Саша бросился поднимать Пильского. Когда ему с великим трудом удалось поставить Петра Осиповича на ноги, уже не было никаких приказчиков, и дверь магазина была закрыта. А над магазином во всю длину висела вывеска: «Мануфактура бр. Пташниковых».
* * *
В одесском порту Заикин, Куприн, Ярославцев, Саша Диабели, франтик и Пильский провожали Шарля Риго во Францию.
У Петра Осиповича один глаз заплыл черно-голубовато-желтым цветом.
Собрались у пассажирского трапа, около вахтенного — молоденького французского матросика.
Неподалеку по грузовому трапу шли знакомые грузчики, сгибаясь под огромными тюками. Когда шли обратно, махали Заикину рукой и кричали:
— Здорово живешь, Иван Михайлович!
На Шарле Риго было широкое пальто балахоном, в котором франтик привез его в Харьков, у ног стояли тот же чемодан и портплед. К чемодану была привязана балалайка. Уезжал Риго в косоворотке.
Пили шампанское прямо из горлышка, пуская бутылку по кругу.
Заикин глотнул в свою очередь, скосил глаза на Пильского:
— Я тебя дома бодягой натру, враз снимет.
— Я им всем покажу! — взъярился Петр Осипович. — Мерзавцы! Развели опричнину в центре такого города! Это ты все виноват! — накинулся он на Диабели. — Если бы не ты, я разорвал бы их в клочья!
— Петя, побойся Бога! — жалобно сказал Диабели. — Я-то тут при чем?!
— И верно, Петенька, ни при чем он, — ласково сказал Заикин и смочил в шампанском платок. — На-ко, приложи пока... Вот меня, жаль, там не было! Я б им ноги повыдергивал, бандюгам паршивым. Прикладывай, прикладывай...
Пильский сначала глотнул из бутылки, потом приложил платок к глазу.
— А что, если всем собраться и разгромить их лавочку к чертовой бабушке? — возбужденно сказал франтик. — Устроить им тысяча девятьсот пятый год, а?
Куприн взял бутылку у Пильского, отхлебнул и протянул ее франтику:
— На, успокойся. Будет им пятый год, будет еще какой-нибудь... Не пройдет и десятка лет, как будет. Просто не может не быть!
Заикин встревожился:
— Это ты про что, Ляксантра Иваныч? Про бунт, что ли?
— Про революцию, — сказал Риго и протянул руку за бутылкой.
— Нет, — сказал Заикин. — Это сейчас ни к чему. Это только приостановит развитие России.
— Батюшки-светы! — воскликнул Пильский. — Это ты откуда же таких премудростей набрался?!
Заикин простодушно ответил:
— А это когда я из Парижа в Россию уезжал. Лев Макарыч Мациевич говорил... — Заикин снял шляпу и перекрестился. — Как же он говорил? Дай Бог памяти... А, вот! «Мне кажется, что Россия минует и смуты, и духовную гибель, на которые обречены многие нации и страны в нашем только что начавшемся веке, если овладеет вершинами науки и порожденной ею техники»... Вот.
— Ох, эта техника! — вздохнул Куприн. — Ох, этот научный прогресс! Интересно, чему он послужит в дальнейшем? А ведь он все ширится, движется, все быстрее, быстрее, все стремительнее... Вчера мы услышали о лучах, пронизывающих насквозь человеческое тело, сегодня открыт радий, с его удивительными свойствами, а завтра или послезавтра — я в этом уверен — я буду из Петербурга разговаривать со своими друзьями, живущими в Одессе, и в то же время видеть их лица, улыбки, жесты...
И Куприн обнял Пильского и Заикина.
Все захохотали так, что вахтенный матрос и пассажиры, поднимавшиеся уже по трапу, испуганно посмотрели вниз на развеселую компанию.
Франтик, Ярославцев, Риго, Заикин и Диабели от души хохотали над фантастической картиной, нарисованной Куприным.
И только Пильский раздраженно вывернулся из-под руки Куприна и закричал:
— Что вы смеетесь?! Как вы не понимаете, что это более чем трагично! Неужели вам хотелось бы жить в этом ужасном мире будущего?! В мире машин, горячечной торопливости, нервного зуда, вечного напряжении ума, воли, души?! А вы подумали, что этот ваш будущий мир принесет с собой повальное безумие, всеобщий дикий бунт или, что еще хуже, преждевременную дряхлость, усталость и расслабление?
— Ну зачем же так мрачно, Петя? — усмехнулся Куприн. — Вон ты даже Ваню испугал. — Он показал на присмиревшего Заикина.
— Нет, — сказал серьезно Заикин. — Я не испугался. Я подумал, что к тому времени, вот про которое Сашенька говорил, может, и люди переменятся? Может, в них чего-нибудь такое выработается новое, в голове или в душе, что они смогут спокойно обращаться со всеми этими будущими штуками, и тогда жизнь для них для всех станет удобной, красивой, легкой! А, Ляксантра Иваныч? Или я чего напутал?
— Ай да Ванечка! — воскликнул Саша Диабели.
— От это да! От это я понимаю! От это человек! — восхищенно сказал франтик.
— Ну вас к черту! — обозлился Пильский. — В вас бурлит какой-то отвратительный животный оптимизм! Это после всего!
— О! — сказал вдруг Риго. — Оптимизм — се тре бьен...
— Правильно, Шура! — крикнул франтик. — Жуткое дело! Сейчас бы еще шампанского!
— Будет тебе... Нашампанился, — недовольно заметил Заикин.
Но Куприн подмигнул франтику и сделал успокаивающий жест — дескать, «все будет в порядке».
И в это время пароход дал густой протяжный гудок. Все, как по команде, повернулись к Риго.
Он стоял с полными слез глазами, улыбался и уже держал в руках портплед и чемодан с балалайкой.
— Мне было очень хорошо, — сказал Шарль Риго. — Я буду много рассказывать в старости... И наверное, умру от болтовни.
— Шура! — Голос Заикина дрогнул. Он облапил Риго, поднял его вместе с чемоданом и портпледом и трижды поцеловал. — Спасибо тебе!
И тогда все стали прощаться с Риго, потому что вахтенный матрос у пассажирского трапа уже что то кричал по-французски и был очень недоволен тем, что Риго еще не на пароходе.
Последним в прощании был франтик. Они поцеловались с Риго, и Риго ему негромко сказал:
— Если у мсье Заикина когда-нибудь будет аэроплан, ты должен помнить, что стальные тросы рулей управления от нагрузки сильно вытягиваются. Их перманентно нужно укорачивать двухсторонними тендерами. А то будет большой люфт. Понял?
— Понял.
— И бензин лучше заправлять через замшу. Помнишь, как я это делал?
— Помню.
— И не ленись чистить контакты у динамо.
— Хорошо.
— И не пей много, — улыбнулся Риго. — Хороший механик не должен много пить.
— Бон вояж, Шурик, — печально сказал франтик.
— Прощай, мон ами, — ответил Риго и ступил ногой на трап.
* * *
Пароход был в полумиле от берега, а друзья все стояли и стояли на опустевшей пристани и смотрели в море.
— Торговали кирпичом, а остались ни при чем... — ни к кому не обращаясь, сказал Петр Данилович Ярославцев.
— Прекрати сейчас же! — вскинулся Пильский. — Не слушай его, Иван! Авиация требует больших капиталов и государственного масштаба. Частным предпринимателям в ней не может быть места...
— А ты даже не предприниматель, — сказал Куприн. — А только нищий проповедник авиации, за свой риск, за свою совесть. Но я уверен, что через год, через два ты непременно полетишь на собственном аппарате. И не в угоду зевающей публике, а на серьезных авиационных конкурсах... Что же касается меня, — Куприн рассмеялся, — я больше на аэроплане не полечу!
Все заулыбались. Напряжение спало. Пароход становился все меньше и меньше.
— Ну, хорошо, — сказал практичный Ярославцев. — А пока что делать будем?
— Что пока? — переспросил Заикин и вдруг сказал с легкостью и решительностью: — А пока — цирк, борьба. Списывайся с борцами, афишируй, что Заикин и Ярославцев снова организуют чемпионат. Вот нам и хлеб пока. Правда, я еще не в форме: целый пуд веса потерял, здоровьишком ослаб, но ничего... — И спросил у Куприна почти весело: — А, Ляксантра Иваныч? Ничего?
* * *
Цирк был переполнен от лож до галерки. Гремел оркестр. Ярославцев во фраке с бутоньеркой выводил на арену «парад» борцов.
Первым под несмолкаемые аплодисменты шел Иван Заикин.
Через плечо у него была надета муаровая лента с бессчетным количеством медалей. Проходя вокруг арены, Заикин ласково улыбнулся Куприну, Пильскому и Диабели. На ходу поискал глазами франтика, но не увидел его, так как...
* * *
...франтик стоял высоко на галерке среди портовых грузчиков и разного простого люда. Чтобы франтика не раздавили, его оберегал Петрович — старый амбал.
Борцы выстроились по кругу. Оркестр смолк. Ярославцев поднял руку, прося тишины.
— Уважаемые дамы и господа! Уважаемая публика! — зычно проговорил Петр Данилович. — Прежде чем начать представление борцов нового чемпионата и парад-алле, представляю слово чемпиону мира Ивану Заикину! Иван Михайлович, прошу!
Заикин вышел на два шага вперед, подождал, пока стихнут аплодисменты, и негромко сказал:
— Господа! — Посмотрел наверх, на галерку, и прибавил: — Друзья мои! Весь сбор от каждого третьего представления нашего чемпионата будет поступать в фонд помощи семьям погибших русских авиаторов. Да сохранит Господь всех ныне здравствующих воздухоплавателей! Все.
