— Ты опять не позавтракал, как следует. Опять пойдешь в пивнушку похмеляться? А? Сел бы лучше поработал. Скоро мы с тобой будем жить лишь на мою пенсию. Ты ничего не пишешь. Гонорар от последней книги уже кончается. А от пьес твоих, что ставят в театрах, тоже доход не большой. Как жить-то будем внук?
Вилор разозлился. Он яростно затушил в пепельнице горящую сигарету. Искорки от тлеющего табака разлетелись по столу.
— Знаешь дед! Ты начинаешь меня раздражать! Так нельзя! Надо жить по-другому! Ты живешь в параллельном мире! Слишком добром! Не бойся я твоих денег не трону!
Прокормлюсь! И денег себе на пиво тоже найду! Кстати скоро у меня много будет! Я вообще собрался в иммиграцию! На хрен! В иммиграцию! Поеду в Париж! Павел Сергеевич вздрогнул. Он внимательно посмотрел Вилору в глаза. То не выдержал взгляда и потупился в пол. Клюфт тревожно спросил:
— Ты правду говоришь или просто болтаешь очередную выдумку. А?
— А если, правда? — виновато пробубнил Вилор.
— Ну, тогда ты предатель. Будешь им. Станешь.
— И кого же я предал?
— Ты, предал и меня и свою женщину. И страну нашу, — спокойно и как-то издевательски, сказал Клюфт. Вилор еще больше распалился:
— Ха! Женщину! Лидию? Так она со мной поедет! А если не поедет, сама виновата! А страну нашу… так пусть она горит ярким пламенем. И народец ее горит! Злой и завистливый! Народ, который сам не хочет хорошо жить!
— Ну, это я уже слышал! — отмахнулся Клюфт. Он разозлился на внука. Павел Сергеевич встал и, собрав со стола грязную посуду, положил ее в раковину. Включил воду и принялся мыть тарелки. Вилор молчал. Остыл и успокоился. Вспышка гнева прошла. Быстро и бесследно. Он смотрел на спину деда и виновато вздыхал. Ему стало стыдно. Он понял, обидел ни за что по сути дела единственного родного человека, который хочет ему лишь добра! Обидел, потому что сам обижен на всех! А это мерзко и низко.
— Ты Вилор прежде чем принять решение сначала все взвесь. А потом. Говоришь, уедешь, значит, бросишь меня тут одного умирать. Мне уже восемьдесят четыре. Я прошу тебя, ужу умру, похоронишь меня рядом с бабушкой и матерью и тогда можешь ехать, куда тебе угодно!
— Прости дед! — Вилор извинился искренне. Фраза получилась не банально-дежурной, а именно искренней. Клюфт это почувствовал. Он повернулся и посмотрел на внука. У того на глазах блеснули слезы. Павел Сергеевич выключил воду, так и не домыв тарелки и чашки, сел за стол. Вилор покосился на его мокрые руки.
— Пойми внук. Я тебя люблю. У меня никого больше нет. Как и у тебя. Береги эту любовь. Береги. Это очень дорогая любовь. Поверь мне старику.
— Я верю тебе дед! — Вилор протянул ладонь и погладил старика по мокрой руке. Капельки воды остались на кончике пальцев. — Расскажи мне, как ты там мучался?! В лагере. Расскажи, что это такое страдать ни за что? Расскажи мне, как тебя арестовали! — грустно спросил Щукин. Клюфт, вздрогнул. Он не ожидал такого вопроса, поэтому ответил не сразу. Помолчав, старик тяжело вздохнул и вымолвил:
— Зачем тебе это? Это было так давно? Что кажется, было в другой жизни!
— Мне надо! Мне надо! Я хочу написать пьесу! Такую, что бы дух захватило! Такую, что бы люди поняли, что такое подлость и предательство! На современном материале вряд ли напишешь! А вот на твоем! Это находка! Клюфт покачал головой. Ему стало страшно. Как будто сейчас он вернулся на шестьдесят лет назад. Он вздрогнул и закрыл глаза. С трудном выдавил из себя:
— Я, наверное, не смогу. Слишком давно было.
— Да, но это не забывается. Это слишком глобально для человека, что бы забыть. Я не верю, что ты не помнишь. Кстати, кем ты тогда работал? Тогда в тридцать седьмом? Ты работал в газете? Ты был журналистом? Клюфта словно ошпарили кипятком. Лицо запылало. Он вскочил и, уронив табуретку, гневно посмотрел на Вилора. Тот испугался рывка деда. Опешив от неожиданности, он даже пригнулся. Щукин подумал, что Павел Сергеевич сейчас запустит ему в голову всем, что попадется под руку. Но Клюфт стоял как монумент, неподвижно. Он лишь тяжело дышал. Вилор сглотнул слюну и испуганно спросил:
— Что я такого сделал?
— Кто рассказал тебе это? Кто?
— Что рассказал? — не понял Щукин.
— Про газету? Ты рылся в архивах? Ты ходил в библиотеку и смотрел подписку? Ты смотрел? Ты искал? Что ты нашел? Что? Я должен знать!
— В каких архивах? Про какую газету? — недоумевал Щукин. Клюфт немного успокоился. Ему стало лучше. Подняв кружку, он глотнул уже остывший чай. Медленно поднял поваленную табуретку и сел на нее. Посмотрел на все еще испуганного внука и грустно ухмыльнувшись, попытался улыбнуться:
— Извини, я подумал, что тебе кто-то, что-то наговорил.
— Нет, мне никто ничего не говорил. Просто приходил один мужик. Он к тебе. Тебя спросил. Я его пустил. Мы с ним тут поболтали. Он странный, какой-то. Он мне и сказал, мол, что ты журналистом раньше работал. Вот, я и решил, что ты в газете подрабатывал в молодости. Ведь телевидения и радио тогда в Красноярске не было. Вот и все. Я тебя и спросил. А ты вон! Как с ума сошел. Клюфт опять насторожился. Он стал суровым. Покраснел и испуганно посмотрел на внука:
— Какой еще мужик? Когда?
— Да дня два назад заходил. Он такой лет сорок. Обычный мужик. Рожа нормальная. Только вот одежда какая-то странная, как у рыбака.
— Он был в плаще? В грязно-зеленом длинном плаще? — испуганно перебил Вилора Клюфт.
— Да…
— Он назвал свое имя?
— Да,… - Щукин подозрительно посмотрел на деда. Старик расстегнул верхнюю пуговицу на рубашке и ловил ртом воздух. Вилору показалось, что дед вот-вот рухнет в обморок.
— Он назвался, значит, он пришел. Значит он тут. Значит, жди беды, — бормотал Клюфт. Ничего не понимающий Вилор молча ждал, когда Павел Сергеевич придет в себя. Тот допил холодный чай и покосился на внука. Он спросил, вернее, приказал ему ответить:
— Ты должен был запомнить его имя! Его имя! Как его зовут?
— Да, но я не запомнил, он назвал какую-то странную не то фамилию. Не то имя. Толи Иболь, толи Оволь. Он сказал, что он богослов. В общем, нес какой-то бред. Я так понял он из секты какой или мошенник, какой. У тебя денег хочет срубить. Клюфт рассмеялся. Он смеялся почти беззвучно, лишь дрожали его скулы. Рот растянулся в немой улыбке, оголив ровные вставные зубы.
— Дед! Ты что? Что это за тип? Что ему от тебя нужно? — Вилор был не на шутку испуган.
— Нет-нет. Все нормально. Все нормально. Он не из секты. Он не из секты. Ему не нужны мои деньги.
Щукин нервно закурил. Получилось не с первого раза. Зажигалка дрожала в руках. Огонек плясал странный танец. Клюфт покосился на руки внука. «У него уже трясутся пальцы. Он болен. Он болен. Мой мальчик болен. Нужно, что-то делать. Господи, что-то нужно делать. Помоги мне! Он вернулся. Помоги мне!» — горестно подумал Павел Сергеевич.
— Дед, я боюсь. За тебя. Что случилось? Что? Кто это человек? Что за реакция?
— Ничего. Тебе не надо его бояться. Он пришел ко мне. Я ему нужен. Он пришел, что бы, что-то сказать, — отрешено и тихо ответил Клюфт.
— Что сказать? Что?! — не унимался Вилор.
— Он пришел мне сказать и напомнить. О прошлом. Он что-то хочет.
— О каком прошлом? Что ты говоришь? Кто это такой? Как его зовут?
— Его зовут Иоиль! Запомни это имя! Запомни! И я прошу, никогда с ним не разговаривай! Никогда! И не пускай его больше в нашу квартиру! Не пускай! Прошу тебя! Прошу! Нет, даже приказываю! Это человек из прошлого. Прости Вилор, прости, но мне нужно побыть сейчас одному. Прости. Я хочу полежать. Мне что-то не хорошо! — Павел Сергеевич встал из-за стола и направился в свою комнату. Он шел тяжелой походкой. Вилор с тревогой смотрел, как дед удаляется по коридору.
— Может скорую вызвать? А? — крикнул он ему вдогонку. — Или за лекарством, каким, в аптеку сходить? А? Дед? Не молчи!
Клюфт остановился у своей комнаты, посмотрев на силуэт внука, спокойно и ровно ответил:
— Нет, ничего не надо. Мне нужна тишина и покой. Просто тишина и покой. На пару часов. Извини. Старик потянул ручку двери. Скрип и он исчез внутри комнаты. Вилор остался один. Он покосился на початую бутылку водки, но наливать себе спиртного не стал. Помотав головой, поплелся в ванную комнату. Долго плескался умываясь. Чистил зубы, временами прикрывая воду и прислушиваясь, не зовет ли его дед. Но в квартире висела угнетающая тишина. Клюфт, лежал на широкой кровати, закрыв глаза. Он разбросал в сторону руки и сдвинул ноги. Получился человеческий крест. Сколько прошло времени, он не знал. Он даже не понял, спит или нет. Он попытался пошевелиться, но ему не хотелось. Сознание вновь обволакивало воспоминание. Воспоминание. Мучительно нудное воспоминание. Как прошла его долгая жизнь? Как? Она прошла бездарно, или все-таки она была полезна? Полезна! «Она была полезна, но кому? Кому нужна такая жизнь? Жизнь, которую нужно стесняться? Жизнь, которую нужно скрывать? Что у меня было в жизни? Что? Что такое, за что теперь вот не стыдно? За что теперь вот гордость испытываю?» — с горечью подумал Клюфт.
