Желтый домашний свет рассеял оторопь. Кир потянулся — длинный, гибкий и жесткий, как тисовый прут, и Ирке снова захотелось его поцеловать, прижаться. Вместо этого она вскочила и босыми пятками прошлепала в кухню. Там поставила чайник и принялась шарить в холодильнике. Нашарив колбасу и сыр, сделала бутерброды. После секса ей всегда очень хотелось есть, просто до ужаса. Половину любовников она на этом и потеряла: не так уж приятно смотреть, как субтильная девушка, жадно урча, заглатывает все, что успевает ухватить. Она ела некрасиво, как жаба, — пальцами подпихивая хлеб, набивая полный рот и слизывая с губ крошки. Вот и сейчас она плюхнулась на табуретку, подогнула под себя правую ногу и принялась жрать. Табуретка холодила голый зад, но это было даже хорошо после потной горячки там, в спальне.
Кир показался на пороге и встал, опираясь спиной о дверной косяк. Высокий, голова под притолоку. Рыжие волосы прилипли ко лбу, глаза насмешливо сощурены.
— Вожьмы шебе тове.
— Ась?
Ирка проглотила и протянула ему тарелку:
— Возьми себе тоже.
— Спасибо. Я лучше по пиву.
Он прошел мимо, вытащил из холодильника бутылку и пальцами содрал крышку. Опрокинул «Жигулевское» в глотку. Он и пить умудрялся аккуратно, не чета Ирке, — прямо из горла, а не пролил ни капли. Пиво всасывалось в него, как в воронку.
Ирка неодобрительно покачала головой:
— Ты что, все калории из спирта берешь?
— Я похож на хронического алкоголика?
— Нет. Просто ты и у Веньки ничего не ел. На дне рожденья — и ничего не сожрал. Ты вообще когда-нибудь ешь?
— Я не ем то, что сам не убил.
Ирка ухмыльнулась:
— И кого же ты убиваешь? Запоздалых прохожих, спешащих на электричку?
— Их тоже, если не найдется ничего получше. Но в основном мышей, тушканчиков, сурков. Кроликов, крыс.
Ирка моргнула, потом привстала и шутливо потрепала его по рыжей шевелюре.
— Ты что — лисица?
— Интересная мысль. Хотя обычно меня сравнивают с шакалом. — Желтые глаза Кира смеялись. Впрочем, они смеялись всегда.
Если же говорить о шакалах, а точнее, о койотах… Однажды Братцу Койоту захотелось подзакусить пчелами. Пчелы ведь только на вид несъедобны, а на самом деле на зубах так и похрустывают. Однако у пчел есть одно неприятное свойство — они больно жалят, и прямо в нос, а нос — очень чувствительное место. Особенно у койотов. Уж и так Братец Койот примеривался к улью, и эдак, а никак не схватить пчелы без того, чтобы она тебя за нос не тяпнула. Тогда Братец Койот махнул хвостом и побежал вниз по течению реки. На речном берегу жил Братец Тапир, большой любитель сладкого.
— Эй, — закричал Братец Койот, едва завидев Тапира. — Братец Тапир! Как хорошо, что я тебя встретил! Выше по течению реки есть улей, полный меда. Уж так много там меда, так много, съесть его сам не могу, склеился уже весь внутри. Вот погляди, как много меда я съел — аж потею им!
А надо сказать, что, пробегая мимо сосны, Братец Койот основательно измазался в смоле, желтой и клейкой. На вид она и вправду напоминала мед. Доверчивый Братец Тапир радостно махнул хвостом и поспешил за Братцем Койтом вверх по течению, приговаривая: «Ах, Братец Койот, какой же ты славный друг».
Братец Тапир был подслеповат и не сразу заметил вьющихся у улья пчел. Он с разбегу сунул морду прямиком в мед. И конечно, приклеился. Разозленные пчелы все как одна вылетели из улья и ну Братца Тапира кусать — и в морду, и в хвост, и в ноги, и в холку. Тот только покрикивал от боли. А всякая пчела, как известно, может ужалить лишь раз, потеряв же жало — умирает. У Братца Тапира шкура была толстая, и почти все пчелы вонзили в нее жала и издохли. Наконец Братец Тапир вырвался и убежал, а Братец Койот, посмеиваясь, вдоволь полакомился дохлыми пчелами. С тех пор у Братца Тапира распухший нос и сладкое он терпеть не может. А Братец Койот и по сию пору любит угольки чужими лапами разгребать. И бьют его за это, и мордуют, а ему хоть бы хны — махнет хвостом и снова примется за свои пакости. Такова уж природа койотов.
Обычно, если ты представляешься Киром, собеседник автоматически полагает, что полное имя твое Кирилл. Однако Кира так и звали — Киром. Детство свое он помнил смутно, хотя и любил рассказывать, как отец его, Жор-Эль, запихнул отпрыска в хрустальную капсулу и выкинул с планеты. Видимо, за первые месяцы своего существования маленький Кир успел изрядно достать родителей. Как бы то ни было, капсула стартовала с орбиты Криптона и, пробив шлейф звездной пыли и пояс Ипполиты, понеслась через космос. Чем-то юному Киру понравилась желтая звезда, подмигнувшая ему с окраины Галактики, — может быть, тем, что по цвету точно напоминала его глаза. Капсула с гудением вошла в атмосферу третьей по счету планеты, полную паров метана и двуокиси азота. Ленивые бронтозавры и верткие диплодоки с удивлением наблюдали, как яркая штука прорезала небосклон. Диплодокам пришлось особенно несладко, потому что капсула рухнула прямо в море, вскипятив его мгновенно до температуры в двести двенадцать градусов по Фаренгейту. Большая часть воды испарилась, создав совершенно новую, не приспособленную для жизни крупных пресмыкающихся атмосферу. А из меньшей получился наваристый динозаврий супчик, которым маленький наследник славы Криптона и питался последующие тысячелетия. И позже, уже повзрослев, Кир со вздохом вспоминал суп из хвоста динозавра и мрачно заказывал в ресторане акулий плавник.
О криптонянах известно немногое. Некоторые считают, что это была воинственная раса, истребившая сама себя в бессмысленной междоусобице. Жор-Эль, родитель Кира, предвидя конец, отослал дитя с планеты, дабы род криптонский не прервался окончательно. Другие полагают, что криптонян перебили кризорги, более известные как тушканчеги. Третьи уверены, что это криптоняне перебили кризоргов, но это уже наверняка неправда, потому что кризорги здоровехоньки, вон парочка роет канаву у меня под окнами. Потеют солидолом, трудяги. Ройте, ройте, солнце еще высоко — как раз расселось на верхнем зубце Стены.
Как бы то ни было, первые, младенческие, годы на Земле Кир провел в одиночестве. Впоследствии к нему присоединился тот, кто предпочитал именоваться Джентльменом, хотя на Криптоне был более известен под именем генерала Зода. Он-то и стал воспитателем маленького Кира. Воспитаньице, прямо скажем, не первостатейное: педагогические способности у армейских известно какие. Неизвестно? Спросите тогда у Старлея, он порасскажет.
Подобно всем основателям империй, Кир — или, в произношении тогдашних своих подданных, Куруш — был авантюристом. Кто еще, кроме авантюриста, может вообразить, что с горсточкой ободранных горцев завоюет Лидию, Египет и Вавилон? Как правило, никто, а ведь именно в этом — в усилии воображения — и заключается секрет победы. С воображением у Кира было все в порядке. Он очень тщательно воображал последствия своих поступков. Просчитывать он не умел. Воображать — запросто. Поэтому, давясь скрытым хохотом, он и запустил евреев обратно в Израиль и даже лично катал тележки на строительстве Храма. Он во всех деталях вообразил, какую бучу это поднимет через пятьсот лет. К тому же не следовало забывать о кризоргах, предположительных истребителях его расы и, в частности, любимого папочки. С кризоргами тоже надо было что-то делать. Вопрос в том — что, и главное — как?
Кир относился к истории двуногих прямоходящих, как селекционер относится к собственной грядке. Одержимый духом Мичурина, селекционер неистово полет сорняки и кросс-опыляет томаты, в надежде вырастить нечто… прекрасное. Возможно, яблоню, плодоносящую говорящими тыквами. У Кира не было подобных иллюзий насчет эволюции бесхвостых приматов. Говорящих тыкв или даже мыслящего тростника из них бы явно не получилось. Разве что брюква кормовая, обыкновенная. В некий момент идея с брюквой настолько захватила его, что он уже рассматривал возможные варианты скрещивания и манипуляции с хромосомным набором. К счастью или несчастью, брюква получилась сама по себе, а из бесхвостых приматов вышло то, что вышло. Кир долго размышлял, какое бы этим странным созданиям найти применение, и наконец остановился на идее Тапира, меда и пчел. Идея была тем соблазнительней, что даже особых усилий не требовала: бесхвостые прямоходящие сами с охотой влипали во все, во что можно было влипнуть, — и даже в то, во что совершенно нельзя.
Завыл шакал.
— Завоет шакал полнолунною ночью, — пробормотал Кир, прижимаясь к холодному камню.
— И что? — поинтересовался Рахмад.
— И ничего.
— А я думал, это часть вашего древнего стихотворного пророчества.
Кир хмыкнул:
— Это у вас все на стихотворных пророчествах помешаны. Я же суре Корана всегда предпочту старину Хайама:
Пей! И в огонь весенней кутерьмы
Бросай дырявый, темный плащ Зимы.
Недлинен путь земной. А время — птица.
У птицы — крылья… Ты у края Тьмы.
— Хайям был нечестивцем и распутником.
