Но музыка запаздывала, и отсутствие ее ощущалось все больше с каждым часом. Вот Эндрю в сцене с Молли внезапно смолк, замотал головой, попросил Генри повторить. Снова сбой, еще раз то же самое. Генри и Эндрю принялись совещаться, вокальные изобразили немую сцену, замерли декорацией. Генри подошел к Саре и объяснил, что Эндрю не чувствует ритма действия. И не он один. И ничего не поделаешь, пока не появится музыка. И он попросил Сару продемонстрировать. Что ж, Саре не впервой, опыт режиссуры у нее тоже немалый. Она вышла вперед, поймав себя на мысли, что радуется удачному наряду, не зря потратила время сегодня утром. на ней темно-синий рабочий комбинезон — но из шелковистой ткани. Не забыла серебряные серьги и изящные туфли. В этой сцене слова и фразу любовников подхватывали музыканты и певцы, получалось многоголосие; сказанное и спетое звучало контрапунктом.
Старо как мир — предать любовь,
Тебя восславит стар и млад.
Но ты — мой друг, а узам дружбы
Предательства претят.
Где дружество несет усладу,
Любовь оставит только яд.
Слова песни основаны на дневнике Жюли:
«Он любит меня, этот человек Поэтому он вправе вонзить кинжал мне в сердце, убить выстрелом в упор, и французский суд вполне способен изыскать способ к его оправданию. Crime passionel, преступление на почве страсти! Но он мой друг: Мой единственный друг. У меня нет больше друзей. Ни у кого не повернется язык похвалить тою, кто предал друга».
Поют три женских голоса, контртенор тянет слова «любовь» и «дружба», как бы подражая старинному шому, поддерживая юные голоса в их протесте.
Жюли тем временем обращается к Реми:
— Ты любишь меня. Ты моя любовь. Но ни одна душа не осудит тебя, если ты покоришься воле отца и оставишь меня. Однако если бы я была другом твоим и ты предал бы меня, от тебя бы все отвернулись.
Реми на это возражает:
— Я твой друг. Ты убедишься в том, что я твой друг. Я докажу тебе. Никогда я тебя не оставлю.
Жюли вздыхает:
— Ах, дорогой мой. Но ты ведь мой возлюбленный. А любовь убивает дружбу.
Голос Сары не силен, но чист и верен. Давно, когда она училась в Монпелье, ей советовали над ним работать, но она предпочла год заниматься музыкой. Сейчас она выступила уверенно, понимая, что не ударит в грязь лицом. Начав: «Старо как мир — предать любовь», — она почувствовала себя так, как будто выступила из тени в свет, вышла из роли пассивного зрителя и стала исполнителем. Не ново для нее руководить на сцене, показывать, учить, как сыграть, как спеть, но с этим составом исполнителей такое произошло впервые. Сара ощущала внимание окружающих, чувствовала на себе их взгляды, они были поражены ее уверенностью, совершенством. Сара почувствовала свою силу, ощутила радость, слишком сильную радость, как ей показалось.
Она закончила пение, и все захлопали в ладоши. Билл крикнул: «Браво!», выступил вперед и отвесил церемонный полушутливый поклон. Сара предостерегающе хлопнула ладонями, вмешался Генри.
При втором заходе Генри подавал «любовь» и «дружбу» за контртенора, не смог удержаться от легкого утрирования и изобразил какой-то низкий вой, как будто звук какого-то неизвестного экзотического инструмента. Все засмеялись. Действительно, получилось забавно. Все четверо: Сара, Генри, Эндрю, Молли — обнялись и продолжали хохотать. Генри снова призвал всех к порядку.
На следующий раз все получилось наилучшим образом. «Любовь» и «дружба» никого не рассмешили и добавили сцене глубины и чувства.
Вступила Молли:
— Ты любишь меня. Ты моя любовь. Но ни одна душа…
И Генри вставил:
— Любовь…
Сара продолжила пением:
— Старо как мир — предать любовь.
Когда Молли дошла до:
— Но ты мой друг, а узам дружбы…
Генри простонал:
— Дружбы…
А Сара пропела последние строки против слов Молли:
— Любовь оставит только яд…
И повторила их, когда Эндрю принялся уверять Молли, что он ей друг.
Все отлично получилось. Но не удовлетворило Эндрю. Он потребовал повторить сцену. И еще раз. И еще. Наконец он выдохся.
— Всё. Отлично. Спасибо. Извините, но мне нужно было это усвоить, — развел руками Эндрю.
— Вот и хорошо, — подвел итог Генри. — Перерыв на ланч.
В пятницу на неделе, посвященной Реми, Стивен вернулся на свое место рядом с Сарой. Молли надела длинную юбку, преобразившую ее. Теперь она как будто стала стройнее, зрительно похудела. В ней проявилась отсутствующая ранее ранимость. Храбро боролась она с коварной судьбой. Молодой аристократ из замка Ростанов искренне любил девушку, на которой ему не суждено было жениться.
А музыки все еще не было», и Молли произносила слова, которые должен был петь отсутствующий пока контртенор.
Песнь моя исходит скорбью,
Обними меня, любимый.
Радость наша вьется птицей,
Но подумай, летом жарким
Разлучат меня с тобой.
Вспомни эти дни со мною,
Вспомни скорбные стенанья…
Стивен повернулся к Саре.
— Такого не припоминаю. Полагаю, собственное творчество?
— Не вижу никакого противоречия. — И она положила перед Стивеном свой перевод дневника. — Вот здесь, смотрите.
«Прекрасно! Любовь, любовь, любовь! Плачем от радости всю ночь. А летом затянем другую песню. Видела я взгляд твоего отца. Этот взгляд сказал, что время наше истекло».
— Что ж, пожалуй… Действительно.
Стивен сидел, склонив голову, не глядя на актеров. О смехе речи не было, даже улыбку, казалось, забыло его лицо. Сара полагала, что достаточно резкая смена стиля заслуживает какой-то реакции, и лучше улыбки, чем протеста. Помрачнев, Стивен как будто превратился в жалкого старикашку. А ведь когда-то (когда-то! всего неделю-другую назад) юмор составлял лучшую часть их дружбы. Сара убеждала себя, что должна — должна! — смириться с тем, что та фаза отношений прошла. Стивен стал другим человеком. Когтистая лапа, которую она ассоциировала с Джойс, протянулась к ее сердцу. Нет! Стоп! Она встала, отошла в сторонку, отвернувшись от актеров; уткнулась в реквизит, цветы и фрукты Мартиники, призванные оживить обстановку. Губы сами собой забормотали:
— Гниль приятна мертвецам, а не нам, а не нам; слопал висельник язык в тот же миг, в тот же миг…
И тут же разозлилась на себя, на свою память за эту запомнившуюся со школьных времен ахинею, подсунутую вопреки установкам собственного разума. Услышав, что сзади кто — то подошел, Сара скомпоновала на лице улыбку и обернулась. Улыбка, очевидно, получилась недоработанной, так как Генри испуганно отшатнулся.
— Что случилось, Сара? Что-нибудь не так? Не нравится?
Ну вот, теперь еще и его придется утешать. За Генри Сара увидела Соню (свою наследницу, как она вдруг осознала). Соня подошла к Биллу и вручила ему какое-то, очевидно, адресованное ему, письмо. Он принял письмо… или телеграмму, раскланялся, что-то сказал, оба рассмеялись: привлекательная рыжая Соня и привлекательный парень… нет, не парень, мужчина!..
— Нравится, очень нравится, — заверила Сара Генри и увидела, что у того отлегло от сердца. Проклятая память сопроводила прогулку Сони и Билла по церковному нефу очередной пошлятиной: «Сбежала, сбежала, сбежала красотка; сбежит, убежит, убежит красота…» — хорошо на этот раз хоть не вслух. Она подхватила Генри под руку и вместе с ним развернулась лицом к Реми и Жюли, застывшим в объятиях, впитавшим все печали расставания.
— Я думал, когда вы так резко отошли… Может быть, Стивену не нравится?
— Еще как нравится.
— Правда?
— Еще бы. — И она разразилась тирадами, живописующими, насколько глубоко Стивен тронут успехами, достигнутыми за время его отсутствия.
Подошло время ланча, и они со Стивеном отправились в другой ресторан, отдельно от занятых в спектакле. Сара чувствовала, что Стивен не хочет никого из них видеть. За столом он заявил, что не голоден, и понуро сидел, не глядя, как Сара ковыряется в своей порции. Он как будто даже дышать забывал и все время двигался: то вперед наклонится, то откинется назад, то поднесет театральным страдальческим жестом ладонь ко лбу. Вдруг, неожиданно для себя обнаружив, что она находится рядом, вгляделся в, ее лицо, надеясь что-то в нем найти, но не нашел. Сильно стесняясь, попытался следить за Сарой, оставаясь вне поля ее наблюдения.
Прежде чем расстаться, Стивен наконец высказался.
— Что ж, если я и свихнулся, то не в одиночестве. Услышал ненароком, как тот юный хлыщ каялся Эндрю Стеду, что влюблен в старуху, годящуюся ему в бабки. В вас, очевидно. — Он засмеялся злым смехом, не обвиняя ее, а как будто дивясь безумию мира.
После этого Стивен направился на вокзал, а Сара полетела домой, растворившись в воздухе, растаяв от любви. Да, да, Билл в нее влюбился. «Влюбился»… Одно слово для всех мужчин. И для всех женщин. А в любви больше оттенков, чем вариантов на таблицах и в колерных книжках в магазинах, торгующих красками. Влюбился… Почему бы и нет? В нее всю жизнь влюблялись. Ну, насколько я сама помню, спешно добавила Сара, внеся поправочку. Интересно, однако, как на нее подействовало то, что она услышала это со стороны? Как будто пламя охватило. Билл сказал это, зная, что слова его дойдут до нее. Сара вдруг ощутила жгучее, нестерпимое желание. Весь уикенд она не находила себе места: вскакивала, садилась, металась по комнатам, бросалась в постель, не знала, о чем думать, как будто в полубреду. Но снова и снова слыша это красивое слово: «невозможно». Означавшее именно то, что оно и значило. Страсть Ашенбаха, влечение старика к мальчику,› случай в Венеции… Все ли осуждены влюбляться к старости в юных и прекрасных? И если да, то почему? В чем тут секрет? Влюбиться в себя самого, в реминисценцию? Что ж, объяснение. Все мы нарциссисты, зеркальники. Но с биологической функцией воспроизводства это ничего общего не имеет. А смысл в чем? Природа заставляет упражняться в воспоминаниях, стремиться в прошлое. Для чего? Сара восклицала, вопрошала, протестовала, плохо понимая себя сама:
