И в темноте он отыскал и увидел столько света и красок, цветов и оттенков, сколько не видел нигде и никогда в жизни.
В этот холодный вечер он ощутил столько тепла и жара, сколько, казалось ему, не испытывала ни одна планета. Он загорелся неудержимым желанием как можно быстрее встретиться с “нахалкой” и поблагодарить ее за ту радость, которую она подарила ему. Весь вечер, ночь и следующий день до очередной встречи с ней он был одержим какой-то небесною радостью, душа его мурлыкала, а в сердце звенела сладостно-радостная мелодия.
– Привет! Знаешь, я люблю тебя…- выпалил он “нахалке” тотчас после того, как налетел на нее по обычаю в коридоре института.
И не успев договорить, был остановлен.
– Что?-изумленно протянула она от неожиданности и растерянности и после недолгой паузы добавила, с повышением голоса.-Дурак!
И, сделав резкий отворот-поворот от обидчика, разгневанная, направилась в канцелярию, занося на подпись текущие документы.
Ее последнее словцо привлекло внимание нескольких сотрудников, стоящих в конце коридора и изумленно косящихся в их сторону.
Ему пришлось, стыдливо отведя от них взгляд, удалиться в противоположную сторону, печально согласившись: и вправду дурак!
Вспомнились и советы, вычитанные когда-то из некой брошюры о том, что, если хочешь кого-то унизить, оскорбить и в особенности до смерти напугать, нужно обратиться именно к этому слова.
– Какая чушь!-отмахнулся он. Крылья, как-то сразу, разом, вмиг подсеклись, и он свалился куда-то вниз, словно в дерьмо.
– Теперь я знаю и то, для чего нужно взлетать,- подумал он с усмешкою и ехидцей.
ОРГАЗМ
Истинная свобода-в свободе слова, речи и письма-во взлете сердца.
С.Гелхвидзе
На протяжении вот уже многих лет он с тревогой замечал в себе тщету и бессмысленность своих усилий, будь то на трудовом поприще, в семье или в общественной жизни, даже тогда, когда приходилось вкладывать в начатое дело максимум ума, усилий и сердца.
Нет, все-таки в жизни постоянно чего-то не хватало, чего-то недоставало, и поиски этого неизвестного, недостающего чувства и ощущения приводили его то в ярость из-за безуспешности поисков, то в усталость, опустошение и уныние вкупе с горечью безысходности и невозможности успеха этих поисков. Единственное, что озаряло его душу и придавало чуточку надежды, было то, что он ясно и четко отдавал себе отчет и был даже уверен, что путь к этому загадочному открытию самого себя проходит в области не биологической, а социальной.
Он знал, где искать, но что именно ищет, мог только догадываться. Был убежден в смежности чувств биологического наслаждения с социальным, наконец молчаливо и настоятельно уверял себя в несомненности догадки о том, что если существует и фиксируется оргазм биологический, то неизбежен и непременен некий социальный, духовный оргазм, который, наподобие биологического, и даже в некотором смысле в еще большей степени, возможно, не испытывается многими из людей, даже проживших долгую жизнь.
– Нет, раз меня так волнуют и мучают, не давая покоя, мои мысли и поиски этого неизведанного, сулящие в некотором смысле нечто подобное радости открытия или общения с человеком, то это не может не завершиться отысканием этого чуда, не может труд моего ума и сердца, труд моей души пройти безрезультатно, как не оканчивается безрезультатно ни одно дело и ни один труд в жизни,- настойчиво и упрямо твердил и уверял он себя.
И словно в подтверждение его потуг и устремлений природа сжалилась-таки над ним. Он набрел на человека, с которым поначалу его почти ничего не связывало. Это была сотрудница из соседнего отдела, давно, оказывается наблюдавшая за его поведением, и однажды, в один прекрасный день, то ли в шутку, то ли всерьез, звонким полуголосьем бросившая ему в лицо:
– Послушай, чего ты все без толку мотаешься по коридорам нашего института? Ведь от простой беготни толку мало. Вот если б при этом ты еще крылышками взмахивал, тогда, глядишь, и взлетел бы,- и улыбнувшаяся.
Он был буквально сражен ее бестактностью и наглой, как ему показалось, выходкой, ибо она знать не знала о сложностях проекта государственной важности, заказанного Академией наук их институту, а уж последним-их отделу, в котором его опыт и знания играли далеко не последнюю роль. Вот и сейчас, когда он нарвался на ее приветствие, он торопился на совещание с директором института по поводу промежуточного отчета о проделанной работе и его руки были заняты кипами бумаг и форматов.
– Несмышленая дура и к тому же нахалка,-подумал он и, притормозив свой ход, задержал на ней удивленный взгляд, вслед за чем отвел его в сторону, не отозвавшись, прибавил шагу.- Так мне и надо! Нечего держаться дружеского тона в общении с малознакомыми. И чего она нарывается?
Вечером, в состоянии очередного приступа меланхолической хандры из-за отсутствия электричества, газа, радио, передач телефонного сообщения и воды, он перебирал в памяти все подробности столкновения с “нахалкой”, удивившей и поразившей его воображение. Между тем, ничего, могущего дать ей повод к подобной выходке, не обнаруживалось и не вспоминалось. И его все больше удивляло и поражало еще и ее как бы ясновидение, верней, еговидение. Она словно сидела в его мыслях, участвовала в его заботах и муках, и эта ее фраза оборачивалась для него словно бы советом и выходом.
– Да, но если это даже и так, то как?- задавался он въедливым вопросом.- Легко сказать! Взмахни крыльями и взлетишь! Но как?
Ему вспомнился ответ Микеланджело на вопрос, как ему удается создавать такие шедевры: “Нет ничего проще, берешь камень и отсекаешь лишнее посредством молотка и зубила”. Браво, браво! Конечно же, чрезвычайно просто и гениально. Пояснение великого мэтра ему очень нравилось.
К великой радости и удивлению в тот вечер дали на некоторое время свет. По “останкину” передавали разбор одного из последних кинофильмов-шедевров маэстро Кончаловского, на тему жизни села в первые годы перестройки.
Особенно резануло ухо выступление одного сельского труженика, который выбранил маэстро за то, что тот полностью искажает жизнь села и его обитателей, остерег его и напомнил, что те кормят и поят его.
– Спасибо,- ответил маэстро,- я вас тоже.
И вот тут-то открылись шлюзы, тут-то и хлынула вода, тут-то и ощутил он прилив необычайной энергии и силы, тут-то душа и принялась разгоняться все с большей и большей скоростью. Ну конечно же,- браво, ей-Богу, браво!- ну конечно же и вы тоже кормите и зрителей и всех людей, и даже, я бы сказал,- подчеркивал он про себя,- не и вы тоже, а вы, и только такие, как вы, в первую очередь, кормят людей. Это ведь и есть пища души и ума, столь же необходимая для жизнедеятельности организма всякого разумного существа, как и еда для желудка. Ай да, маэстро!- восхищался он, меж тем, как душа его продолжала набирать скорость, и ему представилось, будто она разбегалась по некой взлетной полосе…тут вдруг, неожиданно вспомнилось о встрече с нахалкой и в его мыслях подсознательно промелькнуло: а что, если и в самом деле попробовать? И не успела мысль оформиться и закруглиться, как самопроизвольно, откуда ни возьмись, выпустила из-под себя огромные крылья, несколько небольших взмахов, и, о чудо! Свершилось! Душа оторвалась от взлетной полосы и взлетела. Она еще набирала высоту, когда он с неземной радостью констатировал: есть, есть, черт побери, есть социальный оргазм, и я его только что испытал!
Недолго пришлось ждать, и свет отключили, но и в темноте и холоде душа продолжала парить в небесах, в один миг перед ним открылись все двери, в которые он так неистово бился головой и до сих пор никак не прошибал.
И в темноте он отыскал и увидел столько света и красок, цветов и оттенков, сколько не видел нигде и никогда в жизни.
В этот холодный вечер он ощутил столько тепла и жара, сколько, казалось ему, не испытывала ни одна планета. Он загорелся неудержимым желанием как можно быстрее встретиться с “нахалкой” и поблагодарить ее за ту радость, которую она подарила ему. Весь вечер, ночь и следующий день до очередной встречи с ней он был одержим какой-то небесною радостью, душа его мурлыкала, а в сердце звенела сладостно-радостная мелодия.
– Привет! Знаешь, я люблю тебя…- выпалил он “нахалке” тотчас после того, как налетел на нее по обычаю в коридоре института.
И не успев договорить, был остановлен.
– Что?-изумленно протянула она от неожиданности и растерянности и после недолгой паузы добавила, с повышением голоса.-Дурак!
И, сделав резкий отворот-поворот от обидчика, разгневанная, направилась в канцелярию, занося на подпись текущие документы.
Ее последнее словцо привлекло внимание нескольких сотрудников, стоящих в конце коридора и изумленно косящихся в их сторону.
Ему пришлось, стыдливо отведя от них взгляд, удалиться в противоположную сторону, печально согласившись: и вправду дурак!
