После этого Лена вдруг как-то сразу постарела. Она вышла на пенсию, уйдя из банка, где проработала много лет, сидела дома одна и выходила на улицу, только чтобы продолжить поиски. Иногда ездила на кладбище и долго стояла перед нишей, где покоился прах неизвестного юноши, рассказывая ему о своих бедах, и просила его, если ее сын окажется где-то там, рядом с ним, то пусть юноша скажет ему: мать ждет от него весточки или какого-нибудь знака, чтобы перестать его искать. Со временем этот парень стал для нее членом семьи, неким тихим потаенным духом. На кладбище, где в сумраке и тишине аллей разгуливали безразличные ко всему голуби, она обретала утешение и покой. Там был погребен ее муж, однако за все эти годы она ни разу его не навестила. Теперь, молясь за незнакомого юношу, Лена молилась и за него тоже.
Лусия Марас провела годы изгнания в Ванкувере, приятном городе, где климат был получше, чем в Монреале, и где нашли пристанище сотни беженцев с южной оконечности континента; их общины были настолько закрытые, что некоторые жили так, будто вовсе не уезжали из своей страны, и общались с канадцами только по необходимости. У Лусии было по-другому. С упорством, унаследованным от матери, она выучила английский, на котором говорила с чилийским акцентом, поднаторела в журналистике и делала репортажи на злободневные темы для политических изданий и для телевидения. Она освоилась в этой стране, обзавелась друзьями, взяла себе из приюта собаку по кличке Оливия, которая составляла ей компанию в течение четырнадцати лет, и купила крошечную квартирку, — это было гораздо выгоднее, чем снимать жилье. Стоило ей влюбиться, а это случалось довольно часто, как она тут же мечтала выйти замуж и пустить корни в Канаде, но как только страсти утихали, она снова начинала тосковать по Чили. Ее место было там, на самой оконечности юга, в стране, протянувшейся длинной узкой полосой, в стране, которая ее звала. Когда-нибудь она вернется, Лусия была в этом уверена. Некоторые чилийские беженцы возвращались, жили тихо, без шума, и никто их не трогал. Она знала, что даже ее первая любовь, партизан с немытыми волосами, склонный к мелодраме, и тот тайно вернулся в Чили, работал в страховой компании, и ему никто не напоминал о его прошлом, потому что никто ничего не знал. Но ей, наверное, не так повезет, ведь она без устали участвовала в международном движении против военного правительства. Она поклялась матери, что не будет пытаться вернуться, потому что для Лены Марас мысль о том, что ее дочь тоже станет жертвой репрессий, была невыносима.
Лена стала реже ездить в Канаду, зато переписка с дочерью стала более интенсивной: она писала дочери каждый день, а Лусия — несколько раз в неделю. Письма летали по воздуху, словно это был никому не слышный разговор, и ни та ни другая не ждали ответа, чтобы написать следующее письмо. Эта обильная переписка была похожа на двойной дневник, отражавший текущую жизнь. Со временем писать и получать эти письма стало для Лусии необходимостью; а того, о чем она не писала матери, словно никогда и не происходило, — это была забытая жизнь. В этом бесконечном эпистолярном диалоге между Ванкувером и Сантьяго между ними прорастала дружба, настолько глубокая, что, когда Лусия вернулась в Чили, они знали друг друга лучше, чем если бы всегда жили вместе.
Однажды, будучи у дочери, Лена рассказала ей о юноше, которого ей отдали вместо Энрике, и тогда же решила рассказать Лусии всю правду об отце, которую так долго скрывала.
— Если тот мальчик, которого мне отдали в гробу, не твой сводный брат, все равно где-то живет мужчина приблизительно твоего возраста, у которого твоя фамилия и твоя кровь, — сказала она.
— Как его зовут? — спросила Лусия; новость о том, что отец был двоеженцем, потрясла ее настолько, что слова дались ей с трудом.
— Энрике Марас, как твоего отца и твоего брата. Я пыталась его найти, Лусия, но и он, и его мать словно испарились. Надо выяснить: мальчик, который лежит на кладбище, не сын ли твоего отца от другой женщины.
— Это не важно, мама. Вероятность того, что это мой сводный брат, равна нулю, такое бывает только в сериалах. Более вероятно то, что тебе сказали в Викариате, — про путаницу, которая порой происходит с документами жертв. Прекрати поиски этого парня. Сколько лет ты живешь, одержимая судьбой Энрике, смирись с правдой, какой бы страшной она ни была, пока ты не сошла с ума.
— Лусия, я в трезвом уме и твердой памяти. И я приму смерть твоего брата, но только когда получу о нем точные сведения, не раньше.
Лусия призналась матери, что в детстве они с Энрике совершенно не верили в несчастный случай с отцом, эта версия была настолько окружена тайной, что казалась выдумкой. И как можно было в нее поверить, если они ни разу не видели на лице матери выражения скорби и никогда не посещали могилу; им пришлось довольствоваться объяснением в общих чертах и упорным молчанием. Они сами придумывали альтернативные варианты: отец живет в другом месте, он совершил преступление и теперь в бегах или охотится на крокодилов в Австралии. Любая версия выглядела разумнее официальной: он умер, и все тут, никаких вопросов.
— Вы были слишком маленькие, Лусия, и не могли понять, что смерть — это нечто окончательное, моей обязанностью было уберечь вас от этой боли. Мне казалось, будет более правильным, если вы забудете отца. Знаю, это мой грех гордыни. Я хотела заменить его, быть для моих детей и отцом и матерью.
— И ты прекрасно с этим справилась, мама, но я спрашиваю себя, поступила бы ты так, если бы он не был двоеженцем.
— Конечно нет, Лусия. В этом случае я бы его идеализировала. А меня вела прежде всего злость и еще стыд. Я не хотела, чтобы вас коснулась вся эта грязь. Поэтому я так долго ничего вам не говорила, пока вы не подросли настолько, чтобы во всем разобраться. Знаю, вам не хватало отца.
— Меньше, чем тебе кажется, мама. Конечно, лучше, когда папа есть, но ты прекрасно справилась с ситуацией, воспитывая нас.
— Отсутствие отца создает пустоту в сердце любой женщины, Лусия. Девочка должна чувствовать себя защищенной, ей нужна энергетика мужчины, чтобы в ней развивалось доверие к мужчинам, которое позднее перерастет в любовь. Какова женская версия эдипова комплекса? [23] Электра? [24] У тебя этого комплекса не было. Я думаю, и не без оснований, что ты так независима и переходишь от одной любви к другой, потому что все время ищешь в каждом мужчине надежность отца.
— Да ладно, мать! Чистейшей воды чушь по Фрейду! Я не ищу в своих любовниках отца. И я не прыгаю из постели в постель. Я — серийный однолюб, мои любовные истории длятся долго, даже если попадается безнадежно неисправимый тип с длинными немытыми волосами, — сказала Лусия, и обе засмеялись, вспомнив партизана, которого она бросила в Монреале.
ЛУСИЯ И РИЧАРД
Бруклин
После того как Эвелин Ортега опознала Кэтрин Браун, они снова привязали крышку багажника и гуськом направились к дому. Поскольку они все равно уже были снаружи, Ричард взял лопату и расчистил от снега вход в подвал, чтобы Лусия могла забрать кастрюлю с остатками супа, еду для Марсело и необходимые мелочи для себя. В кухне Ричарда они втроем доели вкусный суп и приготовили еще кофе — целый кофейник. Ричард, впавший в рассеянность от всех этих событий, попросил добавки, хотя в супе, среди картофеля, тыквы и зеленой фасоли, плавали кусочки говядины. Он научился контролировать выверты своего пищеварения благодаря жесткой дисциплине в быту. Он не употреблял глютен, страдал аллергией на лактозу и начисто отказался от алкоголя по причине более серьезной, чем язва. Его идеалом питания была растительная пища, однако ему требовались протеины, так что он включал в свой недельный рацион морепродукты, не содержащие ртуть, шесть яиц, по одному в день, и сто граммов сыра. Он составлял себе план приема пищи на две недели вперед, два неизменных меню в месяц, покупал только то, что было необходимо, и готовил согласно установленному порядку, чтобы ничего не пришлось выбрасывать. По воскресеньям он импровизировал, выбирая на рынке свежие продукты, — скромный полет фантазии, который он себе позволял. Он не покупал мясо млекопитающих по моральным соображениям: нельзя употреблять в пищу животных и птиц, ведь для этого их приходится убивать, а скотобойни вызывали у него ужас, поскольку сам он был не способен свернуть шею цыпленку. Ему нравилось готовить, и, если какое-то блюдо ему особенно удавалось, ему хотелось разделить его с кем-нибудь, например с Лусией Марас, которая казалась ему гораздо интересней, чем предыдущие жильцы подвала. Он думал о ней все чаще, и ему было приятно видеть ее в своем доме, пусть даже по такому невероятному поводу, который предоставила им Эвелин Ортега. Как ни странно, он чувствовал себя куда более довольным, чем можно было предполагать в сложившихся обстоятельствах: с ним творилось что-то странное, надо быть осторожным.
