– В наших краях, – сказал Перро, – я бы упрятал за решетку обоих.
– В городе, – ответил Скоби, – приходится действовать по закону.
Миссис Перро повернула ручку приемника, и чей-то голос прокричал с неожиданной силой: «Дайте ему пинка в зад!»
– Пойду спать, – сказал врач. – Завтра нам предстоит трудный день.
Сидя в постели под москитной сеткой, Скоби открыл свой дневник. Он уж и не помнил, сколько лет подряд записывал каждый вечер все, что случалось с ним за день, – одни голые факты. Ему легко было проверить, когда произошло то или иное событие, если об этом заходил спор; припомнить, когда начались в таком-то году дожди или когда перевели в Восточную Африку предпоследнего начальника департамента общественных работ, – все было под рукой, в одной из тетрадок, хранившихся дома в железном ящике у него под кроватью. Он никогда без надобности не открывал эти тетради, особенно ту, где кратко было записано: «Л. умерла». Он и сам не знал, почему хранит свои дневники; во всяком случае – не для потомства. Если бы потомство и заинтересовалось жизнью скромного полицейского чиновника в захудалой колонии, оно бы ничего не почерпнуло из этих лаконичных записей. Пожалуй, все началось с того, что сорок лет назад в приготовительном классе он получил «Алана Куотермейна» в награду за ведение дневника во время летних каникул, и это занятие вошло у него в привычку. Даже самый характер записей с тех пор мало изменился. «На завтрак сосиски. Чудная погода. Утром гулял. Урок верховой езды после обеда. На обед курица. Пирожок с патокой…» А теперь он писал: «Луиза уехала. Вечером заезжал Ю. Первый ураган в 2:00». Перо его бессильно было передать значение того или другого события; только он сам, если бы дал себе труд перечитать предпоследнюю фразу, мог понять, какую страшную брешь сострадание к Луизе пробило в его неподкупности. Не зря он написал «Ю.», а не «Юсеф».
Сейчас Скоби записал: «5 мая. Приехал в Пенде встречать спасенных с парохода 43». (Из предосторожности он пользовался шифром). «Со мной Дрюс». Немного помедлив, он добавил: «Здесь Уилсон». Закрыв дневник и растянувшись под сеткой, он принялся молиться. Это тоже вошло у него в привычку. Он прочитал «Отче наш», «Богородицу», а потом, когда сон уже смежил ему веки, покаялся в грехах. Это была чистая формальность, и не потому, что он не знал за собой он и его жизнь имеют хоть какое-то значение. Он не пил, не прелюбодействовал, он даже не лгал, но никогда не считал, что отсутствие этих грехов делает его праведником. Когда он вообще о себе думал, он казался себе вечным новобранцем, рядовым, которому просто не представлялось случая, серьезно нарушить воинский устав. «Вчера я пропустил обедню без особых причин. Не прочитал вечерних молитв». Он и тут вел себя как солдат: старался, если можно, увильнуть от наряда. «Помилуй, господи…» – но, прежде чем Скоби успел назвать, кого именно, он заснул.
***
На следующее утро все они стояли у пристани; первые холодные лучи длинными полосками высвечивали небо на востоке. Окна деревенских хижин еще серебрила луна. В два часа ночи смерч – бешено вертящийся черный столб – налетел с побережья, и в воздухе после дождя стало холодно. Подняв воротники, они глядели на французский берег, а за ними сидели на корточках носильщики. По тропинке, протирая глаза, спускалась миссис Перро; с того берега чуть слышно донеслось блеяние козы.
– Они опаздывают? – спросила миссис Перро.
– Нет, это мы поднялись слишком рано. – Скоби не отрываясь смотрел в бинокль на противоположный берег. – Кажется, там что-то движется, – сказал он.
– Вот бедняги, – вздохнула миссис Перро, поеживаясь от утренней прохлады.
– Они остались живы, – заметил врач.
– Да.
– Мы, врачи, считаем это немаловажным обстоятельством.
– А можно когда-нибудь оправиться от такого потрясения? Сорок дней в шлюпке в открытом океане!
– Если они остались живы, – сказал врач, – они поправятся. Человека может сломить только неудача, а им повезло.
– Их выносят из хижин, – сказал Скоби. – Если не ошибаюсь, там шесть носилок. Вот подгоняют лодки.
– Нас предупредили, чтобы мы приготовились принять девять лежачих больных и четырех ходячих, – сказал врач. – Должно быть, еще несколько человек умерли.
– Я мог ошибиться. Их понесли вниз. Носилок, кажется, семь. Ходячих отсюда не видно.
Отлогие холодные лучи были не в силах рассеять утренний туман, и другой берег теперь, казалось, был дальше, чем в полдень. В тумане зачернел выдолбленный из ствола челнок, в котором, по-видимому, находились «ходячие» больные; неожиданно он оказался совсем рядом. На том берегу испортился лодочный мотор: было слышно, как он тарахтит с перебоями, будто запыхавшееся животное.
Первым из «ходячих» вышел на берег пожилой человек с рукой на перевязи. На голове у него был грязный тропический шлем, на плечи наброшен кусок домотканой материи; здоровой рукой он теребил и почесывал белую щетину на лице.
– Я Лодер, главный механик, – произнес он с явным шотландским акцентом.
– Добро пожаловать, мистер Лодер, – сказал Скоби. – Не хотите ли подняться в дом, доктор зайдет к вам через несколько минут.
– А на что они мне, эти доктора?
– Тогда посидите и отдохните. Я с вами сейчас побеседую.
– Мне нужно доложить здешним властям.
– Отведите его, пожалуйста, в дом, Перро.
– Я окружной комиссар, – сказал Перро. – Можете обо всем доложить мне.
– Тогда чего мы тут ждем? – спросил механик. – Уже почти два месяца прошло, как потонул пароход. На мне огромная ответственность – ведь капитана нет в живых. – Пока они с Перро поднимались к дому, на берегу был слышен настойчивый голос шотландца, ровный, как стук динамомашины. – Я отвечаю перед владельцами…
На пристань вышли еще трое, а с того берега доносились все те же звуки: звонкие удары зубила, звяканье металла, а затем опять прерывистое пыхтенье мотора. Двое из первой партии были рядовыми жертвами таких катастроф: по виду обыкновенные мастеровые; их можно было бы принять за братьев, если бы фамилия одного не была Форбс, а другого – Ньюол. Это были пожилые люди, не умевшие ни приказывать, ни жаловаться, принимавшие удары судьбы как должное; у одного из них была раздолблена ступня, и он опирался на костыль; у другого – забинтована лоскутьями рубахи рука. Они стояли на пристани с таким же безразличным видом, с каким ожидали бы открытия пивной где-нибудь в Ливерпуле. За ними из челнока вышла рослая седая женщина в противомоскитных сапогах.
– Ваше имя, мадам? – спросил Дрюс, заглядывая в список. – Вы не миссис Ролт?
– Я не миссис Ролт. Я мисс Малкот.
– Поднимитесь, пожалуйста, в дом. Доктор…
– У доктора найдутся дела посерьезнее, чем возиться со мной.
– Но вам, наверно, хочется прилечь, – сказала миссис Перро.
– Ничуть, – заявила мисс Малкот. – Я ни капельки не устала. – После каждой фразы она плотно сжимала губы. – Я не хочу есть. Нервы у меня в порядке. Я хочу ехать дальше.
– Куда?
– В Лагос. В департамент просвещения.
– Боюсь, что вам суждена еще не одна задержка.
– Меня уже и так задержали на два месяца. Я не выношу никаких задержек. Работа не ждет.
Неожиданно она подняла лицо к небу и завыла как собака.
Врач бережно взял ее под руку.
– Мы сделаем все возможное, чтобы отправить вас немедленно. Пойдемте в дом, вы оттуда сможете позвонить по телефону.
– Хорошо, – согласилась мисс Малкот, – по телефону все можно уладить.
– Пошлите этих двух парней за нами следом, – предложил врач. – С ними все в порядке. Если вам нужно их допросить, мистер Скоби, что ж, допрашивайте.
– Я их провожу, – сказал Дрюс. – Оставайтесь здесь, Скоби, ждите моторку. Я не очень силен во французском.
Скоби уселся на перила пристани и стал смотреть на ту сторону. Теперь, когда туман рассеивался, другой берег стал ближе; он мог уже разглядеть простым глазом все детали: белое здание склада, глиняные хижины, сверкавшие на солнце медные части моторки; ему были видны и красные фески африканских солдат. Вот так же я мог бы ждать, что и Луизу принесут на носилках, подумал он, а может, уже и не ждал бы ее вовсе. Кто-то пристроился на перилах рядом с ним, но Скоби не повернул головы.
– О чем вы думаете, сэр?
– Я думаю о том, что Луиза в безопасности, Уилсон.
– Я тоже об этом подумал, сэр.
– Отчего вы всегда зовете меня «сэр»? Ведь вы же не служите в полиции. Когда вы меня так величаете, я чувствую себя совсем стариком.
– Простите, майор Скоби.
– А как вас звала Луиза?
– Уилсон. Ей, наверно, не нравится мое имя.
– Кажется, они наконец починили мотор. Будьте добры, Уилсон, позовите доктора.
На носу лодки стоял французский офицер в замусоленном белом мундире. Солдат бросил конец. Скоби поймал и закрепил его.
– Bonjour, – сказал он и отдал честь.
Французский офицер – тощий субъект, у которого подергивался левый глаз, – ответил на приветствие.
