— Что тут у тебя?
Кэссиди перелистал большим пальцем бумажки:
— Восемьдесят пять.
— Не много.
— Хватит. Я путешествую, не покупая билеты.
— А как насчет выпивки? — спросил Шили.
— Пить не буду.
— А по-моему, будешь, — сказал Шили. — По-моему, ты будешь много пить. По моим оценкам, как минимум, кварту в день. В среднем именно столько пьют в бегах.
Кэссиди повернулся спиной к Шили и, стоя лицом к дверце шкафа, сказал:
— Ты седой мерзавец.
— У меня дома есть деньги, — сообщил Шили. — Пара сотен.
— Засунь их себе в задницу.
— Если тут подождешь, принесу.
— Я сказал, в задницу. — Он протянул руку и плотно захлопнул дверцу шкафа. — Я ни от кого не хочу одолжений. Я один, и мне именно этого хочется. Просто быть одному.
— Прискорбный случай.
— Ну и хорошо. Мне нравится унижение и падение. Я от этого просто тащусь.
— Как и все мы, — подтвердил Шили. — Все бродяги, обломки крушения. Мы доходим до точки, когда нам нравится падать. На самое дно, где мягко и грязно.
Кэссиди не оборачивался, продолжая смотреть в дверцу шкафа:
— Ты это когда-то уже говорил. Я тебе не поверил.
— А теперь веришь?
В комнате было тихо, слышалось лишь, как Кэссиди тяжело, со свистом дышит сквозь зубы. Глубоко в душе он рыдал. Очень медленно повернулся, увидел, что Шили стоит у окна, улыбаясь ему. Это была понимающая улыбка, мягкая и печальная.
Кэссиди устремил взгляд мимо Шили, за оконную занавеску, за стены многоквартирных домов, за темные, серые, грязные прибрежные улицы.
— Не знаю, чему я верю. Что-то мне говорит, что ничему не надо верить.
— Это разумно, — признал Шили. — Просто встаешь каждое утро, и будь что будет. Ведь что , ты ни делал, оно все равно будет. Значит, плыви по течению. Пускай несет.
— Вниз, — пробормотал Кэссиди.
— Да, вниз. Потому и легко. Никаких усилий. Не надо никуда карабкаться. Просто скользи вниз и радуйся.
— Конечно, — сказал Кэссиди, с трудом изображая ухмылку. — Почему бы не радоваться?
Но эта мысль не радовала. Эта мысль противоречила всему, о чем ему хотелось думать. В памяти пронеслись мимолетные воспоминания, и он увидел кампус колледжа, армейский бомбардировщик, летное поле аэропорта Ла-Гуардиа. И мельком себя в одном из лучших ресторанов Нью-Йорка. Он сидел там с чистыми руками, в чистой рубашке, аккуратно подстриженный. Напротив за столом сидела милая стройная девушка, выпускница Уэллсли[2]. Она говорила ему, что он действительно очень славный, смотрела на его безукоризненно чистые руки...
Он взглянул на Шили и сказал:
— Нет. Нет, я тебе не верю.
Шили поморщился:
— Джим, не говори так. Послушай меня...
— Заткнись. Я не слушаю. Иди поищи другого клиента.
И пошел мимо Шили к входной двери. Шили проворно метнулся, загородив дверь.
— Иди к черту, — рявкнул Кэссиди. — Убирайся с дороги.
— Я тебя туда не пущу.
— Я иду туда поговорить с ней. Приведу сюда, заставлю протрезветь. А потом возьму с собой.
— Дурак! Тебя сцапают.
— Есть такой риск. А теперь прочь с дороги.
Шили не сдвинулся с места:
— Если заберешь Дорис отсюда, ты ее убьешь. Кэссиди отступил на шаг:
— Что ты, черт возьми, имеешь в виду?
— Разве я тебе не говорил? Я старался ясно объяснить. Ты ничего не можешь дать Дорис. Ты собрался лишить ее единственного, что поддерживает в ней жизнь, — виски.
— Вранье. Я таких разговоров не потерплю. — И он шагнул к Шили.
Шили стоял и не двигался с места.
— Я могу только говорить с тобой. Не могу драться.
Он ждал, чтобы Шили пошевелился. Он твердил себе, что не должен бить Шили. Лицо его перекосилось, и он зарычал:
— Ах ты, вшивый подонок! Ходячее несчастье! Мне бы следовало вышибить из тебя мозги.
Шили вздохнул, медленно опустил голову и сказал:
— Ладно, Джим.
— Ты согласен со мной?
Шили кивнул. И вымолвил очень усталым, бесцветным тоном:
— Жалко, что я не смог четко изложить мысль. Но старался. Безусловно старался. Могу только принять необходимые меры.
— А именно?
— Посажу тебя на корабль. Потом приведу Дорис.
Кэссиди покосился на Шили:
— Зачем тебе ввязываться? Лучше не надо.
Шили уже открывал дверь.
— Пошли, — сказал он. — На девятом причале стоит грузовое судно. Отходит в пять утра. Я знаком с капитаном. Они вышли и быстро зашагали по переулку к Док-стрит.
Было почти четыре, когда они подходили к пирсу. Ночная тьма достигла предела, уличные фонари погасли, единственными источниками света оставались крошечные огоньки по бортам кораблей. Выйдя на девятый пирс, услышали глухой шум на палубе грузового судна. Это был оранжево-белый переустроенный “либерти”[3], сиявший в темноте свежей краской.
К ним направлялся дежурный по пирсу. Кэссиди выругался сквозь зубы. Он не раз встречал дежурного в “Заведении Ланди” и был уверен, что тот его узнает. Напрягся, начал отступать. Шили схватил его за рукав и сказал:
— Спокойно.
— Что вы тут делаете? — спросил дежурный.
Кэссиди поднял воротник куртки и отвернулся, слыша объяснения Шили:
— У нас дело к капитану Адамсу.
— Да? Что за дело?
— Ты что, ослеп? Я — Шили. Из лавки “Квакер-Сити”.
— А, — протянул дежурный. — Ну конечно. Идите. — Повернул и пошел назад в маленькую каморку к недоеденному сандвичу.
Они поднялись по трапу на палубу. Шили велел Кэссиди ждать у ограждения. Тот оперся спиной о леер, глядя, как Шили шагает по палубе, закурил, стараясь справиться с волнением. Так и стоял у борта, нервно куря сигарету.
Несколько матросов прошли мимо, не обращая на него внимания. Ему начинало нравиться здесь, на корабле. Это для него наилучшее место. Скоро судно покинет порт, уйдет, а он будет на нем. С Дорис. Уйдет на корабле вместе с Дорис. Именно этого он хотел, глубоко верил, что Дорис этого хочет, скоро все так и будет.
Потом вновь возник Шили в сопровождении высокого мужчины средних лет в капитанской фуражке с пенковой трубкой в зубах. Мужчина оглядел Кэссиди с ног до головы, потом взглянул на Шили и покачал головой.
Кэссиди отошел от ограждения, направляясь к ним и слыша слова Шили:
— Я вам говорю, он в полном порядке. Это мой друг.
— Я сказал, нет. — Капитан спокойно смотрел через палубу куда-то за реку. — Очень жаль, но дело обстоит именно так. — Он повернул голову, посмотрел на Кэссиди. — С удовольствием помог бы вам, мистер, но просто не могу позволить себе рисковать.
— Что за риск? — пробормотал Кэссиди, мрачно глядя на Шили, зная, что Шили выложил карты на стол.
— Джим, — сказал Шили, — это капитан Адамс. Я знаю его много лет, этому человеку можно верить. Я рассказал ему правду.
Адамс слегка улыбнулся Шили:
— Вы это сделали потому, что знаете: я всегда чую ложь.
— Капитан замечательный человек, — сообщил Шили Кэссиди. — Высоко образованный, лучше всего на свете понимает людей.
Кэссиди чувствовал, что капитан сверлит его взглядом, изучает его. Его словно схватили пинцетом, положили под увеличительное стекло, и это ему не понравилось.
— У меня не слишком много времени. Если не сговоримся, попробую на другом судне.
— Я бы не советовал, — сказал Адамс. — Вам, по-моему, следует...
— Приберегите советы. — Кэссиди повернулся и пошел к трапу. Начал перелезать через леер, почувствовал на плече руку. Подумал, что это Шили, дернул плечом и сказал: — Если идешь, пошли. Это мне ни к чему.
Но, оглянувшись, увидел капитана. Увидел на лице капитана улыбку. Улыбка была умная и вроде бы объективная.
— А вы интересный случай, — сказал Адамс. — Думаю, что, пожалуй, рискну.
Кэссиди наполовину перелез через ограждение и заметил, как Шили рванулся вперед со словами:
— Стоит рискнуть, Адамс. Даю слово.
— Не нужно мне ваше слово, — отмахнулся капитан. — Хочу только на несколько минут остаться с ним наедине.
Он отошел от леера, поманил за собой Кэссиди, пошел дальше по палубе, а Кэссиди шел следом. Рядом с люком остановились лицом друг к другу.
— Вы не должны упрекать меня за осторожность, — сказал Адамс.
Кэссиди промолчал.
— В конце концов, — продолжал Адамс, — я капитан этого корабля. Несу ответственность.
Кэссиди заложил руки за спину, глядя вниз, на надраенную до блеска темную палубу.
— Однажды я потерял корабль, — тихо признался Адамс. — В Чесапикском проливе. Был туман, и мы врезались в пароход. Сказали, что я проигнорировал сигналы.
— Это правда?
— Нет. Не было никаких сигналов. Но так заявили во время расследования. Пароход принадлежал крупной компании. Я слышал, как мои люди свидетельствовали против меня. Я знал, что им заплатили.
Кэссиди на миг показалось, будто он один, и он вслух сказал самому себе:
— Доказать ничего невозможно. Ничего сделать нельзя, черт побери.
