— Кто такая Кэтрин? — обратился он к Эвелин.
— Кинезиолог [25] Фрэнки. Она приходила по понедельникам и четвергам. Показала мне некоторые упражнения для ребенка.
— То есть она была вхожа в дом. Как ты говоришь, зовут твоих хозяев?
— Шерил и Фрэнк Лерой.
— И похоже, этот Фрэнк Лерой несет ответственность за…
— Зачем такое предполагать, Ричард? Ничего нельзя считать решенным, не имея доказательств, — вмешалась Лусия.
— Если бы эта женщина умерла естественной смертью, она бы не лежала в багажнике машины Фрэнка Лероя.
— Мог произойти несчастный случай.
— Например, она с головой залезла в багажник, завернулась в ковер, закрыла багажник и умерла от истощения, и никто ничего не заметил. Маловероятно. Ее кто-то убил, никаких сомнений, Лусия, и рассчитывал избавиться от тела, когда уберут снег. А сейчас спрашивает себя, куда, ко всем чертям, могла подеваться машина с трупом.
— Ну-ка, Эвелин, подумай, как могла эта девушка попасть в багажник? — спросила Лусия.
— Я не знаю, не знаю…
— Когда ты видела ее последний раз?
— Она приходила по понедельникам и четвергам, — повторила девушка.
— В прошлый четверг?
— Да, она пришла в восемь часов утра, но почти сразу же ушла, потому что у Фрэнки сильно подскочил сахар. Сеньора очень рассердилась. Она сказала Кэтрин, чтобы та ушла и больше не возвращалась.
— Они ругались?
— Да.
— Что сеньора имела против этой женщины?
— Она считала ее дерзкой и вульгарной.
— Она говорила ей это в лицо?
— Она говорила это мне. И своему мужу.
Эвелин рассказала им, что Кэтрин Браун целый год приходила лечить Фрэнки. С самого начала у нее установились плохие отношения с Шерил Лерой, которая считала, что неприлично ходить на работу с таким вырезом, из которого вываливается грудь, хозяйка говорила, что Кэтрин сущая нахалка с казарменными манерами; к тому же у Фрэнки не намечалось никакого прогресса. Хозяйка велела Эвелин присутствовать во время сеансов, когда Браун работала с ребенком, и тут же докладывать ей, если обнаружит какое-нибудь злоупотребление. Она не доверяла Кэтрин, считала, что та слишком нагружает ребенка упражнениями. Пару раз она хотела ее уволить, но муж возражал, — он всегда возражал, что бы она ни предлагала. Он считал, что Фрэнки — избалованный сопляк, а Шерил просто ревнует к терапевту, потому что та молодая и красивая, только и всего. В свою очередь, Кэтрин Браун тоже плохо отзывалась о хозяйке за ее спиной; она считала, что та обращается с сыном как с грудным младенцем, а мальчикам нужна твердая рука, Фрэнки должен самостоятельно принимать пищу; раз он умеет обращаться с компьютером, значит и ложку удержит и зубную щетку, но как он мог всему этому научиться с такой матерью, алкоголичкой и наркоманкой, которая целыми днями торчит в спортивном зале, как будто это позволит ей избежать старости. Муж ее бросит. Это наверняка.
Эвелин выслушивала откровения обеих без всякой задней мысли и никому этого не повторяла. В детстве бабушка намыливала ее братьям рот жавелевым мылом, чтобы они не говорили бранные слова, и ей — чтобы не сплетничала. Она знала про ссоры хозяев, потому что стены дома не хранили секреты. Фрэнк Лерой, такой холодный с прислугой и сыном, такой сдержанный, даже когда у мальчика случался приступ или начиналась паническая атака, общаясь с женой, выходил из себя по малейшему поводу. В тот четверг Шерил, обеспокоенная повышенным сахаром у Фрэнки, решила, что виновата в этом физиотерапевт, и ослушалась приказа мужа.
— Бывает, что сеньор Лерой угрожает сеньоре, — сказала им Эвелин, — однажды он сунул ей в рот пистолет. Я не подсматривала, честное слово. Просто дверь была приоткрыта. Он сказал, что убьет ее, ее и Фрэнки.
— Он бьет жену? И Фрэнки? — переспросила Лусия.
— Ребенка он не трогает, но Фрэнки знает, что папа его не любит.
— Ты мне не ответила, бьет ли он жену.
— Иногда у сеньоры бывают синяки на теле, на лице — никогда. Она всегда говорит, что упала.
— И ты ей веришь?
— Она вполне может упасть, она столько таблеток принимает и столько пьет виски, я много раз ее с пола поднимала и укладывала в постель. Но синяки и порезы у нее остаются после стычек с сеньором Лероем. Мне жалко сеньору, она такая несчастная.
— И как только она живет с таким мужем и с таким сыном…
— Фрэнки она обожает. Она говорит, любовь и лечение помогут ему выздороветь.
— А это невозможно, — тихо пробормотал Ричард.
— Фрэнки — единственная радость сеньоры, насколько я знаю. Они так любят друг друга! Видели бы вы, как счастлив Фрэнки, когда его мама с ним! Они играют часами. Сеньора часто спит вместе с ним.
— Очевидно, она тревожится за состояние здоровья своего сына, — заметила Лусия.
— Да, Фрэнки очень слаб здоровьем. А мы не могли бы еще раз позвонить домой? — спросила Эвелин.
— Нет, Эвелин. Слишком рискованно. Мы знаем, что накануне вечером мама была с ним. Логично предположить, что, поскольку тебя нет, о Фрэнки заботится его мать. Давайте вернемся к более неотложной проблеме, как нам избавиться от улики, — напомнила Лусия.
Ричард согласился с такой готовностью, что потом сам удивлялся своей уступчивости. Если хорошо подумать, он годами жил в страхе перед любыми переменами, которые могли поколебать стабильность его бытия. Хотя, возможно, то был не страх, а скорее предвкушение; и, возможно, в глубине его души поселилось желание, чтобы однажды некое Божественное вмешательство разрушило бы его безупречное и монотонное существование. Эвелин Ортега с трупом в багажнике явилась радикальным ответом на это скрытое желание. Надо было позвонить отцу, сказать, что этим утром они не смогут вместе позавтракать, как это всегда происходило по воскресеньям. На мгновение Ричард подумал, не рассказать ли отцу, что они собираются делать; старый Джозеф наверняка будет хлопать в ладоши, сидя в своем кресле на колесиках. Нет, лучше рассказать потом, при встрече, чтобы увидеть восторг на его лице. Так или иначе, Ричард, не сопротивляясь, принял аргументы Лусии и пошел искать карту и лупу. Намерение избавиться от тела, еще недавно казавшееся ему неприемлемым, теперь представлялось неизбежным выходом, единственным логичным решением проблемы, которая внезапно коснулась его лично.
Изучая карту, Ричард вспомнил про озеро, куда ездил с Орасио Амадо-Кастро; он не был там уже два года. У его друга там был деревенский домик, и, пока не уехал в Аргентину, он проводил там лето с семьей, а зимой они с Ричардом ездили туда вдвоем, поскольку оба страшно любили подледную рыбалку. Они избегали людных мест, куда съезжались сотни автомобилей с прицепами, словно на шумное народное гулянье, ведь для двоих друзей рыбалка была спортом, так сказать, созерцательным, они ценили эту особенную тишину и уединение, укреплявшие их дружбу на протяжении почти сорока лет. Та часть озера была труднодоступна и не привлекала орды зимних туристов. На вездеходе они отъезжали подальше по замерзшему озеру, взяв с собой все необходимое, чтобы провести там целый день: пилу и другие инструменты, чтобы проделать прорубь, пешню [26], удочки и крючки, батарейки, фонарь, керосинку, топливо и провизию. Они делали лунки и, проявив завидное терпение, вылавливали несколько форелей, таких маленьких, что после жарки от них оставались только чешуя да острые плавники.
Орасио уехал в Аргентину, когда умер его отец, и собирался вернуться через несколько недель, но прошло много времени, а он все продолжал заниматься семейными делами и приезжал в Соединенные Штаты пару раз в год.
Ричарду не хватало его, и пока Орасио не было, он смотрел за его недвижимостью и вещами: у него были ключи от домика на озере, который продолжал пустовать, и он ездил на его машине, которую Орасио не стал продавать, — «субару-легаси» с креплением на крыше для лыж и велосипеда. Ричард стал преподавателем Нью-Йоркского университета по настоянию Орасио: три года он проработал ассистентом, а еще три года внештатным профессором. Он принял должность заведующего кафедрой, что прибавляло уверенности, а когда Орасио оставил должность декана, заменил его. Также купил его дом в Бруклине по бросовой цене. Как он говорил, единственное, чем он может отплатить другу как подобает, — это при жизни отдать ему свое легкое для трансплантации. Орасио курил сигары, как его отец и братья, и не переставая кашлял.
