— Нет. Не ваше. — Он указал на упаковки ампул: — Это лекарство внутривенное.
— Я забыла выложить... В Москве.
— «Забыла выложить...»Ну ты хоть понимаешь, что решается судьба твоя? Приобретение, хранение и транспортировка наркотиков — пять-семь лет.
Татьяна молчала.
— Женские зоны в основном за Уралом... Ты покрываешь кого-то? Они забудут тебя завтра же. Ну так как? «Забыла выложить»?
— Да.
— Город Анадырь знаешь?
— Я там родилась, — неожиданно зло сказала Таня и с вызовом посмотрела на Михалыча.
Помолчали. Он вдруг увидел абсолютно взрослого человека, вполне отдающего себе отчет в том, что происходит. Во взгляде Татьяны читались неприкрытая злость и презрение. Михалыч понял, что разговаривать с ней бесполезно, а жалеть глупо.
— Ну что ж... Значит, ошибся я. Пиши.
— Что писать?
Михалыч положил перед Таней лист бумаги и ручку и стал диктовать, медленно прохаживаясь по комнате. Татьяна послушно начала писать.
— «Объяснительная. Медицинские препараты, которые я привезла с собой из Москвы, принадлежат мне». Укажем количество: сорок ампул по два кубических сантиметра. Название препарата «Омнопон». Число, подпись. А здесь я напишу, что составлено в моем присутствии.
Он взял объяснительную, пробежал глазами, сунул ее в папку.
— Все. Иди.
— Куда?
— Куда шла. Я же говорю: ошибся. Могу я хоть раз ошибиться?
— А я могу забрать? — она указала на ампулы.
— Конечно. — Он взял одну из ампул, повертел в руке и положил обратно. — Мне-то зачем столько «Омнопона»?
Татьяна быстро сложила все в обувную коробку и сунула ее в сумку.
— До свидания?
— До свиданья.
— Спасибо.
Она повернулась и вышла из комнаты, забыв забрать паспорт.
Михалыч проводил ее взглядом. «И девицу эту вместе со всеми... Ей уже не помочь!» — решил Виктор Михайлович. Стало легче.
* * *
Татьяна влетела во Дворец культуры. Дождавшись, пока она исчезнет в глубине здания, Михалыч вышел из машины и направился к служебному входу.
— Кибиров! Людей на служебный вход. Быстро. Я буду через минуту, — приказал он в рацию.
* * *
Зал был забит до отказа, люди сидели в проходах, на корточках перед сценой, даже в ложах освещения. И все внимательно слушали Высоцкого, очень тихо говорившего со сцены. Он читал монолог Гамлета:
Что человек, когда его желанья —
Еда и сон? Животное, не боле...
Слезы не давали возможности хорошо разглядеть Володю. Но Тане достаточно было голоса: «Он здесь».
— Например, сочинительство, — доносилось со сцены. — Тоже дело тонкое. Я занимаюсь этим двадцать лет, и я буду обязательно продолжать писать для вас песни, но, знаете, с каждым разом как-то трудней и трудней. И тут не годы, не усталость, а, знаете, как в шахте угольной. Все выбрали, а слой все глубже уходит и тоньше становится. Доставать уголь все сложнее и опаснее. И тогда они взрывают породу. Бывает так, что и впустую. Выбрали после взрыва все, а слоя-то больше и нет—кончился! А бывает, что вот он—уголек, только бери...
Глава пятнадцатая
«Я ВЕСЬ В СВЕТУ — ДОСТУПЕН ВСЕМ ГЛАЗАМ...»
На улице возле служебного входа Михалыч вполголоса давал указания Кибирову и нескольким оперативникам:
— Значит, так. Он заканчивает, уходит. Сразу вы двое — к дверям, встаньте туда и никого посторонних в коридор не пускайте. Остальные — на заднюю лестницу. Ждите моей команды и входите. Всех, кто в коридоре, — по комнатам. Порезче, погрубее. Кому не нравится — можно в рыло. Никаких объяснений. Ждать меня. Еще понятых — два человека.
— Все ясно, Виктор Михалыч. Исраилов здесь.
— Где?
— Сидел в зале, а сейчас в буфете чай пьет.
— Что это он? Война началась? Ладно, я к нему. Да... вот еще что. В раздевалке у гастролера будет дорожная коричневая сумка. В ней ампулы—несколько упаковок. Когда войдете, найди их и держи у себя, пока не приду. Всё, работайте.
Михалыч развернулся и направился к главному входу.
Стараясь не мешать зрителям, Татьяна прошла по центральному проходу, протиснулась между сидящими на ступеньках людьми. У самой сцены она наклонилась и скользнула к левому порталу. Уже в самом углу зала она выпрямилась и проскочила за кулисы. На нее никто даже внимания не обратил — все не сводили глаз с Высоцкого.
Паша был поражен. Сколько раз доводилось ему видеть, как Володя пением гипнотизирует публику, но такого не случалось еще никогда. Простым рассказом о работе он держал в оцепенении зал уже больше часа. И сам Паша не мог оторваться от сцены.
Однако, заметив Татьяну у противоположной кулисы, Паша сразу же бросился к ней, огибая сцену за задником.
— Танечка, золотце, привезла? Давай! — Он забрал у Ткни сумку. — Знаешь что? Он в жутком состоянии. Он тебя сразу в Москву отправит. Давай-ка я тебя в гостиницу сразу.
— Паша, я...
— Увидитесь. Потом, — Леонидов потащил Татьяну к выходу.
Они пошли по коридорам в фойе.
— Поселишься сейчас в номер к Володе. Мы будем минут через тридцать. Не говори ему, зачем приехала! Он меня убьет. Скажи, просто соскучилась.
— Паша, у меня паспорт забрали.
— Кто? — Паша резко остановился.
— Проверили документы, спросили, кому лекарство везу.
— А ты?
— Сказала, для себя... или... даже не помню... А про паспорт вообще забыла с перепугу.
— Дальше.
— Сюда пришла.
— Отпустили тебя?
— Конечно.
Паша опять повлек Таню к выходу.
—Ты в рубахе родилась. Сумасшедший дом. В гостиницу без паспорта еще хоть как-то можно... А вот в самолет — не посадят. Где это было?
— На автовокзале.
— Я завтра схожу, попробую забрать.
Они вышли на улицу и направились к машине. Среди выстроившихся в ряд, начищенных до блеска черных «Волг-24» выделялась старенькая «двадцать первая».
Паша усадил Татьяну на заднее сиденье и обратился к водителю:
— Отвезешь ее в «Зарафшан», поселишь в двести одиннадцатый, к Высоцкому. Все, Танюха, мы скоро.
* * *
В полной тишине, покачиваясь на ватных ногах, Володя подошел к небольшому столику на сцене, на котором стоял графин. Налил себе воды, сделал несколько глотков. Он почти ничего не видел. Только ощущал присутствие тысячи зрителей.
Ноги подкашивались. В ушах гудело. Чтобы не упасть, он оперся о стойку микрофона.
— Я обязательно вернусь в ваш город и буду петь, а вы, если захотите, придете... Прощайте... То есть простите... Что сегодня вот так... Спасибо, что слушали.
Он двинулся за кулисы. Народ безмолвствовал. Проходя мимо рояля, Володя уронил стул, оставленный Севой. Зал охнул. До кулис оставалось несколько шагов.
— Володя, сюда, сюда, — услышал он шепот Пяти Леонидова.
Из последних сил Володя рванулся вперед и упал на руки Паши и подоспевшего Нефедова.
— Мне что-то нехорошо... Голоса нет. Присесть бы...
Нефедов и Леонидов понесли Володю по коридору в грим-уборную. И вдруг со сцены вслед им зазвучала песня:
Я весь в свету — доступен всем глазам,
Я приступил к привычной процедуре,
Я к микрофону встал, как к образам.
Нет-нет, сегодня точно к амбразуре...
— Кто это придумал? — еле слышно спросил Володя.
— Хрен его знает, как-то само, — ответил Леонидов.
Михалыч вошел в зал на последних словах песни. Раздались аплодисменты, и к одиноко стоящему микрофону зрители понесли цветы.
Из радиорубки за происходящим наблюдали Сергей и Байрам. Фонограмму запустили они. Песня кончилась — Байрам выключил магнитофон.
Михалыч не верил своим глазам. Люди продолжали подниматься на сцену, с цветами и просто так. Кулисы заполнились народом. В коридор, куда увели Высоцкого, людей не пускали два оперативника.
— Туда нельзя. Актеры отдыхают.
— А мне только автограф взять!..
— Нельзя!
Фридман протолкнулся сквозь толпу поклонников. Заметив оперативников, замер, затем повернулся, выскочил из толпы и побежал сломя голову в фойе.
* * *
Тем временем к грим-уборным пыталась приблизиться пожилая супружеская пара.
— Я врач. Может быть, нужна помощь? — с достоинством говорил мужчина.
Чуть подумав, оперативник отозвался:
— Вы вдвоем? — Он окинул их взглядом. — Не могли бы обождать?
— Ну конечно, мы ждем, — сразу согласились они.
— Хорошо. Может быть, вы будете нужны.
Нефедов и Леонидов уложили Володю на кушетку. Пошарив в сумке Татьяны, Леонидов вытащил сверток с ампулами.
— Никого не впускай! Никого! Слышишь? — всполошился Нефедов.
— Так никого ж нет.
