Детка говорила, что в квартиру меня принесли. Мне до сих пор лень думать о том, кто бы это мог быть. О том, что в прихожей меня вырвало прямо на ковер, я догадывался и без всяких ее рассказов.
Она попросила меня вернуться домой. В смысле — в СССР. Утром, пока я спал, она, дождавшись, когда откроется аэрофлотовский офис, сходила, поменяла мне билет. Потом я проснулся, она отдала билет мне, и мы сели завтракать. Я выпил кофе, ушел в уборную, и там меня опять долго рвало.
Самолет улетал вечером. Разговаривать было не о чем. Ноги дрожали, а перед глазами стояли тухлые круги.
Прежде чем уйти из квартиры, я попросил у Детки денег — добраться до аэропорта «Шёнефельд».
— Нет. Не дам. Ты все равно пропьешь.
— Сука. Как я поеду? Я не могу идти в твой «Шёнефельд» пешком.
— Не моя проблема.
— Ну хотя бы мелочи.
— Нет. Ты ведь как-то добрался оттуда?
Впрочем, мелочи она мне все-таки насыпала. Не оборачиваясь, я забрал рюкзак и вышел из квартиры. День только начинался.
В берлинском метро нужно было покупать бумажный билетик, как в пригородной электричке. По вагонам, не торопясь, ходили контролеры в синей униформе. Поэтому на выданные деньги я купил себе пива, а потом стоял у самой двери в вагон и высматривал контролерьи фуражки.
Часть метро была проложена под землей. Ехать там было не веселее, чем в метрополитене моего собственного города. Однако, оказавшись в восточной части, поезд выныривал из-под земли и взбирался на проложенный на сваях высоко над городом путь. С высоты рассматривать берлинские кварталы… и пить пиво… немецкое холодное пиво… через некоторое время жизнь вернулась ко мне, хотя и не совсем.
Внизу плыли бесконечные закопченные фабричные дворы. Все вместе напоминало обложку альбома группы «U2» «Achtung, Baby», до выхода которого оставалось еще несколько месяцев. Люди, которых удавалось разглядеть, были удивительно некрасивы.
В аэропорту я опять оказался таким же, как все: русским среди русских. Соотечественники были столь же некрасивы, как и немцы, но теперь они совсем меня не раздражали. Все было окончено. Пора домой.
Когда из Ленинграда я уезжал в Западный Берлин, приятели с завистью в голосе спрашивали: «Ведь, наверное, ты не вернешься, да?» Их можно понять: человека, пережившего клиническую смерть и видевшего ангелов, но все же реанимированного, даже хирурги воспринимают, как неудачника.
Однако я вернулся. Оттуда, где я был, я не привез ничего… даже жестяной баночки с пивом… в те годы на моей родине напитки не разливались в баночки: только в бутылки.
Посадки в самолет предстояло ожидать в тесном отстойнике. Там были рыжие пластиковые креслица и бар. На барной стойке стоял телемонитор, внутри которого (поверите?) Стинг бродил по Манхэттену и распевал песенки про то, что он не пьет кофе… он, дорогуша, пьет исключительно чай… теперь мне тоже предстояло пить только чай. Отныне и на годы вперед — душистый русский чай.
Советский строй был плох всем — кроме одного. Я жил плохо, но знал, что где-то такие, как я, живут хорошо. Жизнь в СССР была скучна, некрасива и ограничена миллионом запретов. Зато из нее можно было убежать… а куда мне бежать теперь?
Суки! — шипел я. Они отняли у меня зрение… теперь мне не на что оглянуться… я почти инвалид.
Прежде чем увидеть этот ублюдочный немецкий мир, я верил: все ничего! Пусть я живу не очень, но есть на планете места, где живется иначе. Конечно, есть! Иногда эти места показывают в кино. Ими пахнут страницы контрабандного журнала «GQ».
Во что мне оставалось верить теперь?
Я запросто мог прожить без сигарет и пива. Я мог напрячься и обойтись всего парой новых аудиокассет в год. Но жить без культа, пророком которого был двуликий Янус Сталлоне — Шварценеггер, было незачем.
Пьяный, растрепанный, с красными глазами и ободранным горлом, я сидел в баре берлинского аэропорта и бормотал:
— Суки… что же делать-то теперь, а?., делать-то что?., суки…
Пассажирам не было до меня никакого дела.
Южно-Сахалинск — Чита (Время в полете: 2,5 часа)
Южно-Сахалинск — город из серии «Уважаемые пассажиры, мы приземляемся, пожалуйста, пристегните ремни и переведите часы на пятнадцать лет назад».
Первое, что меня поразило в аэропорту: огромное количество белых голов. В основном, конечно, крашеных, но были и настоящие. После Узбекистана блондины казались редким природным извращением, вроде сиамских близнецов.
Разумеется, вы догадываетесь, что именно я сделал, едва сойдя с трапа самолета. Ну да, все верно: купил батарейки для плейера и поймал волну местного радио. В том месте, откуда я прилетел, батарейки не продавались, а о таком чуде, как FM-радиостанции с европейской музыкой, там не слышали даже искушенные меломаны.
После этого я купил МЧСовцам водки и поехал в гости. На столе стояли красная рыба и красная икра, а у мужчин за столом были красные рожи. Они пили алкоголь и орали о своем:
— Винтокрылая машина — красивая машина! Я — парень, преданный малой авиации! Малой, понимаешь?
Это были крепкие мужчины с громкими голосами, которые обычно бывают у глухих… с вонючими пахитосками в нагрудных карманах рубашек… с плоскими животами, жесткими рыжими усами и прижатыми к голове ушами… когда такие мужчины ходят в баню, видно, что у них коричневые шеи и коричневые кисти рук, а остальное тело не просто белое, а почти синее… это были мужчины, способные выпить за ночь несколько литров водки, но не способные с утра об этом вспомнить… это были отличные люди.
Дом — это когда ты приезжаешь и звонишь друзьям: «Ура! Я вернулся!» Но в Петербурге мне совсем некому позвонить… с таким же успехом я могу набрать произвольно выбранный номер в этом городе.
Раз мне некому сообщить, что я вернулся, значит, можно считать, будто я совсем и не уезжал… разумно?
С утра один из МЧСовцев на стареньком «Москвиче» отвез меня в аэропорт купить билет, а потом все повторилось опять.
Утром третьего дня я заметил, что жена хозяина посматривает на меня косо. Когда хозяин проснулся, выпил пива и почистил зубы, я сказал, что спасибо, но я, наверное, пойду.
— У тебя самолет когда?
— В пять утра.
— Ну и куда ты в такую рань?
— Погуляю. Полюбуюсь красотами.
— На море поедешь?
— Здесь есть море?
— Ты чего! Охотское море! Тихий океан! Горбуша на нерест идет! Такая рыбалка!
Я расспросил, как доехать от его дома до Охотского моря. Это оказалось несложно. Хозяин дома долго пожимал мне руку и даже выскочил в тапочках проводить на улицу, а там наклонился к моему уху и занял немного денег на алкоголь.
Сам город представлял собой двенадцать улиц, зажатых между четырьмя холмами, которые здесь следовало называть сопками.
Я вышел на центральный проспект. Там имелся ларек с пивом «Балтика». Возле него стоял мужчина, а вокруг мужчины бегал ребенок лет пяти и просил, чтобы папа купил ему конфет, но папе было не до того: он пил пиво со своей старшей дочерью.
Вокзал был грязен и пуст. Чем ближе к нему, тем больше пьяных сахалинских мужчин лежало на асфальте.
Особенностью местной железной дороги было то, что рельсы были проложены не в два параллельных ряда, а только в один. Паровозик отправлялся в путь, доезжал до конечной станции и по тем же самым рельсам ехал назад.
В вагоне, помимо меня, ехал лишь один пассажир. Разумеется, смертельно пьяный. Он громко, на два голоса, разговаривал сам с собой. Других желающих пообщаться не нашлось.
Я понемногу начал вспоминать, какая она, Россия.
2Смешно: когда мне было шестнадцать лет… ну, от силы семнадцать, я составил план, программу, в соответствии с которой собирался прожить жизнь. Каждому возрасту там соответствовала определенная денежная сумма.
Дословно, разумеется, не помню, но были там пункты вроде: «К 21 году кончить ВУЗ и купить автомобиль… к 23-м жениться и переехать в четырехкомнатную квартиру».
Квартира, в которой я живу, все еще не очень большая. Автомобиля у меня нет и, наверное, никогда не будет. Зато я женился. Что было, то было. Все вообще произошло очень похоже… но все равно совсем не так.
Впервые в жизни какие-то деньги появились у меня год назад. То есть плавного накопления до этого не то что не было, а был бред собачий, и вообще, хорошо, что я не помер с голоду.
Все изменилось после выхода романа, подписанного моей фамилией. Очень быстро модная московская газета начала приторговывать футболками с моим изображением… в книжных магазинах появились плакаты с моим изображением… в глянцевых журналах публиковались рассказы обо мне, сопровождаемые моим изображением… даже в мюзик-шопах продавался CD, включив который, можно было послушать мой голос, а на вкладыше которого виднелось мое изображение.
Издатели выстраивались в очередь… совали купюры в замочную скважину моей запертой двери, просили взять и опять красиво помереть… по просьбе читателей…
