Досужий треп, переливание из пустого в порожнее, легкие шуточки, хохмочки — обмен информацией на модифицированном языке поверхностного общения. Билл старается подпустить юмора в длинную историю о том, как он засел в Нью-Йорке без ангажемента.
— Неделя за неделей. Телефон молчит. И вдруг — прорвало! Четыре предложения подряд. Четыре! Хоть разорвись. — Он внезапно перешел на кокни. — Ну-у, Билл Коллинз, ишь, что и думать… Да-а… — Кокни озадаченно выпучил глаза, почесал затылок и преобразился в диктора Би-би-си. — Всеобщий центр внимания, пастбище для глаза…
— Денежное дерево для дебила Билла, — непочтительно перебила Мэри Форд, и Билл обиженно — не декоративно, всерьез, покраснев и опешив — с раскрытым ртом уставился на нее. Тотчас оправившись, захохотал, выставив на обозрение ярко-красную глотку, и продолжил:
— Во-во! Четыре сразу! Куда деваться? И кто четвертый? Соня! — Он снова засмеялся, потом обвел всех строгим инспектирующим взглядом. — Конечно же, я выбрал Жюли. Не смог устоять. Кроме того, никогда во Франции не был, не говоря уж о работе там. Из холеры в миллионеры, — протянул он с американским акцентом, мрачно и зловеще, никак не милый ласковый малыш.
Молли услышала в его интонации что-то свое, колыхнулась едва заметной компактной улыбкой. Мэри Форд улыбнулась шире, даже кивнула. Сара тоже ощутила на лице дежурную улыбку. Билл же просиял в сторону Сэнди, и мгновенно Сару и, конечно же, Молли и Мэри пронзило озарение. Конечно. Красавчик, театр, Нью-Йорк… Да-да, разумеется, у него в Нью-Йорке подруга, он ведь сам о ней упоминал… Врун! Держи карман шире! Все они обеспечены липовыми подругами и даже женами, если их загнать в угол. Эти мысли метались в голове Сары, и одновременно там же вопил немой голос: «Хватит, хватит! Ради бога, довольно!»
Телефон. Стивен. В голосе слезы, может, еще плачет.
— Поговорите со мной, Сара. Просто поговорите, о чем — нибудь, все равно. Я и вправду схожу с ума.
Не тот случай, когда можно сказать: «Я перезвоню». Она строго глянула на молодежь (к которой причислила ради этого случая и старушку Мэри), сообщила, что из Нью-Йорка звонят по поводу «Абеляра и Элоизы». Конечно, уж Мэри-то сразу поняла, что это неправда. Поэтому она решительно поднялась первой, увлекая за собой остальных. Билл, как Сара увидела и почувствовала с неподобающим удовольствием, с явным нежеланием.
— Уходим, — сказала Мэри. — Надеюсь, не дурные вести. Это не американский спонсор? — покосилась она на Сару.
— Нет, это не американский спонсор.
Мэри вышла на лестницу, солидная дама, смахивающая на молочницу в джинсах — ее собственная шутка. Сэнди попросился в туалет. Молли поплелась к двери, Билл сразу за нею. Сара, проводив Сэнди до туалета, вернулась. Билл, неспособный сопротивляться ауре желания, окружавшей Молли, обнял ее. Молли растаяла, закрыла глаза. Увидев Сару, Билл оставил Молли, подпихнул ее в сторону двери. Молли вслепую направилась к выходу. Билл подошел к Саре, обнял ее за талию, поцеловал. В губы. Поцелуй ни в коем случае не братский.
— Увидимся, Сара.
Его щека обожгла ее лицо. Из коридора донеслись шаги Сэнди, Билл быстро отскочил от Сары и мигом оказался у двери. Сара проводила обоих молодых людей, спускающихся по лестнице, внимательным взглядом.
Вернувшись в спальню, она уселась на край кровати, взяла трубку. Стивен говорил сбивчиво, обрывками фраз, а чаще молчал в трубку.
— Сара, что происходит? В чем дело?.. Я ничего не понимаю…
Так они «беседовали» в течение получаса. Она слышала его дыхание, вздохи, почти всхлипывания. Однажды показалось, что он положил трубку.
— Стивен?
— Не уходите, Сара.
Через некоторое время он вдруг что-то вспомнил.
— Надо пойти помочь Элизабет. Я ей обещал. Я ей нужен. Хотя иногда я думаю, что никому не нужен. Но она рассчитывает на меня. Это уже что-то… Сара?
— Да-да, я здесь.
— Я рассчитываю на вас. Но не могу понять, о чем вы думаете. У меня такое ощущение, что я барахтаюсь в воде, что из глубины поднялось что-то и схватило меня за лодыжку.
— Я понимаю вас, Стивен.
— Понимаете? — Это его обеспокоило. Ведь ее амплуа — уверенная в себе неколебимая твердыня.
Второй акт закончился тем, что Жюли забеременела от Реми, но у нее случился выкидыш. Сценически это передать гораздо легче и требует куда меньше затрат, чем смерть младенца, которая, конечно, залила бы аудиторию слезами. Ребенок — сущий ад на репетициях, а если везти его с собой во Францию, то понадобится целый штат мамок-нянек. Тема вызвала множество дискуссий, высказываний, разнотолков. Иные считали решение циничным. В первую очередь, чадолюбивый Генри.
— Легко вообразить, что ребенок для нее не так уж много значит.
Генри, отец маленького сына, всегда носит с собой фото своей семьи, чисто по-американски всем его сует под нос и каждый вечер звонит жене.
Эндрю Стед, разумеется, имел что возразить. Он не преминул напомнить, что реальный Реми не упускал возможности навестить свое дитя, умолял родителей принять его и рассматривал ребенка как еще один повод для женитьбы на Жюли. Билл напомнил, что у настоящей Жюли был выкидыш: от Поля. Билла задевало, что все забыли о ребенке его героя. Он выражал уверенность, что Поль глубоко скорбел об этой утрате. Жюли, между прочим, писала об этом. Полезли в дневники. Сара сослалась на реакцию жителей Бель-Ривьера. Они обвиняли Жюли в убийстве ребенка. В пьесе же они обвиняли ее в том, что она устроила выкидыш плода, плавая в ледяной воде разлива. В любом случае Жюли Вэрон считали виноватой в гибели собственного ребенка.
— Мы не можем дать две смерти, — заключила Сара, сославшись на Оскара Уайльда: — «Смерть одного ребенка — горе, двоих — простая небрежность». Конечно, американцев это не развеселит, но англичане наверняка примутся зубоскалить.
В число этих англичан, разумеется, входил Билл Коллинз. Он переглянулся с Сэнди и нырнул в бездны английского «черного юмора»:
Вот однажды надоел мне детский крик,
Сунул кроху я свою в холодильник.
Понимая, что дал маху, хватил лишку,
Вынул с полочки обратно я ледышку.
Завопила баба-дура, что есть сил:
«Джордж, зачем ты его переохладил!»
Это исполнил Билл. Сэнди включился сразу же за Биллом, пританцовывая и хлопая в такт словам по бедрам:
Примеряя обновочку, Билл
Покачнулся, в камин угодил.
Пламя гаснет, пора поспешить
Кочергой Билла разворошить.
Коллинз к нему тут же присоединился, и закончили они дуэтом, несколько смутив заокеанских участников труппы. Генри даже неодобрительно покачал головой. Эндрю, очевидно, привык учитывать различия менталитета двух англоязычных наций и вежливо улыбнулся. Остальные улыбались, смеялись, хохотали, гоготали, ржали. Желанная интермедия, рассеявшая впечатление от бессердечного сценического убийства невинного ребенка Жюли.
Кто и как над чем смеется — тоже вопрос непростой. Молодежь, как в театре, так и вне его, держалась за#животики, когда Роджер Стент прислал Соне записку: «Можете гордиться своим остроумием, раскроившим мне пальцы. Наложены два шва». Соня послала пострадавшему две пунцовые розы и траурную открытку с надписью: «Умер наш дядя, хороним мы его…» Сара нашла этот поступок безвкусным, вульгарным. Мэри склонялась к мнению Сары. «Начинаю сомневаться, что иду в ногу с временем», — вздохнула она.
Третье действие. Жюли одна в своем домике, ни с кем не видится, лишь иногда выходит в городок, чтобы сдать в лавку акварели и рисунки, взять ноты для переписки или вернуть уже переписанные. Весьма ответственная часть вследствие вынужденной несобытийности ее. Здесь основную нагрузку принимает на себя музыка.
Жюли чувствует, что на нее нисходит вдохновение. Музыка «дана» ей, но источник ее вдохновения иной, нежели в первом периоде творчества.
«Этот дар… Чья рука принесла его? Я просыпаюсь ночью и слышу шум деревьев, как будто голоса звучат во тьме. Но это не ангелы Господа, нет. Божьи ангелы не несут отчаяния, не терпят его. Согласно старым поверьям, чувствую я грех свой. Призраки прошлого бродят по лесу. Когда-то пробирались здесь от замка к замку, от городка к городку трубадуры, пели о любви, о Боге, которого никогда не забывали. Музыка, которую я слышу сейчас, не от них. А может быть, и от них, ибо говорят же: где Бог, там и нечистый. То, что я пишу сейчас, принадлежит не мне, не Жюли Вэрон. Я новичок в этом лесу. В наши дни все мы новички, а вокруг витают идеи от Бога и от Дьявола. Если бы я вернулась на Мартинику, я встретилась бы с тем, кого боялась ребенком, с дьяволом Вавалом. Но здесь дьявол иной, примитивный, коварный. Никогда я не боялась злых духов, ибо мать моя знала, как их отогнать. И я от них отрешилась, мыслями уже перенеслась в Европу. Я знала, что когда-нибудь окажусь здесь. Не думаю, что написанная мною музыка кому-то в мире покажется чужой, ведь сердце каждого жаждет любви, когда настанет для этого пора в его жизни. Но новая музыка проникает в мой мозг сладким ядом, и я должна усвоить этот яд. Холодной лихорадкой течет она по жилам, приковывает голову к подушке, наливает свинцом руки и ноги, не шевельнуться мне. Может быть, девочка моя, крошка, напевает эти мелодии. Ей не выпало жить. Куда она унесла с собой свою непрожитую жизнь? Мы не верим в ад, в чистилище, в небеса. Почему с такой легкостью отказались мы от веры во все то, во что верили люди еще совсем недавно, во что верили они тысячи лет? Книги из библиотеки моего отца… Много, много книг… Нет, не нужно называть его отцом, ибо он не признал меня. Не нужно признавать его отцом перед людьми. Я получала от него подарки, он нанимал учителей… Мать у меня есть, отца же нет у меня.
