— Импотент! — больно впивается ему в промежность.
Соломон заводит машину и уезжает.
— Сволочь! А деньги?! — женщина прыгает на месте от злости, топает ногами и, видимо, осыпает его оскорблениями.
Первый раз в жизни Соломон почувствовал себя легко. Ничего никому не должным.
— Шлюх надо иметь и выкидывать, — говорит он своему отражению в зеркале. Что-то неуловимо меняется в его глазах. — Я ничего никому не должен.
* * *
Толпы гостей как морской прибой — одни подходят, поздравляют, трясут руки новобрачным, откатываются, следующие, следующие…
Голоса сливаются в равномерный гул. Соломон смотрит на женщину, которую только что объявили его женой. Как во сне. Ему кажется, что он совершенно посторонний наблюдатель, не участвующий в этом. Он целует невесту холодно, она отвечает тем же.
Они входят в дом, подаренный им ее отцом. Все усыпано цветами, розовые лепестки образуют дорожку, по которой они должны прийти на ложе любви. Соломон идет вслед за ней по лестнице.
«Как она торопится!» — проносится в его голове. Он же старается идти медленнее. Она распахивает двери спальни.
На огромной кровати лежит обнаженный мужчина. Белые длинные волосы падают на его плечи, он лежит, слегка раздвинув ноги.
— Наконец-то, — говорит он жене Соломона, — та почти бежит к нему. Огромный член встает у Соломона на глазах, и он не в силах оторвать от него взгляда. Жена, раздеваясь на ходу — платье, кринолины, бюстгальтер сыплются к ее ногам, — подходит к Соломону и обнаженной огромной грудью выталкивает его за порог. Захлопнувшиеся створки двери слегка ударяют его по носу.
Он стоит перед дверью спальни. Изнутри слышится веселая возня, сопение, стоны, смех, громкие поцелуи…
Соломон поворачивается, одеревеневшие ноги плохо сгибаются. Ависага… Он идет быстрее, почти бежит. В эту ночь он не может быть без женщины.
Машина сносит калитку у дома Ависаги.
— Открой дверь! Открой мне дверь! — он бешено колотит ногами в огромную дубовую поверхность.
— Соломон? — раздается голос из окна. Ависага, голая, высовывается со второго этажа.
— Пусти меня, или я все тут разнесу!
— Не ори, соседей разбудишь… — ворчит она.
Лихорадочное возбуждение постепенно оставляет Соломона. Когда Ависага открывает дверь, он тяжело опускается к ее ногам.
— Что тебе нужно? — холодно спрашивает она.
— Ты… — Соломон покрывает поцелуями ее ноги, поднимаясь все выше. Она отстраняется от него.
— Ты же сегодня женился, по телевизору показывали, — говорит она. Но Соломон не слышит. Вожделенный туман, о котором он всегда мечтал, охватывает его. Страсть! Вот она… Он жадно впивается губами в ее тело. — Соломон, оставь меня! — Ависага кричит и отбивается, но он не слышит ее. Опрокидывает на ступеньки лестницы, одновременно с этим пытаясь в нее проникнуть.
— Соломон! Нет! Я запрещаю! Остановись! — ее протесты и нежелание еще больше распаляют его. — Соломон! Я беременна! — последние слова действуют на него как ведро ледяной воды.
— Что? — тут он впервые замечает, что плоский живот Ависаги немного выдается вперед. Соломон положил на него руку. Твердый… — Это мой ребенок? — неожиданно вырывается у него с ноткой утверждения.
— Нет, конечно, — Ависага поднимается и завязывает халат. — Ты был со мной больше двух лет назад.
Соломон вышел из дома. Машина медленно ехала по шоссе. Тишина обхватила его со всех сторон. Тишина, как это волшебно — никаких звуков, дорога убегает вперед и теряется в тумане.
— Все какой-то бред, — шевелит губами Соломон, чтобы не нарушать тишины. — Для чего я жил? Бред…
Соломон не видит дороги, дни его жизни проходят перед глазами, голова начинает кружиться от обилия одинаковых ярких картинок, несущихся все быстрее, и тошнота, ужасная тошнота охватывает его.
Соломон очнулся от сильного удара. Машина съехала в кювет. Он вылез, кровь тоненькой струйкой стекала с его виска. Зажав голову руками, Соломон сел на насыпь. Ритмично покачиваясь из стороны в сторону, он сжимал голову руками все сильнее, чтобы выдавить эту дурацкую круговерть картинок… Нарастающий стон перешел в крик. Соломон кричал и кричал… Но тишина, вечная, необъятная, огромная тишина глотала его крики, даже не морщась. Холод заставляет его свернуться калачиком. Соломон снова почувствовал себя маленькой белой пылинкой, потерянной в бескрайнем, бесконечном гробе отца.
* * *
— Соломон… — кто-то беспокойно шевелил его за плечо. Незнакомый мужчина склонился над ним, лицо выражало подлинную тревогу.
— Кто вы? Откуда вы меня знаете?
Мужчина широко улыбнулся в ответ.
— Ах да…
— Конечно, кто угодно тебя знает.
— А вы кто?
— Я Завуф.
— Завуф?.. Сын Нафана?
— Да.
Завуф помог Соломону подняться с земли.
— По-моему, ты несчастлив, — утвердительно сказал Завуф.
— Почему? — расправляя затекшие и замерзшие части тела, спросил Соломон.
— Сложно назвать счастливцем того, кто в день своей свадьбы спит возле разбитой машины в канаве.
Не поспоришь. Соломон бросил на Завуфа недовольный взгляд.
— Куда мы идем? — буркнул Соломон.
— Ко мне. Ты должен согреться, принять горячую ванну, а я пошлю кого-нибудь за твоей машиной и позвоню твоей матери.
— Не надо.
— Но она будет переживать.
— Пусть, — Соломон был очень зол. От напряжения у него сводило шею.
Завуф промолчал. Так они и шли рядом. Напряженный, озлобленный, разбитый Соломон и мечтательный, пинающий камушки, забегающий вперед Завуф.
— Почему ты ушел от отца? — наконец спросил Соломон, ему хотелось сбить эту мельтешащую веселость. Завуф был исключен из престижнейшего учебного заведения «за непристойное и аморальное поведение». Это был большой скандал, Нафан в ярости пытался ударить его в присутствии Соломона и Вирсавии. Но Давид схватил его руку, сказав, что каждый волен жить так, как ему нравится.
— Папа, а Завуф похож на Ионафана? — спросил у него потом Соломон.
Давид поднял на него усталые глаза.
— Когда ты перестанешь спрашивать меня, Соломон?
— Когда ты мне ответишь, — неожиданно для самого себя настоял сын. Давид подошел к ящику стола, единственному ящику, оборудованному кодовым замком. Шкатулка, извлеченная из его недр, также запиралась.
— Вот Ионафан, — Соломону на секунду показалось, что на глазах Давида выступили слезы.
Это была свадебная фотография, обрезанная с одного края. Снизу на уровне коленей Давида был виден кусочек чьего-то свадебного платья. Его отец — молодой, совсем молодой, и очень счастливый держит за руку юношу.
— Вы так похожи, — вырвалось у Соломона.
— Многие так считали. Хотя у него были черные волосы, тонкое тело, нежная молочно-белая кожа. Сходства мало.
— Но вы похожи, — продолжал Соломон.
— У нас была одна душа, — и крупная слеза скатилась по щеке Давида.
— Но почему Нафан и мама так злы на Завуфа, если в этом нет ничего дурного?
Давид промолчал. Потом вынул еще одну фотографию. Это была карточка следствия — черно-белая, с линейками по бокам. Ионафан лежал на полу, черное небольшое отверстие на лбу и огромная лужа под головой.
— Его убили… — Соломон знал, но все же увиденное потрясло его.
— Его убил Саул, родной отец, — лицо Давида стало жестким. Какое-то время потом Соломон думал, что от ненависти, но потом… Ревность захлестнула его.
— Папа, но это было так давно!
Давид удивленно обернулся.
— Но ты сам настоял…
— Я не думал! Я не хотел!.. — Соломон выбежал вон. В эту ночь он ощутил силу ненависти. Ненависти… и подлинной страсти, мучительной ревности.
Эта ночь навсегда слила его с Вирсавией в одно целое.
— Мама, я понимаю тебя, — сказал он ей утром. — Это ужасно. Папа рассказал мне про Ионафана… я считаю, что с Завуфом поступили правильно.
Вирсавия подтянула его к себе и уткнулась головой в его живот. Слезы вдруг фонтаном хлынули из глаз Соломона.
— Мама! Мама! Ну почему он меня не любит! Я же его сын! Я живой! А тот давно умер! Мама!
Соломон бился в истерике, пришлось позвать на помощь. Ведро воды, несколько пощечин заставили его затихнуть. Вирсавия дала ему успокоительное. Больше к этому они не возвращались.
С тех пор Завуф изменился, из нескладного диковатого подростка превратился в красивого мужчину с мечтательным лицом и удивительной улыбкой. Длинная челка, давно не подновлявшаяся стрижка. Простые пыльные ботинки…
— Ты… ты не изменился? — Соломон уставился Завуфу в глаза.
— Нет, Соломон. Потому и не виделся больше с отцом. Я считаю, что вправе сам выбрать, с кем мне спать.
— Но женщины…
— Женщины — это хорошо, Соломон. Семья, дети… Это здорово, поверь. Но не для меня.
