Толя заворчал и членораздельно сказал несколько непонятных восточных фраз.
— О чем он? — спросил бармен.
— Просит перевести, о чем мы говорили.
— И как вы переведете?
— Скажу, что ты хвалил Японию, что хочешь к ним в фирму.
Толя, повернувшись, сказал театрально направленно, лишь для меня:
— Скажи, что у меня некому мыть машину.
— Господин Накамура сказал, что надо вначале выучить хотя бы треть эпоса «Махабхарата».
Бармен вежливо улыбнулся и отошел на чей-то зов, а Толя выкорил:
— Ты все-таки вдумайся: представитель фирмы «Тойо-
«та», это ведь тебе не прогоревшая фирма «Грюндик», представитель фирмы разговаривает с официантом!
— Как же тогда весь Хемингуэй без разговоров с официантами?
— Может, там не было другого народа, он снисходил. Время изменилось, официанты живут лучше тех, кого обслуживают, но вынуждены брать, чтоб продолжать ненавидеть тех, кого обслуживают. Смотри лучше в зал.
И на свою беду я стал смотреть в зал. На беснование, которое шло по нарастающей, но временами опадало, будто накапливало силы. Оказывается, в оркестре был и солист, но он выл так механически и так в амплитуду с оркестром, что не только увеличивал резонанс, но и сам показался мне одним из инструментов.
В середине меж столиками месилась толпа. Некоторые не уходили по нескольку танцев. В перерывах висели друг на друге, курили.
Внешне они могли бы напоминать персонажей из фильма о загнанных лошадях, но там танцевали принудительно, а здесь истязали себя с наслаждением, с наркотическим отрешением от всего. На измученных лицах с безумными глазами все равно читалось блаженство.
Итак, я дождался. Девица в белом балахоне подошла и сказала:
— Что ж это вы, мальчики? Сюда ходят не сидеть. Толя раскрыл рот, но ничего по-русски ему не удалось сказать — подошел бармен.
— Ноу-ноу, — отшатнулся Толя.
Девица взяла меня за руку и сдернула с сиденья. Хорошо хоть не надо было танцевать — в круге было так плотно от тел, что меня невольно дергало и прижимало к девице. В оркестре орал не только солист, припев орали они все, девица моя подпевала. Но как-то по-своему. Я вслушался. Оркестр орал: «Я пью до дна за тех, кто в море, за тех, кого любит волна», а девица радостно кричала мне на ухо: «Я пью до дна, а муж мой в море, и пусть его смоет волна» — и требовала, чтоб я тоже пел.
— Ты замужем? — спросил я.
— Ну ты даешь, мальчик, — ответила она. — Ты мне нравишься, я на тебя давно гляжу. Я думаю, мальчик, у нас все будет хорошо.
— Вглядись, — засмеялся я, — ведь я даже уже не старший брат.
Тут оркестр заиграл что-то помедленнее, девица прилегла на мою грудь, потом подняла голову и спросила:
— Мальчик, все будет хорошо?
— Еще бы, есть на кого страну бросить.
Она встревожилась:
— Ты много выпил?
— Вроде нет.
— Смотри, ты мне понравился, я других отшила в твою пользу. Но если будут вязаться, ты их сделаешь, да? Но не уродуй, хорошо, мальчик?
— Хорошо, девочка. Ты что, одна пришла?
— Сюда одну не пустят, здесь борьба с развратом. Я сразу с двумя. Не вздрагивай: один слюнявчик, другой напился и тянет в номер со страшной силой. Не дает даже посмотреть.
— Ты все-таки иди к своим, мне надо к шефу.
— К этому? А он не хочет потанцевать?
— Не знаю. Пригласи.
— Мальчик, ну я ж не совсем опустилась, чтоб приглашать первой, не белый же танец. Да, встречаемся через два танца, закажи Что-нибудь по своему вкусу, я думаю, наши вкусы сходятся, да?
— Заказать что?
— Танец закажи!
Вернулся я к Толе энергичной походкой, он хотел, судя по улыбке, понасмешничать, но спешил к нам натосковавшийся по переводам с японского бармен. Но и с ним не успели поговорить: стремительно погас свет, только разноцветные фонарики судорожно мигали над сценой. На ней остался лишь барабанщик и солист. Барабанщик сделал сигнал ударом и стал ритмично щелкать щетками, а солист повел сплошным высоким голосом партию без слов.
Потом оркестр стал демонстративно сматывать провода, но бармен, посмотрев на часы, сказал, что это они берут на испуг, хотят, чтоб заплатили. Молодежь платить не спешила, но от одного столика поднялся негр, сколько-то выложил, назвал танец, и оркестр заиграл, причем заиграл зажигательно, так, что все сорвались с мест и бедного негра смели в сторону, оркестр заиграл бразильскую самбу. К нам прорывалась знакомая девица. Но Толя демонстративно постукивал о прилавок номерным, на металлической груше-гранате, ключом.
— Вели дать счет.
— Э! — Я щелкнул пальцами. — Дай счет, японец хочет посмотреть.
Видно было, бармен струсил. Он сверился с записной книжкой, просчитал на электронной машинке и подал счет. «Господин Накамура» долго научал цифры. Я поймал себя на том, что пристукиваю подошвой в такт бразильской самбе.
— Скажи, что я доволен, и вели дать сухое вино и фрукты.
— Господин Накамура доволен подсчетом и велел дать вам четыре процента чаевых. Также с собой холодное сухое вино и свежего сыра.
Бармен, заметно повеселев, мгновенно подсчитал на машинке, сколько это будет — четыре процента от суммы оплаты, и, приговаривая: «Наша фирма веники не вяжет, наша фирма делает гробы», выдал и вино, и сыр. И номер телефона просил записать.
* * *
Еще забыл сказать, что в эти дни меня спасал индийский чай, которым снабдили в Иркутске. Чай был россыпью в красивой жестяной банке с рисунками различных парусников. Изображались гонки парусных судов, везущих чай из Индии в Англию. Вернувшись в номер, я стал готовить чай от которого Толя заранее отказался. Мне же все равно было не уснуть — на моем Байкале наступало солнечное утро, а здесь, в Риге, это была последняя ночь. Высплюсь в поезде.
Толя при свете ночника правил стенограмму своего выступления и благосклонно слушал мои комплименты его игре в бизнесмена.
— Слушай, — сказал он, — тебе надо обязательно выправить стенограмму. В твоем выступлении сплошные пропуски.
— Еще бы иначе. Мое безукоризненное вятское произношение и латышские стенографистки. Не буду я править: все равно в архив.
— Но взгляни — критик полностью перепахал свои выражения.
— В какую сторону?
— В нейтральную.
— Ах! — сказал вдруг я без всякой связи с разгово-
ДО ром. — Вот вернусь и Москву — все дела запущены, перед всеми виноват, всем должен, перед женой, детьми стыдно, а ведь вот знаю, что надо будет непременно на родину, иначе — хана. Хоть на неделю! Боже мой! Раньше шел по селу, уже по одному дыму знал, какими дровами топят. Ведра брякают, за селом далеко костер горит. Ах, а в институте так тосковал по своему говору, ехал на Ярославский вокзал, сидел там или в очереди встану за билетом и просто так стою. Не слова слушал, не смысл — тональность. А уж когда в свой поезд садился — все, как на территорию другую попадал…
В дверь постучали.
Я пошел открывать. Два часа ночи, кому мы понадобились? Сердце екнуло — боюсь ночных звонков, боюсь телеграмм.
За дверью стояла… знакомая из ночного бара.
— Ого! Как это ты нас вычислила?
— Японец тут?
— Да.
— Як нему. Он меня звал. Я думала, он один.
— Толя, к тебе, — сказал я, поворачиваясь.
Девица входила в центр события.
Зазвонил телефон.
— Да, — сказал Толя, но вдруг напрягся и заговорил не по-русски. — А это тебя, — сказал он мне, зажимая микрофон трубки и мне ее отдавая.
— Слушай, — сказали в трубке, — я так понял, что ты с боссом еще не спишь. Сухое пьете? Плюньте — изжога будет. Коньячку принести? Мы тут с Милкой и еще с одной зайдем, разрядка ж нужна. Алло?
— Вообще-то, мы спать уже собрались, — я понял, что говорю с барменом. Девица тем временем села в кресло и, объясняясь жестами с Толей, велела дать ей закурить и открыть вино. — Спать уже собрались, Вообще-то.
— Ну какой сон? Мы так прикинули, что в Стране восходящего солнца уже день, люди уже у станков. И ему пора. Мы зайдем на пару минут, ты немного попереводишь, девчонкам же интересно, я им похвалился. Тут западных туристов навалом, а японец — редкость.
— Подожди. — Зажав трубку, я сказал: — Господин Накамура, тут еще к тебе напрашиваются.
— Хватит к нему, — совершенно осмысленно сказала девица. — Если тебе надо, ты и свистни к себе, а с ним буду я.
— Слушай, — сказал я в трубку, — в самом дело очень поздно, надо поспать. Завтра трудный день.
— Старичок, мгновение уйдет.
— Будут другие.
— Это уйдет.
Я промолчал.
Толя наливал девице вино, та щурилась на меня, ожидая действия.
— Так как? — спросил бармен.
— Завтра! — сказал я.
— Ты все-таки черкни там где-нибудь телефон. Спросишь Адика. Не Эдика, Адика, понял?
— Не Эдуарда, а Адольфа, так?
— Точно!
Он продиктовал номер, и мы простились.
