Священник теперь был освещен солнцем. Сам он от этого нс изменился. Зато яркое освещение не пошло на пользу его сутане, так как выдало ее солидный возраст и плаченное состояние.
Сутана была едва ли не серая, потертая, в заплатах,
- О да! - согласился со мной священник. Но мою мысль он обобщил:-В библиотеках всегда такая тишина и покой! Мой епископ часто говорит, что библиотеки тоже дома божьи. Мой епископ-это значит глава моей епархии.
Говоря это, он повернулся ко мне в профиль. Тогда я снова подумал, что его профиль мне все-таки откуда-то знаком.
- Глава епархии? - спросил я. - Значит, вы живете не в Риме?
- Нет, - ответил он. - Я нахожусь в Риме только временно.
- Учитесь?
- О нех. Образование я уже закончил. Я живу в Сан-Систо, неподалеку от Орсино. У меня там приход.
- Но я вижу, что здесь, в библиотеке, вы над чем-то работаете.
Он нахмурился.
- Можно это и так назвать. Читаю всякую всячину. В Сан-Систо никогда не находишь времени для чтения. А между тем надо читать, много читать, иначе не хватает слов и аргументов для доказательства своей мысли.
Я улыбнулся.
- У вас в Сан-Систо недоверчивые слушатели, если вы должны свои мысли подкреплять книжными знаниями.
- Да почему же в Сан-Систо? В Риме.
Тут он внезапно переменил тему разговора:
- Л вы, кажется, приехали из-за границы?
- Ну да. Из Польши.
-- Из Польши? Ах, из Польши! Я много слышал. Надолго?
- - Еще не знаю.
- Значит, так же, как и я... А давно?
- Уже десять дней.
- О! А я уже пять месяцев.
- Что вы говорите? Так долго!
- Долго! Долго! Иногда так получается, когда нас вызывают в Рим.
В этот момент кто-то неожиданно протиснулся между нами.
Одетый во вес черное, высокий, большая голова, глаза обведены синими полумесяцами-дон Паоло Кореи.
- Куда вы пропали? Я ищу вас по всей библиотеке. Вас к телефону.
- Меня? - удивился я.
- Звонит адвокат Кампилли. Пройдите туда!
Я увидел его руку с большим перстнем на пальце. Кореи слегка подтолкнул меня по направлению к потайной дверке напротив лоджии. Я обернулся, чтобы поклониться священнику, с которым беседовал. Его уже не было возле нас. Однако он не исчез. Я разглядел его спину в глубине коридора, он возвращался в читальный зал. И только тогда я внезапно вспомнил, где мы с ним виделись. Этот священник в Грегориане вызвал отца де Воса в коридор и потом вполголоса что-то ему объяснял у двери комнаты, где я ждал. Ну ясно, тот самый.
- Осторожно. Ступеньки!
Сколько их! Узкий проход, полумрак, что ни шаг, то поворот и ступеньки. Две, три, пять. То вверх, то вниз. Сердце слегка сжимается. В голове пустота. Образ священника, едва я вспомнил, откуда его знаю, сразу потускнел. Я испытывал неловкость, словно меня вызвали к телефону из церкви во время богослужения. И все это из-за особой атмосферы, царящей в библиотеке, в ней действительно есть что-то от "божьего храма". Непонятно, как Кампилли решился меня вызвать. Я прибавил шагу. Тревога возрастала. Я начал машинально шептать: "Дурное известие!
Дурное известие! Дурное известие!" Но я повторял это скорее из желания отогнать недоброе, чем от предчувствия его. "Дурное известие! Дурное известие!" Но для чего же звонить? Почему не подождать, пока я вернусь домой?
Наконец комната синьора Кореи. Стены сплошь завешаны портретами духовных лиц в полном облачении. Письменный столик завален регистрационными книгами. На них преспокойно лежит телефонная трубка. Я схватил ее.
- У телефона! Это я! Слушаю вас!
Голос у Кампилли елейный, неестественный:
- Мой дорогой мальчик, я жду тебя. Возвращайся сейчас же.
- Но что случилось? - воскликнул я. - Дурные вести?
Пауза. Во время этой паузы он, видимо, изменил решение. Я это почувствовал. Сперва он не хотел сообщать по телефону то, что должен был мне сообщить. Теперь, заметив, что напугал меня, он сказал:
- В курию сегодня утром пришла телеграмма из Торуни.
Понимаешь?
- Не понимаю! Что случилось? Ради бога!
У страха глаза велики. Прежде чем я успел сообразить, сколь нелепо мое предположение, будто в курию стали бы телеграфировать, если бы с отцом что-нибудь стряслось, я проникся уверенностью, что произошла катастрофа. Я все еще бессознательно прижимал к уху трубку, хотя ничего доброго уже не ждал.
- Вчера ночью в Торуни умер епископ Гожелинский. Я хотел немедленно поделиться с тобой этой вестью.
- Сейчас приду, - сказал я.
- Правильно! Мы побеседуем.
Я горячо поблагодарил Кореи за его любезность. Отнес документы. Четыре возвратил. Что касается пятого, то попросил сохранить его за мной до завтра. Я поклонился священнику, которого видел у де Воса. Все делал в крайней спешке. Не прошло и четверти часа, а я уже стоял перед Кампилли. Он ждал меня в холле. Сам отворил мне калитку и входную дверь. Перед уходом в библиотеку я с ним не виделся. Мы крепко пожали друг другу руки. Молча. Кампилли не заговорил со мной, даже когда мы проходили через приемную в его кабинет. В кабинете он тоже довольно долго молчал. Только снова стиснул мои руки. Тряс их и тряс.
- Смерть всегда есть смерть, - произнес он наконец. - Ты, однако, понимаешь, что она означает для твоего бедного отца.
- Поверьте, отец скорбит об этой смерти, - ответил я. - Отца в равной мере огорчало и то, что он не может работать в курии, и то, что почитаемый им епископ Гожелинский не расположен к нему.
- Тем не менее после кончины епископа, безусловно, ничто не помешает твоему отцу вернуться к столь любимому им делу.
Он не отпускал мои руки. Сжимал их и тряс. А сила и упорство, с какими он это делал, передавали мне красноречивее слов, которые он ни в коем случае не мог произнести, все, что чувствовал Кампилли. Постепенно я стал лучше в этом разбираться. В особенности когда он отпустил мои руки и принялся хлопать меня по плечу, а затем раза два поцеловал. Так же как в тот день, когда я вернулся от де Воса и Риго. Тогда он оглушил меня восклицаниями, поздравляя с победой. Восклицаниям сопутствовали жесты вроде сегодняшних. Только по размаху и щедрости сегодняшние жесты значительно превосходили тогдашние.
- После разговора со священником де Восом и монсиньором Риго вы мне сказали, что победа за нами, - заметил я. - Что же в таком случае может изменить смерть епископа?
Он очень точно понял смысл моего вопроса.
- Даст более высокую степень уверенности, - ответил он. - А ее никогда не бывает слишком много!
Затем он добавил:
- Когда я сказал тебе о выигрыше, выигрыш уже был у нас в кармане. Но в таких делах, как у твоего отца, отсутствие дела еще лучше, чем выигрыш в кармане. А смерть епископа Гожелинского позволяет нам надеяться, что так оно и будет.
Из того, что он сказал, я усвоил одно: действительно, вместе со смертью епископа Гожелинского прекращался спор. Если это так-а пожалуй, было ясно, что так оно и есть, - следовал вывод, что мне пора убираться из Рима. Я сообщил об этом Кампилли.
- Не согласен, - произнес он после некоторого раздумья. - Даже если признать, что дело как таковое больше не существует, существует ведь письмо твоего отца к монсиньору Риго, на которое он обещал откликнуться. Невежливо было бы не дождаться.
- Во всяком случае, из за смерти епископа сократится срок моего пребывания и Риме. Быть может, самое большее еще один-два дня.
- Вне сомнения, мы получим сигнал от монсиньора если не сегодня, так завтра. Кстати, я подобрал дела, которые можно передать твоему отцу в Торуни. У меня кое-что заготовлено. Два моих и несколько чужих. Но вернее всего, они вообще не понадобятся. Письмо твоего отца пойдет ad acta1 [1 В архив (лат)], и о нем больше не будут говорить. Что же касается твоего пребывания в Риме, то мы с женой не отпустим тебя так быстро. - Тут он засмеялся. - Мы должны теперь спокойно насладиться твоим обществом!
Затем он повез меня обедать. Мы поехали в тот же ресторан, что и я прошлый раз; теперь Кампилли не допытывался о вкусах отца и предложил ехать туда без предварительных церемоний. За едой мы, как и тогда, нс говорили о деле. Вообще весь обед напоминал тог, первый. Кампилли, так же как и тогда, долго изучал карточку вин, точно так же не позволил мне есть то, что мне хотелось, а выбирал более дорогие блюда. В ритуале, однако, изменение-наша общая открытка отцу. Первая, которую мы то ли из Рима, то ли из Остии подписали имеете с Кампилли.
XIV
Прошло три дня. От монсиньора Риго-ничего. Я не волновался, объясняя его молчание смертью епископа, а иначе говоря- желанием монсиньора немножко выждать и лишь позднее известить меня о том, что он принял к сведению письмо МОРГО отца, состоявшего в конфликте с покойным. На вилле я был один. Адвокат поехал в Абруццы проследить, все ли в доме готово к приезду остальных членов его семьи. В Риме становилось все жарче. С раннего утра до конца дня жгло солнце. Я возвращался с обеда отяжелевший и нотный. По-прежнему ходил в тот же самый ресторан, в нескольких сотнях шагов от Ватиканской библиотеки. Поев, шел теневой стороной под стенами. Но и они были раскалены. Небольшой подъем по виале Ватикане становился мучительным. Всюду жара, зной, духота.
