— Ну… Ложись! — приказал ей еле держащийся на ногах Соломон.
Та послушно легла на стол, задрав юбку и раздвинув ноги.
Соломон встал между ее ногами, но…
Волна смешков прокатилась среди «публики».
— Помоги мне! — заорал он на жену.
Но та, убрав руку за голову, ледяным голосом с издевкой спросила:
— Как? Я же не шлюха. Я твоя жена, — проговорила она, отчетливо произнося каждое слово.
Публика замолчала.
Соломон покрылся красной краской.
— Ты такая же шлюха! Ты ведь не будешь говорить, что вышла за меня по любви!
Все замерли, стараясь ничего не пропустить.
— Но ведь и ты женился на мне «по воле родителей», — спокойно ответила ему та.
— Ах ты, сука! Вы пользуетесь моими деньгами, имуществом! Распоряжаетесь тут всем! Ты, и твой папочка, и твои любовники! — Соломон был весь красный, орал, штаны упали к его ногам, обнажая беспомощно повисший член.
Жена встала со стола. Выпрямилась во весь рост.
— Твоя мать не имела иллюзий на твой счет. Не находись твое имущество в нашем трастовом управлении, ты уже был бы нищим. Откуда, по-твоему, у тебя есть деньги на шлюх, на твои дурацкие пожертвования? Или считаешь, что наследство Давида бездонно?! — жена отвернулась.
— Я подам на развод! Я все получу обратно! — выставил палец в направлении ее спины Соломон.
— И что? — жена смотрела на него с насмешкой.
— Вы не сможете ничем распоряжаться, если я разведусь с тобой, — это одно из условий договора, заключенного моей матерью.
— Давай, — жена равнодушно пожала плечами. — Думаешь, я расстроюсь?
Соломон все еще стоял с поднятым пальцем, ярость беспомощного душила его самого.
— Посмотри на себя, — жена подошла к нему вплотную, так что его палец уперся ей в грудь. — Да что ты можешь? — ее лицо скривилось в презрительной усмешке. — Да ты даже собственную жену оттрахать не сумел!
Жена взяла палец, упиравшийся в нее, и резко повернула. Раздался хруст, и Соломон упал на колени.
— А вы что стоите? Увидели настоящего сына Давида? Довольны?
Зрители молча попятились к двери и, толкая друг друга, поспешили на улицу.
* * *
Соломон заперся в родительском доме. Многие дни он проводил в библиотеке в кабинете отца. Постепенно о нем стали забывать.
«Соломон» — великий, щедрый, благородный. Только таблички на памятниках и церквях с именем жертвователя напоминали о нем. Никто уже не интересовался, каким он стал.
А он стал старым…
Кожа высыхала, волосы белели.
О нем забывали…
Телефонный звон гулким эхом пронесся по огромному пустому дому. Сердце Соломона сильно забилось.
— Алло! — Соломон ударился зубами о трубку.
— Соломон? Это Завуф.
— Да… — Соломон опустился в плетеное кресло.
— Я недалеко, я сейчас заеду, — в трубке послышались гудки.
Они сидели возле камина, который отчаянно чадил, оставляя на потолке черные полосы. Но они сидели. Завуф держал Соломона за руку.
— Что с тобой произошло? — спросил он, поглаживая другой рукой седеющие волосы Соломона.
— Все зря… Понимаешь… Все зря! Я прожил свою жизнь… так бездарно, так никчемно!
— Ты помог многим людям! Ты занимался благотворительностью…
— Я боялся смерти и старости! Я думал купить у Бога еще немного времени, молодости! Как ты не понимаешь?! Я боюсь! Посмотри, каким я стал — морщинистым, седым, нервным!
— Соломон, это происходит со всеми. С этим надо смириться, — Завуф обнял Соломона, прижав к себе, словно желая принять часть боли и страха. Но Соломон как будто специально запирал их внутри, дорожа ими, жадно храня и перебирая.
— Я хочу… Я хочу написать о своей жизни…
— Это хорошо, — Завуф заглядывал в глаза Соломона, стараясь выглядеть веселым.
— Я хочу написать о том, как важно найти свою дорогу.
— Хорошо… — Завуф целовал глаза Соломона.
— Да ты слушаешь меня или нет?! — резко оттолкнул его Соломон.
— Почему ты злишься?
— Потому что… Потому что сейчас я нашел! Я нашел свой путь! Я не хочу больше ничего пробовать и менять! У меня слишком мало времени! Я старею!
— Соломон… — глаза Завуфа наполнились слезами. — Зачем ты так с собой… ты прав, может, времени уже не так много, поэтому нужно… жить. Нужно его ПРОЖИТЬ, это оставшееся время.
— Уходи!
— Нет.
— Я не смогу остаться молодым в вечности. Еще несколько лет, и на меня уже будет невозможно без отвращения смотреть. Запомни меня таким, каким я был, когда мы встретились. Это было прекрасно, это было похоже на чудо! — Соломон закрывал голову руками, словно кто-то невидимый осыпает его ударами палки.
— Но все можно вернуть… — Завуф протянул к нему руку. Соломон отвернулся.
— Уходи! Немедленно! Было хорошо, но больше ты мне не нужен. Ясно? У меня свой путь.
* * *
В конце выпуска новостей обычно говорят о культуре.
— Сегодня было осуществлена торжественная закладка первого камня великого храма, стоявшего на этом месте сто лет назад. Храм был полностью уничтожен во время войны. Согласно замыслу реставраторов и строителей он будет воссоздан в том же виде. Осуществление этого проекта было бы невозможным без Соломона, сына Давида.
На экране появляется Соломон. Он сильно осунулся. Длинные седые волосы собраны на затылке.
— Каждый человек должен оставить после себя какой-то след. Этот храм я строю для всех, но в первую очередь в память о моих родителях.
Скорбное выражение не оставляет его лицо.
— А теперь новости спорта.
Показывают чемпионат мира по баскетболу. Жизнь переливается через экран. Страсти кипят на площадке. Женщины вскакивают со своих мест. Карнавал. Вспышки. Жизнь.
* * *
Строительство храма практически завершено, сейчас там идут отделочные работы. Однако открытие его будет омрачено. Соломон, сын Давида, благодаря средствам которого осуществлялось строительство, умер сегодня утром в своем доме.
Отпевание человека, отдавшего почти все свое состояние на великое дело, состоится на следующей неделе, сразу после освящения храма. Соломон будет похоронен внутри. Это будет первая служба, на которую допустят прихожан, — журналистка говорит действительно трагичным и полным смысла голосом.
Завуф машинально разбирает почту. Одно письмо привлекает его внимание. Без адреса, судя по почтовому штампу, отправлено вчера. Но он знает, что это от Соломона. Знает.
Тонкий почерк, старательно выведена каждая буква, причем похоже, что кисточкой.
Пусть уста твои меня целуют!
Лучше вина твои ласки!
Сладкий запах — твое имя!
Влеки меня! Убежим с тобою!
Введи меня в свои покои,
Будь царем, рад я с тобой и весел,
Больше жизни твои ласки славил!
Справедливо тебя полюбил я!
Листок был старым. Датирован днем смерти Вирсавии.
Завуф вышел на крыльцо. Старый его дом, стоящий на холме, порос мхом. Он состарился вместе со своим домом.
* * *
Завуф купил мемуары Соломона. Бесконечный список пожертвований, слез, любви к родителям, раскаянье… Ложь… Соломон мудрый. Святой. Великий. Пророк.
Бережно развернув старый листочек с восемью короткими строчками правды и положив его на обложку книги, сын Нафана долго сидел на скамейке перед титаническим гробом Соломона, придерживая его пожелтевшую, невесомую, смятую жизнь одной ладонью, чтобы ветер больше не мог играть с ней.
Позже Завуф спрашивал себя: что было бы, останься Ионафан в живых? И не находил ответа. Но сердце сжималось от сознания того, сколько человеческих жизней погубила роковая пуля Саула.
Солнце, завершая свой привычный круг по небу, исчезло за гигантским куполом храма-гроба. Завуф представил себе скорчившееся, высохшее тело Соломона в деревянном футлярчике, маленький игрушечный трупик, случайно оставленный судьбой в царской могиле.
Я иду по городу с удивительным чувством, что нахожусь внутри стереофильма, не чувствуя себя частью происходящего. Все эти люди какие-то нереальные. Я не понимаю их разговоров, стремлений и проблем, как будто вокруг существует некий вакуум, некое пространство, надежно защищающее меня от постороннего вторжения. С удивлением ловлю себя на том, что, если возникает необходимость что-то сказать, вступить в контакт с окружающими (в магазине, например), я подбираю слова, словно говорю на иностранном языке, а ответную речь слышу как синхронный перевод.
Нельзя сказать, что люди меня пугают, нет, скорее, я испытываю какую-то смертельную тоску от того, что день за днем мне приходится смотреть один и тот же нескончаемый сериал. Набор стандартных фраз и жестов, причудливо тасуемый, но всегда ясно, чем та или иная ситуация завершится. Все играют свои роли, розданные невидимым всемогущим режиссером, причем совершенно не подстраиваясь под ситуацию и прочих актеров. Некоторые лицедействуют весьма убедительно, так что я им верю.
