Ознакомительная версия.
— Уверен?
— Не сомневайся.
— Кому спокойнее?
— Всем.
— Всем?!
— Да-да. Нам всем. Станет легче дышать.
— Приятно слышать.
— Точно. Когда мы все умрем, никого не останется, кроме смерти, да и ее дни будут сочтены. Она пойдет по дороге, а вокруг пусто, никого нет. Что ей тогда делать? Вот она и спросит: «Где все?» Так всё и будет. Ну, разве плохо?
Утром они стояли на дороге и спорили, что из еды дать старику на прощание. Договорились, что много он не получит. Несколько банок овощей и фруктов. Потом мальчик отошел на обочину и уселся прямо в пепел. Старик уложил банки к себе в рюкзак и затянул лямки.
— Вы ему хоть спасибо скажите, — пробормотал отец. — Моя воля, я бы ничего не дал.
— Может, скажу, а может, и нет.
— Почему нет?
— Я бы ему свою еду не отдал.
— Вас не волнует, что вы его этим обидите?
— Он расстроится?
— Нет. Он не ищет благодарности.
— Тогда почему он так поступил?
Отец оглянулся на мальчика, затем посмотрел на старика:
— Вам не понять. Не уверен, что я сам это понимаю.
— Может, он верит в Бога.
— Не знаю, во что он верит.
— Вырастет — изменится.
— Сомневаюсь.
Старик ничего не сказал, только стоял и вглядывался в наступающий день.
— Удачи вы нам тоже не пожелаете?
— Я не знаю, что такое удача. На что она похожа. Есть кто-то, кому повезло?
Дальше все пошло своим чередом. Оглянувшись, увидел, что старик зашагал по дороге, стучит своей палкой, медленно бредет у них за спиной, словно нищий из старой сказки, мрачный, сгорбленный, на тоненьких, паучьих ножках, идет еле-еле, чтобы вскоре навсегда исчезнуть. Мальчик ни разу не оглянулся.
Пополудни они расстелили полиэтилен на дороге, и сели, и съели холодный обед. Отец не сводил с мальчика глаз.
— Ты на меня не злишься?
— Нет.
— Но ты недоволен.
— Да нет, я нормально.
— Как только у нас закончатся продукты, у тебя будет больше времени все хорошенько обдумать.
Сын промолчал. Сидели, ели. Мальчик обернулся назад, на дорогу. Погодя сказал:
— Знаю. Но я буду вспоминать это иначе, чем ты.
— Скорее всего.
— Я ж не сказал, что ты был не прав.
— Хотя и подумал?
— Не-е-ет.
— Да ладно. Разве встретишь что-нибудь хорошее на дороге?! В такие-то времена…
— Не насмехайся над ним.
— Ладно.
— Он ведь скоро умрет.
— Да, я знаю.
— Пойдем дальше? Можно?
— Да, конечно. Пошли.
Ночью проснулся — опять кашель. Кашлял долго, пока не заболело в груди. Наклонился к огню, и подул на угли, и подложил веток. А потом встал и ушел в лес, но не очень далеко, чтобы не потерять из виду слабый отсвет костра. Встал на колени в куче сухих листьев и пепла, кутаясь в одеяло, через некоторое время кашель унялся. Подумал: «Как он там, старик?» Посмотрел на костер, виднеющийся сквозь частокол черных деревьев. Хорошо бы мальчик уснул. Так и сидел, упершись руками в колени, хрипло дыша. Сказал: «Я скоро умру. Научи меня, как это лучше сделать».
Весь следующий день провели в пути. Шли, пока не стало совсем темно. Не мог отыскать защищенное место, чтобы разжечь костер. Достал плитку из тележки — что-то она слишком уж легкая. Сел и повернул вентиль. Оказалось, он уже открыт. Покрутил маленький рычажок на горелке. Ничего. Наклонился и послушал. Поворачивал оба вентиля то поочередно, то одновременно. Баллончик — пустой. Сидел на корточках, сцепив обе руки будто в кулак и упершись в него лбом, глаза закрыты. Потом поднял голову и просто сидел, вглядываясь в темнеющий лес.
Съели холодный ужин: кукурузная лепешка, бобы и сосиски из банки. Мальчик спросил, как могло получиться, что баллончик так быстро опустел. Ответил, что, мол, опустел, и все.
— Ты же говорил, что газу нам хватит на несколько недель.
— Говорил.
— Но ведь прошло только несколько дней!
— Я ошибся.
Ели в молчании. Затем мальчик сказал:
— Это я забыл завернуть вентиль, да?
— Не твоя вина. Я сам должен был проверить.
Мальчик поставил тарелку на полиэтилен. Отвернулся.
— Ты не виноват. Надо всегда закрывать оба вентиля. И внутри надо было сделать тефлоновую прокладку, чтобы газ не утекал. А я не сделал. Так что моя вина. Я ведь тебя не предупредил.
— Про тефлон ты только сейчас придумал, да?
— Ты не виноват.
С трудом шли вперед, отощавшие грязные бродяги. От холода закутались с головой в одеяла, пар дыхания поднимается вверх, еле передвигают ноги по черным блестящим лужам. Пересекали широкую прибрежную равнину, где извечный ветер с воем окутывал их облаками пепла и вынуждал искать хоть какое-нибудь убежище. В домах, или в сараях, или в придорожной канаве. Одеяла поверх голов, днем — темнота чернее преисподней. Прижимал промерзшего до костей мальчика к себе. Говорил: «Не теряй надежду. Все у нас будет в порядке».
Куда ни глянь, сплошные овраги, да оползни, да следы эрозии, да бесплодная земля. Там и тут валяются кости животных. Кучки непонятного мусора. Фермерские дома в полях, дожди смыли всю краску, щиты на стенах изогнулись и отошли от балок. Не отбрасывают тени. Не отличить один от другого. Дорога понижалась и прорезала заросли мертвой пуэрарии. В болоте сухой тростник склонился над водой. Вдали, где поля сливаются с горизонтом, висит угрюмое марево. Во второй половине дня пошел снег, и они накрылись полиэтиленом, только и слышно, как мокрый снег шуршит по накидке.
За последние недели спал очень мало. Однажды проснулся утром, а мальчик исчез. Сел, держа револьвер в руке, потом встал и посмотрел по сторонам — сына нет. Натянул ботинки и пошел к краю леса. Тусклый рассвет на востоке. Неприветливое солнце начинает свой холодный путь. Увидел бегущего по полю сына. Тот кричит ему:
— Папа! Я нашел в лесу поезд!
— Поезд?
— Да!
— Настоящий поезд?
— Да! Пойдем покажу!
— Надеюсь, ты к нему близко не подходил?
— Нет. Издали рассматривал. Ну, пошли же.
— Там никого нет?
— Нет. Не думаю. Я за тобой вернулся.
— А локомотив есть?
— Да. Большой, дизельный.
Пересекли поле и вошли в лес с противоположной стороны. Рельсы, уложенные на насыпи, уходили в глубь леса. Поезд состоял из дизельно-электрического локомотива с семью пассажирскими вагонами. Отец схватил мальчика за руку:
— Давай-ка посидим и понаблюдаем.
Сидели на пригорке, наблюдали. Все спокойно. Протянул револьвер мальчику.
— Папа, возьми с собой.
— Нет, так не пойдет. Держи.
Мальчик взял и сел, положив револьвер на колени, а отец спустился с пригорка, остановился и стал разглядывать поезд. Пересек рельсы и пошел вдоль вагонов. Обойдя состав, вынырнул из-за последнего вагона и махнул мальчику, чтобы тот шел к нему. Сын вскочил и заткнул револьвер за пояс.
Все покрыто толстым слоем пепла. Мусор в проходах. Чемоданы, снятые с верхних полок, распотрошенные, лежат на сиденьях бог весть с каких времен. За исключением стопки бумажных тарелок, что он нашел в вагоне-ресторане, и сдул с них пыль, и засунул за пазуху, ничего нужного больше в поезде не осталось.
— Как он сюда попал, пап?
— Не знаю. Наверное, кто-то решил двинуть на нем на юг. Группа людей. Здесь у них кончилось горючее.
— Давно он здесь?
— Да, думаю, что давно. Очень давно.
Они закончили осматривать последний вагон и, пройдя вдоль насыпи, подошли к локомотиву и взобрались на узкий мостик. Ржавчина. Облупившаяся краска. Протиснулись в кабину и сдули пепел с кресла машиниста, и он усадил мальчика перед рычагами управления. Все очень просто. Голову ломать не надо, двигаешь себе рычаг взад-вперед. Сымитировал стук колес и свисток паровоза, задумался: а знакомы ли мальчику эти звуки? Поиграли, а затем смотрели сквозь заросшее грязью стекло, как рельсы сворачивают и исчезают в бурьяне. Хоть и глядели на мир каждый по-своему, но воспринимали его одинаково: знали, что состав так и будет год за годом разрушаться на этом месте. Знали, что поезда никогда больше ходить не будут.
— Можем идти, пап?
— Да. Конечно.
Иногда на дороге стали попадаться пирамидки из камушков. Условные знаки на языке кочевников, непригодившиеся зарубки на память. Впервые он их заметил еще на севере, на окраинах разграбленных и опустошенных городов. Полные отчаянья послания любимым. Пропавшим или погибшим. К тому времени продуктовые запасы истощились, и убийство вступило в свои права. Вскоре дошло до того, что по земле стали рыскать толпы людей, готовых сожрать твоих детей у тебя на глазах. В городах бесчинствовали банды заросших грязью грабителей, они рыли тоннели в развалинах, вылезали из-под обломков — на черных лицах сверкают зубы и белки глаз, — тащили за собой в нейлоновых сетках обгоревшие банки с неизвестной едой, будто нахватали их в распределителях в преисподней. Пушистый черный порошок закручивался на улицах, как на океанском дне спиралью закручиваются выпущенные осьминогом чернила. И пришел холод, и рано стало темнеть, и оборванные бродяги, при свете факелов спускаясь по крутым склонам в ущелья, оставляли за собой неглубокие следы в пепле, и следы исчезали быстро и беззвучно, словно над ними сомкнулись веки. На дорогах странники валились наземь и умирали, а унылая, покрытая саваном Земля продолжала равнодушно вращаться вокруг Солнца. Ее движение неприметно, как путь любой другой безымянной планеты в дремучем космосе.
Ознакомительная версия.
