Фабрис Колен - Синдром Годзиллы

Тишина.

«Па?»

«Я прошу тебя…» (Плохо слышно.)

«Пап, я хочу знать, мне надо у тебя кое-что спросить».

«Спросить что?»

«Почему наша мама покончила собой?»

«Что-о? Что ты сказал?»

«Мы никогда раньше не говорили с тобой об этом».

«Даниэль, послушай… сынок…»

«Почему, почему ты никогда не говорил со мной об этом?!»

«Даниэль, где ты находишься?»

«Этот вопрос не давал мне покоя, я без конца задавал его себе, постоянно. Я видел мои фотографии в альбоме. Мне часто говорили, что я был просто невыносим. А я не помню. Я не знаю. А мама, она…»

«Оставь свою маму в покое».

«Ты можешь мне просто ответить?»

«Даниэль!»

«Я просто прошу тебя ответить мне на один простой вопрос, ПОЖАЛУЙСТА. Мама не хотела меня? Она не хотела, чтобы я родился?»

«Даниэль, ты был единственное, что могло… дурачок… только ты и…»

И он зарыдал в голос.

Я отстраняю трубку от уха. Не совсем — ровно настолько, чтобы не слышать его жалостного хныканья.

Годзиллы больше нет.

Я вернулся домой. Отец был багровый от гнева, от испытанного волнения, он то и дело всхлипывал. Он обнял меня так крепко, что у меня кости затрещали. Полицейские сновали повсюду в доме, они перевернули все вверх дном, залезли и в семейный альбом. Там были мои фотографии. Они показывали на меня пальцами и о чем-то размышляли, сравнивали, наверное. Я сильно изменился?

Потом комиссар подошел и положил руку мне на плечо.

Я сказал: «Зачем вы роетесь в нашем альбоме, что вам нужно?»

«Когда ведется расследование, нельзя пренебрегать никакими уликами».

Я непонимающе тряхнул головой: «Чего-чего?»

«Вы вели себя чрезвычайно неосмотрительно. Ночные прогулки, к чему все это может привести? Бродяжничество, зачем вам это надо. Я слышал, у вас какие-то неприятности. Так вот, в следующий раз, когда у вас возникнут проблемы, я советую вам рассказать о них сначала психиатру. Как вам эта идея?»

Я сказал: «Нет. Спасибо».

Чувствовалось, что я их разочаровал. Но, с другой стороны, то, что я сам вернулся, было для них большим облегчением. Это точно. А еще они были искренне рады за папу.

Я снова думаю о маме.

Я думаю о ней, перекинув одну ногу через перила балкона своего номера в японской гостинице. Я смотрю на Токио с высоты и думаю о маме, а Токио смотрит на меня. Я думаю о том, что будет, когда я перекину вторую ногу через перила и мое тело качнется вперед.

Я не помню, что мама говорит отцу в этот момент. Наверное, они опять ссорятся.

Крики, угрозы, оскорбления. Все, как обычно.

Мама говорит о своей смерти. О своей смерти и о смерти всех людей вообще. О той смерти, которую люди пытаются ограничить словами, страхами, воспоминаниями. О той смерти, которая меняет все, которая способна перевернуть весь наш мир одним взмахом черного крыла.

Заданные траектории отклоняются. Судьбы рушатся за доли секунд. Люди, которые могли бы жить, больше не живут. А те, что ушли в мир иной, стучатся к вам в мозг, врываются в ваши воспоминания, и мириады их нереализованных возможностей превращаются для вас в клубок неразрешимых проблем. Они захватывают вашу жизнь, стягивают ее как удавка, как растение-паразит душит своего гостеприимного хозяина.

Я никогда не узнаю, что именно было сказано в спальне этого роскошного токийского номера. Я никогда не узнаю, какой была та единственная реальность и что там было на самом деле. Я могу только до бесконечности выдумывать, что могло бы быть.

В тот вечер, после того как отец сто пятидесятый раз задал мне один и тот же вопрос, а я в сто пятидесятый раз сказал ему, что отвечать ничего не буду; после того, как полицейские сто пятидесятый раз объяснили мне на пальцах, что в том месте, где, по моим словам, я был, не то что каруселей, или пещеры ужасов, или стихийной ярмарки, но даже никакого мало-мальски незаконно установленного развлекательного оборудования никогда не было (а уж гигантского колеса обозрения и подавно. Это просто абсурд!) — в тот самый вечер я сижу и скачиваю из Интернета последний фильм цикла «Хейсей» — «Годзилла против Разрушителя». Это занимает восемь часов, и я сажусь смотреть кино далеко за полночь. И я замечаю, что в фильм включены кадры из самой первой серии. Они включены как флешбэки. Из них сделаны черно-белые вставки. И это меня задевает, чувствую необъяснимое разочарование. Я смущен и растерян, словно кто-то схватил меня за руку на месте преступления.

Титры, конец; я гашу монитор и выключаю компьютер. Выхожу на балкон — у меня есть еще полчаса перед школой, чтобы полюбоваться на океан. Свет ночных фонарей на набережной вторит свету зари. Я закрываю глаза и вижу больничный коридор. Последние кадры фильма не идут у меня из головы: смерть Годзиллы и его сына, исчезающего в облаке дыма. Из дымовой завесы доносится знаменитый последний рев монстра. Вот и гадай теперь всю жизнь…

Конец это? Или продолжение следует?

Ненавижу такие концы.

Годзиллы больше нет.

Сейчас понедельник, утро. Но в лицей я сегодня не иду. Я опоздал на автобус. Школьный водитель не заметил меня в зеркало заднего вида. Ничего не поделаешь: сегодня наши траектории не пересеклись. Сегодня мы не созданы друг для друга.

Зато теперь я могу попытаться восстановить в памяти все, что произошло. Как следует, по порядку. Я могу влезть в его шкуру, представить себя на его месте и вслед за ним пройти этот путь до конца. Это мой долг, последний долг перед ним. Не знаю, заслужил ли он это на самом деле?

У меня есть его адрес. Я помню номер дома и то, как идти, визуально. Вон там, на вершине скалы стоит вилла, роскошная миллионная вилла, где кончаются все пути.

Иду пешком. Дорога еще блестит от дождя. Мобильник я с собой больше не ношу. Утро вступает в свои права, разгорается ярче — трио белоснежных океанских чаек парит в ясно-голубом небе, машины опускают тонированные стекла. Доносится песня «Лица в масках» группы «Санни Дей Риэл Истейт Сонг»:

Я думаю о нем. Он стоит как живой у меня перед глазами: я вижу чудовище, которым он был и которым мог стать я сам. Это так, ни к чему, мысли вслух; просто, чтобы время скоротать.

В ту ночь Годзилла вернулся к себе. Он шел вдоль насыпи набережной до самого рассвета, глядя на океан через фильтр своего бумажного пакета. Когда он убедился, что я не иду следом, что рядом с ним никого нет, он снял с головы пакет, скомкал руками и швырнул на ветер. Бумажный комок понесло по пляжу, как обычный мусор. Годзилла жил в собственном доме, окруженном красивыми деревьями, в которых жили птицы, а перед домом была огромная ровная лужайка с подстриженной травой, блестящей от росы. Он достал свой киношный костюм, положил его на свою кровать king size и разделся. Он был очень худой, весил всего килограммов сорок пять, не больше. Его тело покрывали красные бляшки. Во рту у него уже почти не двигался распухший язык, белый от налета. У Годзиллы, как всегда, болела голова и желудок. Каждое движение отдавалось болью в суставах. Он чувствовал, что конец уже близок, потому что отказался от всякой терапии. Последние месяцы ему было уже на все наплевать: на регулярные анализы крови, на утренние таблетки и на обеденные и вечерние — тоже. И на явки на консультацию, обязательные раз в три месяца. Он плевать хотел на белые язвочки во рту, на дергающие рассеянные боли по всему телу, на колики, на слабость и постоянное переутомление.

Он облачился в комбинезон Годзиллы.

И просидел в своей спальне четверо суток, никуда не выходя.

Пересмотрел все свои фильмы, всю прессу о себе. Потом вышел в сад и сел на траву, посреди лужайки. Была ночь. И так он сидел до тех пор, пока птицы не приняли его за окаменелость, за ожившее ископаемое и не стали спокойно прилетать и садиться на его чешуйчатые лапы годзиллозавра.

Он отпустил свое сознание к тем мирам, о которых я никогда ничего не узнаю.

А как же я? А что я…

Я в это время с неистовой силой колочу в ворота его дома, залезаю на соседние с его участком деревья, чтобы попытаться хотя бы увидеть его, но жалюзи на всех окнах опущены. Посылаю сообщение за сообщением на его мобильный, подсовываю сложенные вчетверо записки под его калитку, другие комкаю, скатываю в шарик и бросаю как можно дальше за забор. Я пишу, говорю, кричу ему: не смей запирать себя здесь, не смей сидеть так, сложа руки. Одна жизнь закончилась, что ж, пусть. С кем не бывает! Но начнется другая, обязательно начнется, слышишь? У тебя есть отец, есть младший брат — уезжай! Беги отсюда. Лети в Японию. Им нужна твоя любовь! Посмотри, как тих океан, как чиста его душа, как много в нем мира, тепла и покоя. Посмотри, как катятся волны — они возвращаются одна за другой снова и снова — они будут возвращаться вечно: у тебя будут завтра и послезавтра, другие дни, другие люди, другие города. Дай мне помочь тебе — я буду заботиться о тебе, я буду верить в тебя, еще и еще, всегда… Эй, ты меня слышишь? Где ты там? Ты еще здесь? Я все исправлю, я обещаю тебе…