Речь шла о хозяйке булочной, которая занималась перевозкой людей как побочным бизнесом. Она гордилась тем, что ни один из ее клиентов не пал жертвой контрабанды живым товаром, никого не похитили и не убили по дороге, никто не упал с крыши поезда и никого оттуда не столкнули. Она более или менее отвечала за безопасность этих крайне рискованных сделок, принимала доступные ей меры предосторожности, в остальном уповая на Господа Бога, чтобы Тот оберегал с небес своих смиренных рабов. Она взимала обычную плату, которую требовал поллеро [19] для покрытия расходов и рисков, плюс ее комиссионные. Она постоянно была на связи со своими койотами, отслеживала их местонахождение и всегда знала, где именно находятся ее клиенты. Как говорила Нурия, ни один человек у нее пока что не пропал.
Падре Бенито с ней увиделся; перед ним явилась женщина лет пятидесяти, сильно накрашенная и вся в золоте: кроме золотых зубов, оно было и в ушах, и на шее, и на запястьях. Священник попросил скидку во имя Бога, взывая к ее доброму сердцу христианки, но женщина предпочла не смешивать веру и бизнес и осталась непреклонна; они должны заплатить аванс койоту и полностью ее комиссионные. Остальное доплатят родственники в Соединенных Штатах, или у клиента останется долг, разумеется с процентами. «Как вы думаете, где им взять такую сумму?» — настаивал иезуит. «Из сборов для вашей церкви, дорогой падре», — ответила она с иронией. Впрочем, этого не понадобилось, поскольку денег, присланных Мириам, хватило на похороны Андреса, на комиссионные агентству и на тридцать процентов оплаты койоту с условием, что остальное он получит, когда Эвелин будет на месте. Такой долг был делом святым; не было ни одного человека, который бы его не уплатил.
Койотам, которому булочница поручила Эвелин Ортегу, был некий Берто Кабрера, тридцатидвухлетний мексиканец, усатый, с животом, выдававшим большую любовь к пиву, который переправлял людей через границу уже более десяти лет. Он проделал такое путешествие десятки раз, перевез сотни мигрантов и в том, что касается людей, соблюдал порядочность, доходившую до щепетильности, но, если речь шла о других статьях контрабанды, мораль его становилась шаткой. «На мою работу смотрят косо, но это общественно полезный труд. Я забочусь о людях и не перевожу их в контейнерах для скота или на крышах вагонов», — объяснил он священнику.
Эвелин Ортега примкнула к группе, состоявшей из четверых мужчин, отправлявшихся на север в поисках работы, и одной женщины с двухмесячным ребенком, ехавшей к своему жениху в Лос-Анджелес. Ребенок мог создать в дороге трудности, но мать так умоляла, что в конце концов хозяйка агентства уступила. Клиенты собрались в кладовой булочной, где каждый получил фальшивые документы и инструкции касательно перипетий будущего путешествия. С этого момента они должны представляться только новым именем, и будет лучше, если они не будут знать настоящие имена попутчиков. Эвелин стояла, опустив голову и не решаясь поднять глаза на остальных, но женщина с ребенком подошла к ней сама и представилась. «Теперь меня зовут Мария Инес Портильо. А тебя?» — спросила она. Эвелин показала ей свое удостоверение. Ее новое имя было Пилар Саравиа.
Как только они покинут Гватемалу, им придется выдавать себя за мексиканцев, иного пути нет, они должны будут беспрекословно подчиняться койоту. Эвелин будет ученицей школы для глухонемых в Дуранго, якобы основанной монахинями. Кое-кто из попутчиков выучил государственный гимн Мексики и несколько расхожих слов, употребление которых в двух странах не совпадало. Это могло им помочь выдать себя за коренных мексиканцев, если их задержит миграционная служба. Койот запретил им обращаться на «ты», как это принято в Гватемале. К любому представителю власти или человеку в форме надо обращаться на «вы», не только из уважения, но и из предосторожности, остальным можно говорить неформальное «ты». Эвелин, как глухонемой, надлежало молчать, а если власти станут задавать ей вопросы, Берто покажет им сертификат фиктивной школы. Им также было велено надеть лучшую одежду и обуться в ботинки или туфли — никаких шлепанцев, — чтобы не вызывать лишних подозрений. Женщинам лучше отправиться в путь в брюках, но только не в драных джинсах, как сейчас модно. Нужна спортивная обувь, белье и теплая куртка; все должно поместиться в сумку или рюкзак. «Придется долго идти по пустыне. Лишняя тяжесть там ни к чему. Деньги поменяем на мексиканские песо. Расходы на транспорт покрыты, но вам же еще нужно на еду».
Падре Бенито дал Эвелин непромокаемый конверт из пластика, где лежали ее свидетельство о рождении, копии медицинского заключения и полицейского рапорта и характеристика, удостоверяющая ее благонадежность. Кто-то сказал ему, что это может помочь девушке получить в Соединенных Штатах статус беженки, и хотя это было маловероятно, он решил не пренебрегать такой возможностью. Он также заставил Эвелин выучить наизусть номер телефона ее матери в Чикаго и номер его сотового телефона. Обняв девушку на прощание, он дал ей несколько банкнот — все, что у него было.
Консепсьон Монтойя пыталась сохранять спокойствие, прощаясь с внучкой, однако слезы Эвелин опрокинули ее намерения, и она тоже расплакалась.
— Мне так грустно, что ты уезжаешь, — всхлипывала женщина. — Ты ангел моей жизни, и я больше тебя не увижу, девочка моя. Это последняя боль, которую мне суждено вынести. Если Бог наградил меня такой судьбой, тому есть причина.
И тогда Эвелин четко и ясно произнесла первую фразу за много недель, и она же была последней на долгое время, поскольку в последующие два месяца она не сказала ни слова.
— Я, мамушка, как уехала, так и вернусь.
ЛУСИЯ
Канада
Лусии Марас исполнилось девятнадцать лет, и она поступила в университет на факультет журналистики, когда у нее началась жизнь беженки. О ее брате Энрике они по-прежнему ничего не знали; со временем, после долгих попыток его найти, он стал одним из тех, кто исчез без следа. Девушка провела два месяца в посольстве Венесуэлы в Сантьяго в ожидании разрешения покинуть страну. Сотни гостей, как упорно именовал их посол, пытаясь как-то сгладить их унизительный статус беженцев, спали там, где находили свободное место, а перед дверью в туалеты, которых в здании было не так много, вечно толпилась очередь. По нескольку раз в неделю другие преследуемые умудрялись перелезть через стену, несмотря на то что на улице дежурил вооруженный патруль. На руках у Лусии оказался новорожденный младенец, которого доставили в дипломатической машине, спрятав в корзину с зеленью, и поручили ей заботиться о нем до тех пор, пока его родители не получат политическое убежище.
Теснота и общее состояние тревожного ожидания способствовали возникновению конфликтов, однако вновь прибывшие гости быстро усваивали правила совместного проживания и учились воспитывать в себе терпение. Лусия ждала пропуск дольше обычного, как это было с теми, за кем не числились ни политические выступления, ни стычки с полицией, и только когда этим занялся посол лично, она смогла уехать. Два дипломата, служившие в посольстве, сопровождали ее в аэропорт, до трапа самолета, и дальше в Каракас, а до этого она успела передать ребенка родителям, которые наконец получили статус беженцев. Ей также удалось попрощаться с матерью по телефону, и она пообещала скоро вернуться. «Не возвращайся, пока снова не наступит демократия», — с неколебимой твердостью отвечала Лена.
В Венесуэлу, богатую и гостеприимную, начали прибывать сотни чилийцев, а вскоре тысячи и тысячи, к ним прибавились люди, бежавшие от грязной войны в Аргентине и Уругвае. Растущая колония беженцев с южной части континента заполняла целые кварталы, где готовилась традиционная еда и звучал испанский язык с характерным акцентом. Комитет помощи беженцам нашел Лусии комнату, за которую можно было не платить полгода, и устроил на работу в регистратуру модной клиники пластической хирургии. Но только четыре месяца она жила в этой комнате и ходила на работу, потому что встретила молодого парня, тоже из высланных чилийцев; это был социолог с измученной душой, из левых радикалов, чьи разглагольствования вызывали у нее мучительные воспоминания о брате. Он был красивый и стройный, как тореро, у него были длинные, всегда немытые волосы, тонкие пальцы и чувственные, презрительно изогнутые губы. Он не скрывал ни своего скверного характера, ни своего высокомерия. Годы спустя Лусия вспоминала о нем с недоумением, она не могла понять, как можно было влюбиться в такого неприятного типа. Единственным объяснением было то, что она была очень молода и очень одинока. Его раздражала природная веселость венесуэльцев, она казалась ему явным признаком морального вырождения, и он убедил Лусию эмигрировать в Канаду, где никто не пьет шампанское за завтраком и не использует любой повод, чтобы потанцевать.
