Офелии пришлось признать, что очень немногие, пережив выпавшее на долю Мэтта, смогли бы остаться самими собой. Пережитые страдания словно выжгли его изнутри. Мягкий и добрый по натуре, он замкнулся, но она не могла винить его за это. Теперь она понимала, почему он так сразу привязался к Пип. Ей было почти столько же лет, сколько и его собственным детям, когда их отняли у него. Изголодавшись по простому человеческому общению, Мэтт с готовностью ухватился за возможность поболтать с малышкой. У них возникла просто дружба, в ней не заключалось ничего плохого, да и Пип нуждалась в дружбе ничуть не меньше самого Мэтта. Однако для мужчины его лет такая дружба вряд ли смогла бы заменить то, что он потерял. Он нуждался в чем-то большем, во всяком случае, так казалось Офелии, но у него не хватало смелости, и поэтому он довольствовался редкими встречами с Пип несколько раз в неделю, возможностью учить ее рисовать. Для такого человека, как Мэтт, этого явно было мало. Но похоже — все, чего он хотел.
— А вы, Офелия? Вы были счастливы в браке? Простите, но мне показалось, что ваш супруг был нелегким человеком. Впрочем, гении все такие — во всяком случае, они так считают.
Мэтту казалось, что Офелия принадлежит к числу тех мягких и уступчивых женщин, о которых мечтает любой мужчина. Но то, что она рассказывала об отношениях между мужем и сыном, наводило на мысль, что ее покойный супруг вряд ли это ценил. И Мэтт был недалек от истины, хотя Офелия скорее откусила бы себе язык, чем призналась в этом даже себе самой.
— Тед был замечательный человек, с выдающимся умом и поистине гениальной прозорливостью. Всегда с самого начала знал, чего хочет, и неизменно этого добивался. Тед шел прямо к цели, и ничто не могло его остановить — ни я, ни дети. Правда, нам бы это и в голову не пришло. Наоборот, мы всячески поддерживали его… я по крайней мере. Наконец он достиг того, к чему стремился, добился всего, чего хотел. Лет за пять до смерти его имя прогремело на весь мир. И было так чудесно. — “Только не для нас, — мысленно добавила она. — Если не считать того, что в доме наконец появились деньги”.
— Понятно, но как он относился к вам? — настаивал Мэтт.
По нескольким замечаниям, которые Офелия обронила раньше, он уже успел понять, что работы ее мужа имели большой успех. Судя по всему, он действительно слыл гениальным изобретателем. Но Мэтта интересовало другое. Он хотел знать, что за человек был ее муж, любил ли ее, как она того заслуживала. Офелия поняла, что он имеет в виду. Однако говорить на эту тему ей не хотелось.
— Я всегда любила Теда, — уклончиво ответила она. — Влюбилась с первого взгляда и совершенно потеряла голову. Меня поражало его упорство, то, как он всегда шел к поставленной цели. Ничто не могло отвлечь его. Такими, как Тед, можно только благоговейно восхищаться.
Все остальное для Офелии не имело значения. Она привыкла принимать его таким, каков он есть. И считала, что так и должно быть.
— А какая цель в жизни была у вас, Офелия?
— Стать его женой, — с печальной улыбкой ответила она. — Больше я ни о чем не мечтала. Когда это случилось, мне казалось, я умерла и попала на небеса. Хотя, конечно, порой бывало тяжело. Мы годами сидели без денег. Эта борьба длилась почти пятнадцать лет… А когда на нас вдруг свалилось богатство, оказалось, что мы попросту не знаем, что с ним делать. Для нас обоих деньги не играли особой роли, во всяком случае, для меня. Я бы любила его ничуть не меньше, если бы у него не было ни гроша в кармане. Мне нужен был только он — мой Тед.
Он был для нее и царь и бог. Офелия жила только ради Теда. И ради их детей.
— А он находил время бывать с вами, с детьми? — осторожно спросил Мэтт.
— Иногда. Когда оно у него появлялось, конечно. Видите ли, он всегда был страшно занят — у него ведь было много куда более важных дел.
Офелия до сих пор благоговела перед Тедом. Во всяком случае, больше, чем он заслуживает, решил про себя Мэтт.
— Что может быть важнее жены и детей? — просто сказал он.
Но он был совсем другой, чем Тед. Впрочем, Офелия тоже мало походила на его бывшую жену. В сущности, она обладала всем, чего недоставало Салли, — душевной теплотой, благородством, беззаветной преданностью любимому человеку. Мэтт готов поклясться, что в ней нет ни капли эгоизма. Она с головой погрузилась в собственное горе, но оплакивала его, не себя. И Мэтт это понимал — в конце концов, он знал, что такое потерять близких. Может быть, оглушенная этим двойным несчастьем, Офелия и невнимательно относилась к дочери, но она хотя бы была достаточно честна, чтобы сознавать это и испытывать мучительный стыд перед Пип.
— Ученые — они не такие, как все, — терпеливо объяснила Офелия. — У них все по-другому: они и мыслят, и чувствуют не как другие люди. А Тед был необыкновенным человеком.
Она явно выгораживала его, но Мэтту, мягко говоря, не понравилось то, что он услышал. Он сильно подозревал, что покойный доктор Макензи был самовлюбленным эгоистом и к тому же плохим отцом. Но Офелия не видела этого. Или просто не хотела видеть. В конце концов, смерть — совсем не то, что развод. Часто в глазах любящей жены покойный окружен ореолом святости. Да и вообще как-то не хочется вспоминать о плохом, когда человека уже нет на свете. Иное дело развод — тогда недостатки бывшего супруга в наших глазах вырастают до поистине чудовищных размеров, с годами превращаясь едва ли не в пороки. Когда любимый уходит из жизни, в памяти остается только хорошее. И лишить его этого сияющего нимба над головой было бы жестоко по отношению к Офелии. А Мэтт искренне жалел эту женщину.
Они проговорили до поздней ночи. Говорили о детях, о Салли и Теде, вспоминали свое детство. Сердце Офелии болезненно ныло при мысли о жестокости, с которой Мэтта отлучили от детей. Тоскливое выражение его глаз подсказывало, чего ему это стоило. Даже странно, как он еще не потерял веру в людей, думала она. Да, жизнь предъявила ему высокий счет. Она подозревала, что тут не обошлось без каких-то махинаций со стороны его бывшей жены. Трудно поверить, что дети в таком возрасте вдруг ни с того ни с сего отказались видеть отца. А вот если представить, что кто-то позаботился очернить его в их глазах, тогда многое становится понятно. Наверняка тут не обошлось без Салли, решила она. Однако Мэтт явно не собирался воевать с прежней женой. Для него война с ней закончилась много лет назад. Мэтт сложил оружие, и только слабая надежда на то, что в один прекрасный день он, возможно, увидит своих детей, давала ему силы жить дальше. Дни уныло тянулись один за другим. Сейф-Харбор и для него тоже стал тихой гаванью.
Мэтт уже собрался уходить, когда в голову ему пришла неожиданная мысль. Вернее, она мучила его весь вечер.
— Вы любите плавать под парусом? — осторожно спросил он, и в глазах его засветилась надежда.
Кроме живописи, это была единственная его страсть. К тому же она отвечала его всегдашнему стремлению к одиночеству.
— Давно уже не плавала, а раньше, много лет назад, очень любила. Еще ребенком, когда мы проводили лето в Бретани, то часто ходили под парусом. А потом в Кейп-Коде, когда училась в колледже.
— У меня в бухте маленькая яхта, время от времени я выхожу на ней в океан. Если вы не против, я был бы счастлив взять с собой вас обеих. Яхта, правда, так себе — просто старая шлюпка, которую я починил, когда приехал сюда в первый раз.
— Я бы с радостью. Так здорово выбраться куда-нибудь, да еще вместе с вами! — просияла Офелия.
— Ладно. Так я позвоню вам, когда в следующий раз соберусь поплавать, — пообещал он.
Мэтту почему-то стало приятно, что она тоже любит океан, — ведь это еще одно, что их объединяет. Ему было хорошо с ней. Даже сейчас жизненная сила била в ней ключом. А как вспыхнули ее глаза, когда Мэтт предложил ей составить ему компанию!
Когда-то давно друзья пару раз приглашали Офелию и Теда походить вместе под парусом, но Тед терпеть этого не мог. Он вечно жаловался — то ему холодно, то сыро, к тому же его постоянно укачивало. А вот Офелию нет. И хотя она никогда бы не сказала об этом Мэтту, но ей с детства твердили, что из нее мог получиться отличный яхтсмен.
Когда за Мэттом захлопнулась дверь, часы показывали уже далеко за полночь, но Офелия не чувствовала усталости. Она была радостно возбуждена. Вечер, который они провели вместе с Мэттом, согрел их души теплом, которого им так не хватало, хотя ни один из них этого не понимал. Оба отчаянно нуждались если не в любви, то хотя бы в друге. Дружба — вот во что они оба пока еще верили. И теперь они ее нашли. Пип, познакомив мать с Мэттом, сама того не подозревая, оказала обоим услугу, которую трудно переоценить.
Потушив внизу свет, Офелия крадучись заглянула к дочери. И улыбнулась. Мусс, который, как обычно, дремал возле кровати, даже не поднял головы, когда она подошла. Откинув с лица дочери огненно-рыжие кудри, Офелия осторожно поцеловала ее в лоб. Этим вечером рухнула еще одна часть стены, отгораживающая ее от дочери. Мало-помалу женщина, которой она когда-то была, пробуждалась к жизни.
