Она и дальше что-то говорила, но Тимур слушал плохо: зацепило это «у тебя». Всегда был ничей, а тут вдруг чей-то. Забавно.
– Когда приедешь? – спросил он.
– Когда, когда, – передразнила девчонка, – в восемь сменюсь, в полдевятого буду. Надо же на маньяка посмотреть. Совсем тебя курортные бабы затрахали, или что-то осталось.
– Кому я нужен, – сказал Тимур.
Он сходил в магазин, закупил всякой муры, забить холодильник. Спиртного тоже взял, по два пузыря водяры и красного, не для того, чтобы пить, просто чтобы стояло. Пить было рано, оставалась еще проблема, отвлекаться на которую не хотелось, но и сделать вид, что ее нет, не получалось. Была проблема.
Когда Зятек начал войну, он спланировал операцию подло, но грамотно: полная зачистка, чтобы ни одна волосинка не торчала. И сделал, как хотел, только на Тимуре промахнулся.
Теперь Тимур провел зачистку. Но вот полную ли? Там, на море, пожалуй, достаточную: Росомаху убрал, подстраховщика убрал, самого Зятька убрал, костоломов его убрал, даже ментов, вовлеченных в процесс, убрал. Если кто и остался, так местная шпана, но им мстить выгоды нет, а без выгоды подставлять шкуру за покойника не станут.
Зато в Москве, по крайней мере, одна заноза осталась – дура, сука и минетчица, которая три недели назад от большого ума заказывала Прошке убрать Тимура ножом или трубой. Дура осталась. А Зятьков фонд- контора мутная, кто знает, какая шваль там гнездится и размножается. Контора, в которой произрастают такие бабки, закрыться не может, значит, кто-то должен встать на место Зятька. Скорей всего, начнется борьба за доступ к кассе. И какой-то из претендентов захочет показать, какой он крутой мужик. Вот для него отомстить за дорогого покойника будет карьерная необходимость. И сука минетчица вполне может подсказать, где и как свою крутость продемонстрировать. Вот такой расклад.
Тимур выпил чая, смолотил упаковку дорогой сырокопченой колбасы, которая для него теперь дорогой не была. По всему выходило, что дуру минетчицу надо убирать. А убирать не хотелось. Нахлебался этого добра у моря. Ну, дура, ну, сука – и хрен с ней. Пускай бы жила дальше и делала свои сучьи минеты. Не хотелось убивать! А как не убивать, придумать не получалось.
Генке, что ли, позвонить, подумал Тимур. Но чего звонить? Просить совет бессмысленно, тогда надо все рассказать. А рассказывать нельзя, нельзя взваливать на друга неподъемную кучу собственных проблем. Генка и про приговор Зятьку ничего не знал, это дело касалось их четверых, они решали, а теперь из всей четверки остался один Тимур, обещание выполнено, и если тамошние силовые начальники правильно понимают свой интерес, глубоко копать не станут. И так все ясно: Зятек – жертва, менты герои, уголовное дело возбуждено, преступные элементы объявлены в розыск. Года через полтора обнаружат какой-нибудь труп, и окажется, что именно этот злодейский труп всех и убил. Сложность, однако, в том, что Зятька и телохранителей наверняка привезут хоронить в Москву, а тут слезы, эмоции, и минетчица вполне может нарушить слово, данное уже покойному хозяину. И Зятьковым соратникам ничего не помешает его, Тимура, теплым вечером из трех стволов завалить. А умирать, как справедливо учил Макарыч, не профессионально.
Правда, аргументы у Макарыча были вполне совковые: мол, государство на вас потратилось, и вы теперь есть материальная ценность. С тех пор времени прошло немало, из «материальной ценности» осталась хорошо, если четверть, прочие ушли, редко легкой смертью. И что до государства – хрен ему, государству. Оно-то цело, сыто, и морда в икре. Оно прилетало на день-другой, устраивало смотр, пило с начальством и убывало домой с большими чемоданами. Кто из чиновников погиб? Два больших генерала грохнулись на вертолете, когда летели пострелять горных козлов. У государства своя жизнь, свой расчет, свой навар с чужой крови. Государство – это Зятек, замполит по героину.
Но в главном Макарыч был прав: умирать не профессионально. Мужик – тоже профессия. Кто-то ведь должен детей кормить, глупых баб защищать, стариков прикрывать от болезней и нищеты. И умирать мужику отчасти даже подло. Кто заменит? Государство? Вот он, Тимур, сковырнись сейчас – и что? Допустим, стариков нет, ушли. Дети? Официально нет, а по сути, скорей всего, есть, хрен их знает, может, и растут где-то в экзотических странах, и вряд ли Тимуру когда-нибудь сообщат, какого они цвета и на кого смахивают волосом и глазом. Но все равно есть люди, которые вправе на него рассчитывать. Выполни он свой мужицкий долг чуток раньше, убери Зятька не в июле, а, например, в мае, Лешка был бы сейчас жив, а если умер, то не от блядской Веркиной пули. А деревянный человечек? Живет себе, и ведать не ведает, что связалась с мужиком, рядом с которым каждый час вполне может рвануть или загореться.
Короче, по всему выходило, что дуру и суку надо убирать. Причем срочно.
Суке, однако, повезло: Тимуру вдруг пришел на ум способ, как ее спасти. По крайней мере, дать шанс.
Прослушка возникнуть еще не могла, для нее было рано. Но береженого Бог бережет. Поэтому Тимур на метро доехал до Лужников и там, найдя закуток потише, с Зятькова мобильника набрал Эльку, которая в привилегированных контактах как раз и была обозначена как «Элька». Она мгновенно отозвалась:
– Левчик?
И, правда, минетчица.
Выждав паузу, Тимур в лоб спросил:
– Жить хочешь?
– Это кто говорит? – не сразу произнесла она суховатым служебным тоном, в котором, однако, чуть заметно позванивала тревога.
– Не важно, кто, – сказал Тимур, – считай, товарищ по несчастью. Что, новость еще не дошла?
– Какая новость? – теперь в голосе был страх.
– Нет больше Левчика, – угрюмо проговорил Тимур, – и мужиков его нет. Всех замочили, один я ушел. А ты на очереди. Вот я и спрашиваю: жить хочешь?
– Но этого не может быть, – почти крикнула она, – в фонде бы знали!
– Узнают, – вздохнул Тимур, – а кто-то, может, и знает. Чужие до Льва Степановича не добрались бы, тут свои. В общем, слушай. Загранпаспорт ведь есть?
– Ну, есть, – растерянно согласилась она.
– Завтра же, а лучше прямо ночью гони в аэропорт – и мотай в любую страну, куда без виз. В Турцию, на Кипр, на Мальту, в Египет. Дня два перекантуйся – и опять куда-нибудь лети, сейчас безвизовых стран вагон. А из конторы беги прямо сейчас. И трубку не поднимай. Дома тоже не поднимай. Звонят – значит проверяют, через час придут, а то и раньше. И никому ни звука, где заляжешь, даже мне не говори. Надежней, под пыткой все ломаются.
– А что мне там делать?
Похоже, легенда сработала, теперь дура и сука думала о себе.
– Выживать.
Она забормотала что-то жалкое, совсем несуразное: что Лев Степанович звонил буквально вчера, давал указания, что она всегда делала, как он велел…
– Жить хочешь? – снова надавил Тимур. – Вот и живи. Хоть в кабак официанткой, хоть б… в бардак. Полгода перекантуешься, а за это время все уляжется. Вернешься – найдешь другую работу. И про Льва Степановича никогда не вспоминай. Забудь. Не было его.
– А кто Льва Степановича, – спросила она робко, – кто они?
Тимур ответил веско и загадочно, как вчера милицейскому начальнику:
– Никогда не надо шантажировать очень крупных людей.
– Завтра проверю, подумал он. Хочет жить – уедет. А не уедет, значит, не так уж сильно и хочет. Так что жизнь суки и минетчицы в ее собственных руках. Как выберет, так и будет. А он рисковать не станет, он мужик, человек ответственный, и заменить его некем. Можно считать, две дурочки на руках, одна скоро придет, другая деньги копит. Умирать никак нельзя. Не профессионально.
Ну так что, спросил он сам себя, кончилась война? Кончилась или нет?
Ответа не нашлось.
Завтра выяснится, подумал он, уже понимая, что завтра ничего особенного не выяснится. Даже если сука минетчица отчалит в безвизовые края, это пока что не финиш.
Еще есть генерал на Кипре, патриот и доминошник. Конечно, то другая страна, другая жизнь и все другое. Патриот в Москву вряд ли сунется, а если сунется, что ему до Тимура. Наверняка даже не знал, что есть такой. А про Макарыча знал? Про Макарыча, возможно, знал, все же майор. Но хоть и знал, в своих комбинациях вряд ли учитывал. Большой человек, большие погоны, на Крючкова выходил. Надо было убрать чересчур осведомленного переводчика – значит мочи в государственных интересах носителя секретной информации! А что с ним пошли пятеро солдатиков и один майор, это детали, издержки в целом правильной стратегии, война есть война. Войну ведут генералы, им виднее, у них кругозор. А солдаты что, не тот солдат, так этот. У солдата священный долг перед родиной, должен – плати. А чем солдату платить, если у него, кроме жизни, ничего нет, да и та не священная?
Тимур включил ящик, поиграл кнопками и вырубил к чертям собачьим. Ни хрена человеческого, одни клоуны поганые, депутаты да юмористы. Это им выплачивали долг стриженые ребята в сожженных солнцем горах. Это они и есть государство. Согнать бы их всех в один цирк и поджечь, пусть клоуны попрыгают из окон. Вот доминошник на Кипре, патриот с гватемальским паспортом, заслуженная сволочь на четырех гектарах – он небось юмор любит. Все они любят юмор. А Тимуру теперь надо решать, когда он живет – в мирное время или еще в военное? По идее, можно плюнуть и забыть. Сколько патриоту сейчас? К семидесяти, наверное. Чуть подождать – сдохнет своей смертью. Только много шансов, что в этом случае война не кончится никогда, так и будет тянуться, царапая душу памятью о Макарыче, о тех солдатиках, о Лехе и Глашке, которые умерли не своей смертью. Есть, конечно, слабенький вариантик, что Зятек соврал, придумал со страху. Но это всегда можно проверить. Только добраться до генерала и прихватить за жирный затылок – все расскажет, как рассказала Росомаха, как рассказал сам Зятек. Никуда не денется, все расскажет.
