в чашку пойло. Рука дрожит, как при абстиненции. Я нутром, кожей чувствую, что меня постигла неудача. Зачем-то с бухты-барахты я бросила на полуслове почти законченную вещь и кинулась рассказывать другую. Надо, кстати, поменять воду в бидоне, с которого все пошло… Ведь все было нормально… Пока я не вдела эту проклятую серьгу в ухо.
Я их не знаю… Они не даются мне в ощущении, эти мальчики и девочки, которых я взялась строгать без знания предмета. Старый дурак папа Карло мечтал о сыне, хоть каком, хоть деревянном, я тоже мечтала хотя бы понять. Не получилось… Вынимайте, мадам, серьгу. Это поколение живет мимо вас, не замайте его абстинентными пальцами.
Мою дно бидона. Пальцы мазюкают теплоту и мягкость осадка. Интересно, кто та старушка, что всучила моей дочери бидон? На какой метле улетела старая ведьма, смеясь над молодой дурочкой? Может, это правильный путь — обдурить и посмеяться над всеми?
Звонок у меня пронзительный, как бы для очень задумчивого глухого. Я не знаю, как насчет физики, но лично я вижу, как звук высекает свет в квартире. Как бы для глухого, но зрячего.
— Кто там? — кричу я в старый дерматин, ибо никого не жду и никем не предупреждена.
Ознакомительная версия.
