Мама бухнула крышку на клавиши.
– И я вам клянусь, мистер Клеймор, – никогда! Ни за что! Идем, Оливер!
Мистер де Трейси качал головой, улыбаясь нежно.
– Артисты – артисты до мозга костей! Мм? Ну, ну же, ребятки! Имоджен, дражайшая! Мм? Как часто я видел такое! Перенапряжение, малая искра и – мм?
Мама стояла, обеими руками вцепившись в пюпитр, искоса глядя на сцену.
Мистер Клеймор пел:
– Никогда! О, никогда-никогда!
– Послушай, мама, может, хватит?
– Имоджен, дражайшая...
– Я хочу есть, Норман. Ну пожа-а-алуйста, милый!
– Артисты до мозга костей...
Опять была долгая пауза. Мама вдруг расхохоталась, иначе, тоном ниже, и снова смолкла, глядя на пианино.
– Ну, мама, пусть называет меня хоть теткой Чарлея [17], если ему от этого легче!
Мистер де Трейси расхохотался раскатисто, обеими руками и веселым лицом призывая нас всех присоединиться.
– Придется мне еще раз вас всех приструнить. Мм? Я настаиваю! Кто у нас режиссер? Мм? Сударыня? Оливер? Имоджен, дражайшая, очаровательная? Норман, старый воитель? Вы не можете вынести все – все! – на этих широких плечах!
Пауза была уже короче. Мистер Клеймор слегка отвернулся от задника и проговорил, задыхаясь:
– Капитан. Я назову его «капитан». «Оставьте нас, капитан». Так я скажу.
Мистер де Трейси обернул меченые шары к залу и послал туда улыбку.
– Мм?
– Мне это совершенно безразлично, мистер де Трейси. Я ограничиваюсь пределами музыки. Поступайте как знаете. Больше я ни слова не скажу.
Мистер Клеймор повернулся на пятках, сжал кулаки, открыл рот. И закрыл. Стоял и смотрел. Мистер де Трейси продолжал улыбаться, ласково, нежно.
– Чудно! Великолепно! Договорились! А теперь – немножечко выпьем! Норман? Оливер? Дамы?
– Благодарю вас, мистер де Трейси. Но я до таких ме-ест не охотница...
Пристраивая швабру к двери приемной мэра и предвкушая стаканчик пивка или сидра, я услышал мамино звонкое, непререкаемое:
– ... как и мой сын!
* * *
После обеда я взял свой костюм цыгана и свой бифитерский камзол с лосинами у мистера Клеймора. Принес домой и примерил. И то и другое было маловато. Хотя мистер Клеймор ростом был примерно с меня, камзол зверски жал в груди, зато, правда, был так широк в талии, что маме пришлось его присборить, чтоб как-то приладить на меня. Костюм же цыгана был сооружен для кого-то вдвое меня короче, а тоньше прямо-таки вчетверо. По этой причине нечто вроде малиновой атласной жилетки лишь кое-как прикрывало мне спину, и единственное, что оказалось впору, был красный вязаный колпак, который мог растягиваться по мере потребности. Он был обшит золочеными бусинами, и треньканье их при каждом повороте моей головы было погромче, пожалуй, думал я не без горечи, чем пение мистера Клеймора и моя придушенная скрипка. Но мама сказала, что все это мне безумно идет. Покончив с примеркой, я пошел в гараж за алебардой. Генри был там, но в офисе, облаченный в костюм.
– Привет, Генри. Сделал алебарду?
Генри повернулся от конторки.
– Ведь как, мастер Оливер. Суббота, время после обеда. Не все всю дорогу отдыхают, верно? Нет?
– А-а...
– Ладно. Сейчас глянем. Минутку.
Он выбрал из связки ключ, слез с высокого табурета и прошел бетонированной площадкой. В главном строении открыл деревянную дверь и ввел меня внутрь. Моя алебарда лежала на скамье, подпертая двумя деревянными чурками.
– Мама родная. Надо же, вот ведь уродский инструмент! И зачем такое?
– Я отдаю ею честь мистеру Клеймору.
Генри ничего не сказал, и мы, стоя рядом, разглядывали алебарду.
Клинок из листового железа, выкрашенного под серебро. Потом кисточки, кисточки, потом выкрашенная красной краской деревянная рукоять. Я протянул руку.
– Осторожно, ххоссподи! Не подсохло! Когда представление? В полвосьмого вроде?
– Что же мне делать? У тебя будет открыто, нет?
– Только для заправки. Мы ее где-нибудь оставим, а вы потом заберете. Несите ту чурку, а эту – я.
С величайшими предосторожностями мы вытащили алебарду на волю и проследовали с нею к открытому гаражу, не содержавшему ничего, кроме малолитражки мисс Долиш. И пристроили ее на бетоне у стенки.
– Вот, – сказал Генри. – До последней минуты ее оставляйте, мастер Оливер.
– Она мне раньше десяти и не понадобится. Ну, до полдесятого. Это для последней сцены, понимаешь?
– Подсохнет. Обещать, конечно, ничего не обещаю. Но так думаю – подсохнет. Брюки у вас не в краске?
– Нет. По-моему, нет.
– Ххоссподи. Эти, что ли, оксфордские брюки называются?
– Модные.
– Ботинки зато чистить не надо. Экономия труда, как-никак. Ладно, мастер Оливер. Значит, попозже-попозже ее заберете.
– Спасибо.
Я побежал домой и застал маму за созданием моей шляпы. Она все еще пребывала в состоянии сдерживаемого восторга. Скандал с мистером Клеймором его только, как ни странно, усугубил.
– Поди-ка сюда, детка. Примерь. Шляпа блином сидела у меня на макушке.
– Отцовская голова, – сказала счастливая мама. – Ленту вынуть придется.
– Где я переоденусь, мама?
– Здесь, конечно! Где же еще?
– Я думал...
– Скажи спасибо, что мы совсем рядом живем. Младшему Смиту приходилось, бедняжке, тащиться из такой дали! И в совершенно мокром костюме! Уэртуисли отдали дамам свою приемную. Конечно, до прошлой недели они могли рассчитывать на приемную мэра. Только бы снова дождь не полил! Какая жалость, что у нас нет настоящего театра!
– И по-твоему, я в этом виде выйду на у-улицу!
– Прекрати, Оливер!
– Цыганом? Бифитером?
– Примерь-ка еще. Не напяливай так, я же ленту вынула, оцарапаешься. Господи, нет! Придется сзади разрезать. Ты успеешь постричься?
– Нет!
– Ты не очень-то идешь навстречу, детка. Да, кстати, я принесла тебе из мясной изумительное жабо. Мистер Дэнфорд такая прелесть.
– На у-улицу!!
– Не понимаю, почему вы оба так не хотите пойти навстречу. Твой отец, например... ну да ладно... Подумай, как мистер Харви, например, проделывает весь этот путь от Бамстедской церкви на своей крошечной машинке, со своим контрабасом сзади и своей, между прочим, завтрашней проповедью впереди! Стыдись, Оливер! Тебе должно быть стыдно, ведь когда мистер Харви был еще молодым человеком, он волок свой контрабас за велосипедом! У меня дух, бывало, перехватывало, когда он катил с горы из лесу и то и дело чуть не попадал под свой контрабас. И когда он влетал на Старый мост – о, это, я тебе скажу, было такое облегчение! Ка-аждый раз, когда в Стилборне исполнялась музыка, он крутил педали через весь лес – хотя на годик-другой ему, конечно, пришлось прерваться, когда на него свалился этот воз сена. Старик Воробей был пьян, и я все думаю, какое счастье, что его сын сразу стал перекидывать этот воз вилами и, обнаружив контрабас, моментально, конечно, понял, кто там лежит.
– Послушай, мама...
– К сожалению, нам, наверно, придется еще чуть-чуть разрезать. Ах, детка, надеюсь, там столько мозгов! Нет. Есть люди, с которыми просто что-то вечно случается. Ты, например. Помнишь, детка, как ты упал в пианино? Конечно, теперь-то он постарел и, между нами, стал глуховат. Такая жалость. В четверг спутал номера на пюпитре и сыграл не тот. Хорошо еще, оба были на три четверти...
– Они все на три четверти. Всегда.
– ... так что все сошло, потому что одно ум-па-па не слишком отличается от другого ум-па-па, правда? Только он, к сожалению, продолжал свои ум-па-па, когда все остальные уже кончили, – и довольно долго. В результате, как ты мо-ожешь себе представить, детка, зал решил, что так надо, и не стал хлопать. Мистер Клеймор просто позеленел от злости.
– Да. Могу себе представить.
– А ты не обращай внимания на мистера Клеймора, Оливер! Наш режиссер мистер де Трейси. Делай все, как он тебе скажет.
– А кого он играет?
– Никого он не играет!
– Почему же он тогда так одет?
– Он профессионал. Из Лондона. И чему только вас учат в Оксфорде?
– Кончила?
– Имей терпение, детка.
– На-до-е-ло!
– И не уподобляйся мистеру Клеймору, детка. Ты слышал, что он сказал в заключение? – И мама, сверкнув очками, задрала нос и состроила мину Клеймора. – «Ивлин, старина, я до самого вечера буду лежать как труп!» Но, – и она сверкнула очками на меня поверх шляпы, – мистера де Трейси на мякине не проведешь, о, не сомневайся! Он этого человека раскусил! Он понял, что единственный верный подход к этому человеку – да и ко всей этой братии – лесть. Ты заметил, как он ее подпускает?
– Да, заметил.
– Конечно, мы все для него жалкие любители. Но он всегда любезен и мил и, главное, понимает в музыке. При мне говорил репортеру, что оркестр, по его мнению, заслуживает особого упоминания. Ничего подобного, сказал, никогда не слышал. Только когда распоряжается этот Клеймор, дождешься от них чего-то, кроме дежурного «Оркестр честно внес свою скромную лепту под управлением...» Надеюсь, хоть фамилию нашу в виде исключения не переврут!
