Может, издавая последний вздох, мы выпускаем все наружу: свои воспоминания, свои мысли; все, что хотели сказать и говорить не хотели; все картинки у себя из головы, на которых танцует пар от кофе и папа смотрит на тебя в последний раз; и ощущение грязи между пальцев; и ощущение ветра, мчащегося навстречу; и все краски, все цвета на свете.
– Я так и не пошла, – сказала Стелла. – Кладбище тут, в конце улицы. Я каждый вечер мимо него проезжаю, но никогда туда не заходила. Даже знаю, где он лежит. Заходишь. Идешь прямо по дорожке. Первый поворот направо. – Стелла глотнула чай. – Эррол. Мой младший братик.
– Эррол, – повторила Милли.
– Ага, – пробормотала Стелла. – Мой братишка. Знаешь, пришла я сегодня домой, села на диван и вспомнила о нем. Он бы не стал думать дважды: как пить дать, за тобой бы приглядел. Вот я и вернулась в свой чертов автобус. А дальше ты знаешь.
Милли сунула в рот ложку мороженого и спросила:
– А вы видели его, когда он был Мертвым?
Стелла снова подула на чай.
– Ага, – сказала она.
– И на что он был похож?
Стелла задумалась.
– Ты знаешь кого-нибудь, кто все время очки носит?
Милли кивнула.
– А потом он возьми да и сними их, чтобы почистить. Видела такое?
– Да.
– И глаза у него становятся будто больше, или меньше, или еще чего. Так?
– Ага.
– Вот так он и выглядел.
– А это точно был он?
– Ну, ДНК у него я не проверяла.
– А вы знаете, где он сейчас?
– Кроме кладбища-то? Это зависит от того, как ты на мир глядишь. Кто-то скажет, что он там вот, – Стелла показала на потолок.
– С Джими Хендриксом?
– С кем?
– Джими Хендриксом.
– Это который с гитарой, что ли?
Милли пожала плечами.
– Папин знакомый.
– По-моему, он просто в земле. Ни в какого жука он уж точно не перевоплотится и не будет привидением витать по дому и подглядывать, как я сижу на унитазте. Это конец. Сначала ты жив, а потом мертв. Вот и все. В этом суть.
– Конец?
– Конец. – Стелла внимательно посмотрела на Милли. – А ты как думаешь?
– Не знаю.
– Вот тебе и ответ.
– Это не ответ.
– Я знаю только одно: никто понятия не имеет, что творится на дне моря, у нас в мозгах и когда мы умираем. Как по мне, ну и ладно. Хоть есть над чем напрячь извилины, пока на автобусе катаешься или еще чего творишь.
Милли взглянула на Стеллу, потом на Мэнни и снова на Стеллу.
– Мне кажется, Мертвые превращаются в пластмассу и их иногда ставят в магазинах, – заметила она шепотом.
– Почему бы и нет, – кивнула Стелла.
А потом посмотрела на Милли внимательно, точно рентгеновским зрением, и наконец спросила:
– Где твоя мама, милая? Только не валяй дурака.
– А ваша где?
– Это похоже на дуракаваляние. – Стелла снова кивнула. – Она неподалеку. Мы не разговариваем.
– Почему?
– Наверное, просто так получилось.
Милли посмотрела на Стеллу, и та вздохнула.
– Ничего особенного, правда. Наболтали друг другу всякого. – Она встала и принялась складывать тарелки в раковину. – На самом деле у нас в семье никто не общается. Мы как будто не умеем. Знаю, могли бы и постараться.
Милли откашлялась.
– Она уехала. Мама.
Стелла обернулась и прислонилась спиной к раковине. С ее рук на шорты потекла мыльная вода.
– Уехала, милая?
– Наверное, просто так получилось.
Стелла улыбнулась. Милли достала из кармана лист бумаги и аккуратно его расправила.
– Это план ее маршрута, – сказала она, надеясь, что правильно запомнила последнее слово.
Стелла вынула из кармана очки и поднесла бумагу к свету. Потом сложила ее, вернула девочке, сняла очки и потерла глаза. Жужжание холодильника вдруг показалось Милли очень громким.
Стелла встала у раковины и посмотрела в окно. Руки так крепко сжали ее край, что костяшки побелели.
– Слушай, – не глядя на Милли, начала Стелла. – А вдруг твоя мама не хочет, чтобы ты ее находила?
Милли схватилась за живот. Стелла повернулась к ней и скрестила руки на груди.
– А эти двое тебе не бабушка и дедушка, так ведь?
Милли отвернулась.
– Они помогают мне найти маму.
Стелла села на стул и подвинулась поближе.
– Я отвезу тебя завтра домой, милая, – сказала она. – Все будет хорошо. Вот увидишь.
* * *
Милли проснулась посреди ночи. Достала из рюкзака листок бумаги и вышла из спальни. Затем прошла по коридору, открыла входную дверь и прилепила пластилином к двери. «Я ЗДЕСЬ МАМ».
Спать Милли не хотела, а потому принялась гулять по дому: собирать всякие украшения, трогать лица на фотографиях, сидеть на диванах, примерять шляпы. Она нарисовала разные фигуры в пыли на журнальном столике, потом открыла заднюю дверь и присела на ступеньку.
Большая луна освещала маленький, огороженный забором задний двор, где громоздились старые букеты цветов, обернутые лентами и пленкой. Над ними висела веревка с мокрым бельем, которая покачивалась и поскрипывала на ветру.
Гора букетов оказалась выше Милли. Их обертки и ленточки были разноцветными: розовые, зеленые, красные и всякие другие, яркие. Одни только цветы – коричневые, мертвые.
Милли сбежала по ступенькам и принялась водить обеими руками по груде букетов: вверх – тыльной стороной кисти, а вниз – ладонью. Сбоку эта груда походила на картинки, которые Милли видела в учебниках, – те, что показывают Землю в разрезе. Точно вырезанный из нее кусок.
Позже она записала в «Книге Мертвых»: «Номер тридцать: Стеллина гора цветов». Голова Милли снова будто бы сорвалась, и вот она с папой в больнице. Милли никогда раньше не видела, чтобы одному человеку дарили так много цветов.
Она лежит на спине у него под кроватью и разглядывает все ноги, которые заходят в гости. Тут и ножки, и ножищи, и обычные ноги. Кроссовки, каблуки, сандалии. Красные туфли, черные туфли, зеленые туфли.
Когда все ноги-гости расходятся по домам, папа говорит:
– Интересно, а где Милли?
Он тяжело дышит, как дышат старики и толстяки, хотя сам не тот и не другой.
– Не знаю, – говорит мама. Она сидит в большом кресле, и ее ноги перекрещиваются то так, то сяк. – Наверное, грабит банк. Или проповедует мир во всем мире.
Их слова большие и круглые и точно друг другу подмигивают.
Папа свешивает с кровати руку. Милли к ней подползает. Раньше его руки никогда не были такими белыми. Приборы вокруг звенят, пищат и гудят.
Милли берет папу за руку и не отпускает.
* * *
Милли полезла на гору букетов, и ноги ее увязли в хрусткой обертке и мертвых цветах, как в трясине. И Милли подумала о соленых озерах и рыбных деревьях, о том, как люди прячутся от самих себя, и о том, что мир совсем не такой, каким она его представляла. Она размышляла над словами Стеллы о том, что творится на дне моря. Что, если под водой тихонько живет себе поживает морской народ? Смотрит морское телевидение, смеется над морскими шутками. Интересно, а морские жители называют небо океаном, а океан – небом? А их музыка плывет в воздушных пузырях?
Милли очень хотела, чтобы в таких пузырях путешествовали все слова, вся музыка, все звуки в мире. Хочешь услышать звук? Тогда взрывай нужный пузырик. Каким бы тихим и удивительным стал мир! Взрывается пузырь, выскакивает из него звук «та-да-а-а-ам!» – и все вокруг подскакивают от испуга.
Только, наверное, пешеходов будут чаще сбивать машины, и мама не сможет услышать, как ты зовешь ее с другого конца улицы. И что, если однажды пузырь со «СПАСИТЕ-ПОМОГИТЕ!» улетит куда-нибудь в небо, а там его лопнет самолет, и за ревом двигателя никто не услышит?
Веревка с бельем качалась, качалась, качалась над головой, поскрипывая, как старая кровать. Милли взяла с цветочной кучи верхний свежий букет. «Эррол», – прочла она в открытке.
* * *
В самом низу своей записки Милли мелко приписала: «Скоро вернусь мам» – а потом вышла со двора и отправилась по улице, сжимая в руках букет Эррола.
Кладбище освещали фонари, и оно показалось Милли совсем не похожим на кладбище в ее родном городке: плоское и без травы – сплошная красная земля. Здесь стояли большие разноцветные ведра, полные красных и фиолетовых цветов. А вдоль дорожки росли огромные эвкалипты, которые склонялись над могилами.
Милли задрала голову и посмотрела на самые верхушки деревьев. Ее папа был всегда так высоко в небе…
Проходя мимо одного из деревьев, Милли коснулась его ствола и подумала: «А разве деревьям не нужна тень?» Ствол был еще очень горячим после жаркого дня.
Красная пыль окрасила надгробные плиты в розоватый цвет. Могилы были распределены по религиям и отделены табличками. Наверное, решила Милли, это чтобы их раи не перепутались.
